Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии

Манчестер Уильям

* * *

С годами Густав стал чудаковатым. Альфред был психопатичен, но надежен. Фриц был извращенцем, но вызывал жалость. Принц-консорт, супруг «королевы Рура», был бездушной машиной. Изучая документы о нем, пытаешься найти хоть намек на человечность и отрываешься от бумаг, так ничего и не обнаружив. Вызывает сомнение даже его любовь к лошадям, которые в конечном счете стали увлечением Альфрида, и по этой же причине Густаву нравилось уделять им время. Был такой момент, когда он, похоже, дал себе волю. Это произошло в более поздние годы его жизни, когда Германия оккупировала Европу и танки Круппа встали на берегах Ла-Манша. К тому времени он никому ничего не был должен, а лидер Третьего рейха, в отличие от лидера Второго рейха, был обязан ему многим. Однако, по-видимому, его высказывания в то время были извращены Геббельсом. В журнале фирмы «Крупп» он писал такие банальные вещи, как: «Я часто удостаивался чести сопровождать

фюрера при осмотре старых и новых цехов и видел, как рабочие приветствовали его одобрительными возгласами». Или: «Мы все очень горды тем, что вносим свой вклад в достижение нашей армией блестящих успехов, и я всегда почитал за честь и считаю своим долгом руководить предприятием по производству вооружений, и мне известно, что крупповцы разделяют эти чувства».

Верил ли он в это? Пожалуй, единственное, во что он верил, так это в свою преданность вышестоящей власти. Все в его жизни было подчинено этому. Вскоре после женитьбы зять осматривал земельный участок близ границы с Голландией. Барон фон Вильмовски с восхищением отмечал, что фермеры на голландской стороне собирают небывалый урожай, а немцы, к сожалению, в этом не слишком преуспели. Густав посчитал такое положение позорным для рейха, тут же купил 500 гектаров земли в Германии и приступил к работе по превращению участка в образцовое фермерское хозяйство. Проект безнадежно провалился. У Густава не было сельскохозяйственной жилки. Однако он не отступал, и в последующие тридцать лет прикладывал все усилия, чтобы превзойти голландцев, которые даже не догадывались об этом соревновании. Все, чего Густав смог добиться в результате своих титанических усилий, был «урожай» в виде скудной вялой ботвы. Но ведь предпринятая попытка была делом национального престижа, и симпатизировавший ему фон Вильмовски, который воспринял ее со смешанным чувством жалости и умиления, изо всех сил старался, чтобы неудача не приобрела огласки.

До того октябрьского дня 1906 года, когда кайзер поднял тост за Берту как за свою «пушечную королеву», жизнь обеих сестер протекала в одном русле. После помолвки в один и тот же год немецкая печать предположила, что венчание двух пар будет назначено на один и тот же день. И вот той же зимой, когда Густав распахивал окна на вилле «Хюгель» и сверял часы, Тило увез Барбару в имение Вильмовски в старой Пруссии и представил слугам их новую баронессу. Его фамильный замок Мариенталь в архитектурном отношении гораздо более привлекателен, чем вилла «Хюгель», и почти так же велик; два его огромных четырехугольника по площади примерно равны территории двора Гарвардского колледжа. Здание феодального замка, которое относится к 1730 году, можно считать «стартовой площадкой» в карьере Вильмовски. Предки Тило были членами бранденбургской иерархии со времен Тридцатилетней войны и еще три столетия до нее были баронами в силезском герцогстве Тешен, а до этого – рыцарями-феодалами в западной части Германии.

Интересно, какова была бы судьба династии Круппов, женись Тило на Берте. Двадцати восьми лет от роду, он был к ней ближе по возрасту и почти во всех отношениях являл полную противоположность Густаву. Правда, он одевался элегантно, носил монокль и щелкал каблуками. Но это имело ритуальный характер, это привил ему Мариенталь. Под тевтонской наружностью барона скрывалась человечность, искренность, скромность и идеализм. В сорок лет он собирался стать первым германским членом клуба «Ротари» – годы, проведенные им в юности в Англии, изменили его, в то время как на Густаве такие поездки ничуть не отразились. Тило восхищался британской демократией и британской сдержанностью, и, хотя его поместья делали его крупнейшим землевладельцем в Европе, в разговорах с иностранцами он упорно называл себя фермером, причем без притворства. Тило всерьез изучал сельскохозяйственную науку. Он применял специально разработанные сложные удобрения, тщательно следил за севооборотом и стал знатоком гибридных сортов. Тило был способен вырастить море цветов на тех гектарах земли у границы, где его свояк вырастил бурьян.

И только в одном Тило полностью уступал Густаву – в умении терять совесть перед необходимостью слепого подчинения. Барон никогда не забывал, почему Вильмовски бежали из Силезии после Тридцатилетней войны. Они были протестантами, а все остальные в герцогстве – католиками. Когда предки Тило шли в церковь, то всегда помнили об этом. Так же обстояло и с ним самим. Он соблюдал обряды своей христианской веры. Когда наступила Вторая мировая война, он не побоялся проигнорировать грозные приказы из Берлина, и если бы ему довелось стать хозяином Эссена, то ход истории мог бы быть иным. Стоит упомянуть и о том, что его первый визит на виллу «Хюгель» был ответом на приглашение Фрица, когда тот еще был вполне нормальным. Тило фон Вильмовски был тем человеком, о котором мог бы мечтать Фриц как о муже для Берты. Лишь Вильгельм мог одобрительно относиться к Густаву.

Семьи Вильмовски и Болен унд Хальбах вели каждая свой, отличный от другой образ жизни. Но между ними не возникало отчужденности,

так как сестры были чрезвычайно близки друг к другу. Они не выносили долгой разлуки, и Густав то и дело разыскивал Тило. Недостаточно уверенный в себе, не имевший происхождения, позволявшего чувствовать, что свой титул он носит по праву, новый представитель Круппов склонял Вильмовски вступить в правление фирмы. Тило дал согласие. Он даже согласился исполнять обязанности заместителя Густава, потому что, как позднее он объяснял на Нюрнбергском процессе, Густав сказал ему, что правление было всего лишь «легальным прикрытием», а настоящие решения принимались им самим и Бертой на вилле «Хюгель». Понятное дело, что ни барон, ни его супруга не играли сколь-нибудь значительной роли на заводах (до австрийского аншлюса тридцать лет спустя, но об этом позже). Их занимала рассада, урожаи, жизнь в Мариентале, не слишком изменившая свой уклад за последние триста лет. Иногда они ездили за границу.

Солнце британского мира теперь склонялось к закату. Эпоха, начавшаяся при Ватерлоо, достигла сумерек, и в ретроспективе тени, отбрасываемые трубами Эссена, как будто приобрели четкие очертания. Тогда еще они не выглядели столь устрашающе отчетливыми. Молодоженам казалось, что золотые годы будут длиться бесконечно. Судя по фотоснимкам, которые они делали, их дневникам и письмам, они пребывали в довольно любопытном состоянии незыблемости. Катастрофа надвигалась с роковой неотвратимостью, но никто из них об этом не догадывался. Они вели себя так, будто это «бабье лето» будет вечным. Для огромного большинства населения земли это время не назовешь эпохой безмятежности, но для очень богатых людей оно было прекрасно, и они наслаждались им вовсю. Даже Густава уговорили нарушить свой режим самоорганизации. Он уединился с Бертой в спокойной лондонской гостинице, где им составил компанию сэр Губерт фон Геркомер, баварского происхождения профессор изобразительного искусства Оксфордского университета. Ему довелось писать портреты Вагнера, Раскина, Кельвина. Конечно, Крупп занимался там и менее безмятежными делами. Тем временем Барбара и Тило совершали поездку по Соединенным Штатам.

Эта четырехмесячная поездка Вильмовски зимой 1909/10 года была знаменательной для репутации Круппа за рубежом. В последующие годы членам семьи Крупп, совершающим вояж за океан, приходилось старательно избегать встреч с манифестантами, несущими плакаты с надписями: «МЯСНИКИ! КРОВОЖАДНЫЕ ГУННЫ! КРУППОВСКИЕ УБИЙЦЫ ЕВРЕЙСКИХ ДЕТЕЙ!» Но в то время атмосфера была еще спокойной. Если они ехали поездом, их всегда сопровождал глава железнодорожного ведомства, частенько напоминавший, что колеса поезда, на котором они едут, произведены в Эссене.

Все газетные заголовки отзывались о гостях благожелательно:

«БАРОНЕССА КРУПП – ДОМОСЕДКА, НЕ ЛЮБИТ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ КОСМЕТИКОЙ И НЕ СКЛОННА К КЛУБНЫМ РАЗВЛЕЧЕНИЯМ, ОНА ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ВЕДЕТ ДОМАШНЕЕ ХОЗЯЙСТВО; ВЕСЕЛЫЙ МОМЕНТ, КОГДА ЧТО-ТО ВЫЗВАЛО СМЕХ ИМЕНИТОЙ ПАРЫ ВО ВРЕМЯ ПОСЕЩЕНИЯ ЧИКАГО; ДОЧЬ «ОРУЖЕЙНОГО КОРОЛЯ» КРУППА ГОСТИТ В НЬЮ-ЙОРКЕ; САМАЯ БОГАТАЯ ЖЕНЩИНА ВИДИТ В БОСТОНЕ ОБРАЗЕЦ ТОГО, КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ МИР; АМЕРИКА ПОКОРИЛА СЕРДЦЕ ДОЧЕРИ КРУППА; БАРОНЕССА БАРБАРА ФОН ВИЛЬМОВСКИ С ВООДУШЕВЛЕНИЕМ РАСХВАЛИВАЕТ СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ; ЗНАКОМИТСЯ С МЕТАЛЛУРГИЧЕСКИМ КОМБИНАТОМ В ГЭРИ».

Поездка в город Гэри была единственным визитом, связанным с промышленностью, и они ее совершили, чтобы уважить имперского комиссара Германии по сельскому хозяйству, который их сопровождал. При этом он призывал их не вести себя вызывающе по отношению к настырным американским «баронам фабричных труб». Больше всего Барбаре хотелось посмотреть чикагский Хал-Хаус. Принимавшие их Джейн Адамс, а в Пенсильвании Брайан Моор, с его блестящими способностями и умом, произвели глубокое впечатление на Барбару и Тило. Если не считать вопроса о праве голоса для женщин, когда баронесса смущенно покраснела и тихо заметила, что, по ее мнению, даже спрашивать об этом уже чересчур, все остальное в Америке восхищало их. Дотошные репортеры, в свою очередь тоже восхищаясь, отметили, что фотография Берты и маленького Альфрида всегда стоит на письменном столе баронессы: Барбару они увидели «высокой стройной женщиной, типичной немкой, миловидной, с характерным тевтонским овальной формы лицом, нежно-розовой кожей и с пышными волосами, уложенными так незатейливо, будто для того, чтобы подчеркнуть ее молодость. Барон же был роста выше среднего, с военной выправкой, с выражением достоинства на лице и носил небольшие светлые усики. Баронесса рассказывала, что видела в Америке. Эти ее впечатления об увиденном дают ключ к представлению о том, как воспринимали такую счастливую судьбу этого континента привилегированные классы Европы. «Америка, – говорила баронесса чикагской журналистке, – уже сейчас являет собой образец того, каким должен стать мир в будущем, когда отпадут проблемы времени и расстояния – благодаря таким гениям, как Цеппелин, братья Райт и Маркони; мир превратится в одно единое целое, и говорить в нем будут на одном языке, стремиться к одному идеалу – благу всего человечества».