Стальная метель
Шрифт:
В этот же день я подслушал разговор Александра с женщиной по имени Таис. Она занимала дом поодаль от побережья, в оливковой роще на склоне холма. Мы — то есть я, Гефестион и Птолемей, — сидели в передней комнате, а царь и Таис уединились в одной из задних. Шептуны на углах пускали слухи, что они любовники, но это была только игра. Проницательный человек, как я, сразу понял бы, что между ними нет никаких личных отношений, кроме обычной приязни — любовники иначе смотрят друг на друга и иначе двигаются. Но положение царской якобы любовницы делало Таис неприкосновенной для других — а кроме того, объясняло те безумные подарки, которые она получала от царя. Содержание её стоило почти столько же, сколько содержание флота.
На
Таис — миниатюрная и очень красивая женщина с длинными, во всю спину, вьющимися волосами цвета воронова крыла. Она училась в афинской школе гетер, владеет множеством языков, прекрасно знает философию, историю и литературу, поёт, играет на разных музыкальных инструментах и совершенно упоительно танцует. В шестнадцать лет она познакомилась с Александром и стала его шпионкой — не столько той, что добывает сведения о провианте, повозках и военных планах, сколько той, что добывает изменников и предателей. Позже она сдала ему свой родной город, а потом Фивы. Сейчас она руководит целой сетью осведомительниц на Крите и других островах, а также во многих городах империи Дария. Женщины, продающие любовь, — лучшие на свете выведыватели необходимых полководцу знаний, а под крышами весёлых домов и в повозках весёлых обозов всегда держат жертвенных голубей; среди них очень легко спрятать почтовых…
Дом финикийской постройки, который занимала Таис, чем-то напоминал музыкальный инструмент: полукруглые каменные стены с дубовым каркасом, полы и потолки из ливанской сосны, настолько сухой, что она напоминала кости верблюда, сто лет пролежавшие в песке пустыни. И получалось так, что звук, родившийся в дальней комнате, можно было услышать через весь дом — нужно было только находиться в правильной точке. Даже игра дудочника у двери совсем не мешала подслушивать. Финикийцы, доблестные мореплаватели, но притом редкостные жулики, когда дело касалось торговых сделок, строили такие дома специально. Я был рад, что ни Таис, ни Александр ещё не знали этого секрета.
Я только с третьего — и, как оказалось, последнего — посещения Таис нашёл нужную точку и подслушал обрывок разговора.
Речь шла о Мемноне. Мемнон прочно сидел на Крите, стянув туда персидский и финикийский флоты и вербуя на островах и в прибрежных полисах греческих наёмников, которых считал куда более надёжными воинами, чем персы. В дополнение к тем двадцати тысячам, что уже были у него, он хотел собрать ещё тридцать. Мемнон уже господствовал на морях и готов был полностью перерезать пути снабжения армии Александра. Потом Таис сказала что-то про помаду на девичьих губах и что надо будет хорошо заплатить семье девушки, потому что она тоже заболеет и умрёт. Тут пришёл Птолемей, обходивший посты, и мне пришлось покинуть то место, куда доносился звук, и снова возлечь к столу. Мы воздали должное барашку с перепелами и финиками. Наконец вернулись Александр и Таис, держась за руки и изображая возлюбленных. Я видел, что Александр угнетён. Мы покончили с обедом — царь в основном пил разбавленное вино со смолой и почти не ел; аппетит же Таис был по обыкновению хороший, она улыбалась, глаза её весело блестели. Гефестион появился неслышно, передал Александру свиток. Тот прочитал, кивнул, но не сказал ничего…
Через месяц стало известно, что Мемнон Родосский заболел и скоропостижно умер. Последние его дни были мучительны…
Тогда же Александр посвятил меня в свои планы, касающиеся меня самого и моей армии. Мне нужно было перейти на сторону Дария, войти к нему в доверие, а в критический момент битвы бежать.
Это полностью совпадало с моими собственными планами.
Но волею царя и богов эти планы были на время отложены…
О вы, несущие чистые души в Дом Осириса, возьмите мою душу с собой в Дом Осириса, чтобы она могла видеть, как видите вы, слышать, как слышите вы, стоять, как стоите вы, и сидеть, как сидите вы. О вы, кто даёте хлеб и пиво чистым душам в Доме Осириса, давайте хлеб и пиво день и ночь моей душе, которая теперь с вами. О вы, кто открывают пути и расчищают тропинки для чистых душ в Доме Осириса, откройте для меня путь и расчистите мне тропинки для моей души, которая с вами. Она входит в ярости, но выходит в мире из Дома Осириса без препятствий или задерживания ее. Она входит хвалимая и выходит любимой и ликующей, её слуги представлены в Доме Осириса. Я шёл туда, чтобы никаких недостатков моих не было найдено и весы были свободны от их преступлений…
Глава четвёртая
НАЧАЛО ПУТИ
Как и положено, выехали затемно: Ний, Фриян, воин Равжа, учёный землеписец Менелай и дед-колдун Пуня. Стоял морозец, вроде бы крепкий, но Ний чувствовал, что днём потеплеет — и как бы не начал раскисать снег. Сейчас Колобок бодро катился вперёд, а вот по мокрому ему будет скверно…
Через час с небольшим выбрались из леса. Дальше Колобок повёл их вдоль опушки — слева простиралась степь, над которой поднимался розовато-серый восход, справа стеной стоял сосновый бор. Было безветренно и очень тихо. Снегу на опушке было куда меньше, чем в лесу, лошади сами перешли на весёлую рысь.
После полудня вдали какое-то время угадывалось становище кочевников. Фриян намеревался туда свернуть, но Ний отговорил его. Было понятно, что живых там не найдут, а брать вещи мёртвых нельзя.
Если бы день был подлиннее, прошли бы все восемь парсунгов — пройдя шесть, лошадки совсем не устали. Но стало совсем темно, и хочешь не хочешь, а надо было останавливаться и ночевать. Впрочем, как Ний понял чуть позже, никто, кроме него, не приспособился ещё к езде на этих маленьких лошадях — так что лишний отдых людям не помешает…
Ягмара вчера сделала специально для них ещё два кожаных котла, побольше и поменьше — чтобы в одном топить снег, а в другом варить похлёбку. Это было, конечно, гораздо удобнее.
Ещё они с ней вчера с крайней осторожностью сначала отвели воду из прудика, где лежал Акболат, потом вынули тело, выложили ложе прудика толстенным слоем мха и положили тело обратно, ещё и прикрыв мхом сверху. Теперь с ним следовало обращаться как с живым, но очень больным человеком…
И вечером Ягмара влила ему в рот две ложки крепкой и солёной мясной юшки. Сначала показалось, что Акболат на это никак не отозвался, но потом Ний увидел медленное движение кадыка. И вспомнил уже потом: на кадыке и подбородке чуть-чуть проступила щетина.
Акболат оживал…
Развели большой костёр и натаскали дров — чтобы хватило на всю ночь. Хотя Ний заранее продемонстрировал спутникам чудесные свойства рукавички, в них по-прежнему сидел крепко вмороженный страх перед холодными ночами. С другой стороны, подумал Ний, караульного оставлять надо, мало ли что, места незнакомые, безлюдные, а где безлюдье, там и волки. Но вообще было странно: за нынешнюю зиму он ещё ни разу с волками не встречался и даже следов не видел. Возможно, тот, неведомый, кто выложил в степи круг из волков, всё-таки чего-то добился — скажем, собрал волков в войско и куда-то его повёл… Или волки сами, что-то узнав, подались на север, где теперь немеряно бесхозного скота и бессильных, ничего не понимающих людей.
Он отошёл от костра по нужде в лес, потом почему-то двинулся дальше. Волшебная шапка была теперь на нём, он догадался пришить внутрь кусок заячьей шкурки, голове стало тепло — а острое и ночное зрение шапка продолжала давать. Так что заблудиться он не опасался. Другое дело, он не знал, что его поманило вглубь леса, где выше колена рыхлого снега…
Меж двух берёз, торчащих из снега, как вытянутые пальцы, застряв рогами, стоял олень. Наверное, он стоял тут давно — глаза его были мутные, ноги подгибались. Ний быстро подошёл к нему и полоснул ножом по горлу.