Стальная

Петрук Вера

По инструкциям в шахту полагалось надевать скафандр – на случай поломки генератора. Оборудование на «Сковороду» первоначально доставили не лучшего качества, предполагая заменить его в будущем, когда пойдет прибыль, но вулканическая и тектоническая активность планеты Элайи поставила крест на всех благородных начинаниях инвесторов. Поэтому и в лучшие дни воздух в шахту накачивался годный, но отдающий старьем – как и все вентиляционное оборудование. Иванов лично всегда надевал шлем, предпочитая тратить кислородный запас скафандра. Однако представив, сколько идти пешком по седьмому забою до генераторной в условиях не работающего подъемника и транспорта, Клим, не раздумывая, влез в экзоскелет – напрягать

собственные ноги не хотелось. Сделавшись выше сразу на две головы, он почувствовал себя увереннее, хотя привод левого колена заметно притормаживал. Похоже, что в «Сковороде» сломалось абсолютно все – и даже люди.

Пещеры легко впускают, трудно выпускают. Так любил говорить Кулак, шахтер первого разряда, работающий в этом забое. Иванов хотел поговорить с ним перед спуском, поспрашивать что там да как, но горняка на месте не оказалось. Позавидовав тому, кому не спится после смены, Клим отправился в забой сам, хотя давно честно признался себе, что предпочитал компанию. Он служил пехотинцем на Маркаряне, многое испытал и повидал, однако в пещерах в нем всегда просыпался первобытный страх, в котором Иванов, конечно, никому бы не признался.

Аварийное освещение работало, но в шахте надо было слушать, а не смотреть – первое правило горняков, о котором ему поведал Кулак. Позывной шахтеру достался из-за боксерского прошлого – кулаки у него были набитые, серьезные. Иванов к кличкам привыкал долго, но близость американской базы диктовала условия повышенной секретности. Эфир прослушивался хорошо. Климу официального позывного не дали, хотя шахтеры иногда звали его Капитаном – из-за службы на Маркаряне. Понятно, что такой позывной раздражал Сальцева, который звал его исключительно по фамилии, призывая всех делать также. В обитаемой галактике проживало больше миллиарда Ивановых, фамилия давно стала нарицательной. Кстати, у самого Сальцева официального позывного тоже не имелось. Сам он настаивал, чтобы его звали Начальником, но этого «начальника» за глаза все равно называли Салом. И не в комплекции было дело – не прижился Сальцев в кресле директора, и поговаривали, что не в первый раз.

В пещере забоя Клим чувствовал себя, будто его раздвоили. Одна половина так и оставалась там, наверху. Сознание, разум и логика уступали место слуху, осязанию, инстинктам и темным началам. Здесь, под землей, начинали ковырять мозг черные, грязные мысли. Например, о том, что Капитонова сама виновата в том, что с ней случилось, сердечности на войне не место, в ловушку такие в первую очередь попадают. Бедовая она была девка, к тому же лживая. Всем про этих тигрокитов рассказала, а правда была в том, что она на фронт за ним поехала. А он разве просил? Осталась бы в Ульяновске, так, может, Клим бы к ней и вернулся. Не может, а точно вернулся, и не было бы всей той истории в госпитале.

Какая она сейчас? Клим точно знал, что трусливо убежит, лишь бы не смотреть на ее протезы. Вину за то, что не отбил ее у метаботов, он будет чувствовать и после смерти. И зачем она вообще на эту работу пошла? Наблюдатели – что вахтеры в богатых небоскребах. Пенсию ветерана ей должны были платить хорошую, а если прибавить доплаты за инвалидность, то вообще можно жить припеваючи. Ему снова хотелось ее ругать. И так было всегда. Искра будто специально делала все наперекор логике и здравому смыслу. Одно слово – бедовая. И гордая. Могла бы и встретиться с ним перед отлетом, он ведь просил. Может, и не было бы тогда никакой другой.

Думать о том, что это Искра во всем виновата, было привычно, но Иванов знал, что себе лжет, причем давно. В той истории был только один виновник, и в зеркало он не смотрелся очень давно. Вопросы, звучавшие в тишине, – всегда самые страшные.

Под ногой экзоскелета влажно чавкнуло, хрустнуло, и Клим,

вынырнув из неприятных мыслей, обнаружил кровавое пятно, расплывающееся из-под армированной ступни. Крысы. Ни одна колонизация без них не проходила, что только с ними ни делали. Особь была крупной, откормленной, и Клим невольно задумался о том, чем эта тварь тут питалась. Наверное, с американской стороны прибежала, шахты ведь совсем рядом находились. Кулак болтал, что иной раз можно услышать, как адовец пердит где-то за стенкой. Впрочем, в такие слухи Иванов не верил, но правда была в том, что жилу они разрабатывали одну, только с разных сторон.

После того как ботаник-лаборант покинул «Сковороду» без объяснения причин, разорвав контракт на невыгодных для себя условиях, их небольшая ферма с зеленухой и помидорами загнулась, хотя Клим делал все по инструкции, оставленной Фомой. И вот уже несколько месяцев они питались из пищеблока, а заправка для него была универсальной для всех колоний – из саранчи и тараканов. Наверное, тот пищевой технолог, который разработал пищеблоки для кораблей дальнего следования и колоний, уже не просто в гробу перевернулся, а восстал и бродил по галактике печальным привидением, обреченным на прозябание – столько людей его прокляло.

Злые языки болтали, что на американской стороне со жратвой все нормально было, а на тараканах только «Сковорода» жила. Подозревали даже, что Сальцев где-то у врагов подъедает, иначе как он таким жирным оставался. Впрочем, Сало периодически пытался разнообразить начинку пищеблока, и однажды приказал заправить его крысами. Но пищеблок, привыкший к тараканам, оскорбился и почти на неделю вышел из строя, пока Клим с Гробовым его чинили. Хорошо, Фома с ними еще был, но вегетарианская диета оказалась еще хуже тараканьей, и Сальцев больше с пищеблоком не экспериментировал.

Клим включил навигатор и прибавил скорость, решив не обращать внимание ни на крыс, ни на звуки. Теперь мир наполнился только одним звуком – скрипом его шагоходов, и Клима это устраивало. Свернув в пустую выработку забоя, он с тех пор держался все время вправо, в любом ответвлении выбирая крайне правую сторону.

Поглядывая на металлические крепи, держащие тоннель, он старался не вспоминать историю о том, как однажды рухнули такие крепи в ныне закрытом первом забое. Сальцев заявил, что причина в том, что у монтажников, кто собирал крепи, руки из задницы росли, однако Кулак рассказывал, что в том забое шахтеры не раз видели непонятные наросты, которыми покрывались крепи на особо глубоких участках. О том, почему закрыли первый забой, до сих пор одни слухи ходили – жилы там были богатейшие, жирные, что зад у Сальцева. Однако с тех пор таких глубоких забоев больше не рыли, топтались все у поверхности, хотя шахтеры и злились, что американцы-то наверняка глубже пойдут, а наше начальство какой-то плесени испугалось.

– Сначала думал, лишайник какой, что ли, – рассказывал Кулак, прихлебывая чай из тараканьей заварки. Если не думать про заправку пищеблока, то вкус у того чая был отменный. – Мне ж все любопытно. Я из своего буробота вылез, взял ручной бурав, подошел, тюкнул по наросту, а бур взял да и провалился внутрь. Снаружи твердо, а внутри мягко. Помнишь, печенье такое было, орешками называлось. Не знаю, как у вас в Ульяновске, но в Москве я его часто покупал. Две скорлупки из твердого теста склеены друг с другом, а внутри – сгущенка. Так вот. Весь столб снизу метра на два был покрыт этими наростами. Даже молотком не отбить, только алмазным буром, прочная скорлупа, будто сталь. А внутри – глина глиной, даже пахнет похоже. Помню, на даче скважину под воду бурили и попали в слой алевролита, голубой глины. Внутри тех наростов – один в один алевролит, только не голубой, а какой-то землисто-желтый, как понос у больного.