Старость аксолотля, Дукай Яцек

Старость аксолотля

на обложку

Дукай Яцек

Шрифт:

– (шум) Что?

– Придется подождать, в скафандрах нам не выйти, пока не совершит оборот защита между нами и Солнцем.

– (шум) Пассажир: перейдем на приватный. Нас отрезали.

Все еще стреляя из передних дюз импульсными коррекциями, мы медленно вползаем в тернистый мрак Астроманта, преследуемые еще более медленной волной убийственно яркого света.

Слышно лишь дыхание.

Три фигурки в светлых скафандрах, захваченные в клещи тьмы космического кладбища. Такую картину я увидел, вращаясь с включенным фонарем шлема над вываленным в пасть холодного вакуума языком наполовину расплавленного металла; в пятне света замаячило наше отражение на жемчужной поверхности «жемчужины». Трое астронавтов на пороге звездной бездны. Разве мы все не смотрели такие фильмы в юности, в детстве, не читали рассказы и комиксы, разве не из этой иконографии родилось призвание космонавтов поколения Капитана? Эту дрожь не почувствовать тому, кто не познал ее в детстве, учась в театрике детского воображения, на бумажных астронавтах и бумажных космосах.

Скафандр Радиста оранжевый, Пассажира – голубой, мой – песочно-желтый. В не рассеиваемом атмосферой жестком свете прожекторов они кажутся почти белыми. А темнота вокруг – абсолютно, угольно, смертельно черной.

Главный прожектор «жемчужины» мы направили сквозь дыру, на платформу в трех палубах и нескольких десятках метров дальше, где зависла «жемчужина» Капитана. «Жемчужины» Второго пилота мы нигде не видели – возможно, она углубилась дальше в палубу, перед Капитаном. Однако мы пришли к выводу, что Второй пилот и Капитан руководствовались той же логикой алчности, что и мы.

Дилемма прямо из теории игр. Есть лабиринт и спрятанное где-то в этом лабиринте сокровище. Трое искателей располагают одной и той же информацией о его местонахождении: близкой к нулю. Если второй искатель пойдет путем, который уже выбрал первый искатель, то – хотя ему не угрожают всяческие опасные сюрпризы, которые подстерегают первого, – даже если он что-то найдет, то наверняка не первым. Соответственно, он вынужден выбирать как можно более отличающийся путь. То же касается и третьего искателя. Игра осложнилась бы, если бы искатели взаимно знали результаты своих поисков. Однако, разделившись внутри остова корабля, мы так или иначе потеряем связь.

Радист, повиснув над краем решетки, продолжал высматривать какое-нибудь движение вокруг освещаемой нами «жемчужины» Капитана. Ее прожектор был выключен. Никто также пока что не появился в ее окрестностях. Наверняка они ушли в глубь, к Астроманту. Капитан и Первый пилот. Разве что все еще сидят внутри капсулы и ждут – чего? Радист взял с собой мощный импульсный передатчик, с помощью которого передавал на частоте «Бегемота» и слушал эфир. Без толку. Ушли, наверняка ушли.

В пустоте на фоне дыры и распоротых палуб дрейфовали на фоне звезд косяки искрящихся в свете кристалликов кислорода, воды, чистого азота, пылинок металла и пластика, микроскопических сгустков всевозможных жидкостей и газов, замерзших при нуле Кельвина. Все это выстрелило из герметичных резервуаров и гидравлики в момент столкновения, в момент взрыва – какова бы ни была причина катастрофы. Что-то ведь должно было вырвать эту дыру в боку корабля, добрых сорока метров в диаметре, выгнувшиеся наружу зубы лопнувшей брони, несущий скелет, с которого ободрали килотонны плоти.

В космосе невозможно с первого взгляда оценить возраст искусственного объекта. Остов Астроманта совершает путешествие по околосолнечной орбите в гуще планетоидов, которая в конце концов разгрызет, продырявит и расплющит его до неузнаваемости – но это вопрос миллионов и миллиардов лет. В масштабах же человечества время на этом кладбище остановилось, это некое изъятое из времени место – как миры сказок, религий, мифов. Они лишь кружат и кружат вокруг Солнца по своим зодиакам и цолькинам, но тьма всегда сгущается в Гадесе, и Мардук всегда разбивает голову Тиамат, разрубая ее пополам.

Зависнув над краем рядом с Радистом и повернувшись стеклом шлема в сторону нервно мерцающих в смутном овале дыры звезд, я отцепил налобный фонарь и начал водить кругом кремово-белого света по обрубкам открывающихся во тьму артерий корабля, по торчащим в мороз обломкам титаново-молибденовых костей умершего космолета, по зияющим в межпалубных переборках язвам, шрамах от гигаджоулевого удара, оставшихся в бетонных пломбах, которыми автоматы тщетно пытались заделать раны в корпусе корабля в последние секунды его жизни, по пучкам синапсов и капилляров судна, жестоко выдернутым в вакуум, тяжелым силовым кабелям, легким медным проводам электрики и машинной гомеостатики, гибким контурам возбудителей и змеевиков системы охлаждения; все это, непристойно обнаженное, парило вокруг хаотическими созвездиями, окружало меня сонной галактикой свалки и могилы. Оторванная рука робота. Белоснежные кислородные баллоны. Половина рассеченной лазером пишущей машинки. Стул с расплавленными ножками. Замерзшая капля крови величиной с голову. Три пустых шлема в ровном ряду. Тарелка с примерзшей к ней яичницей. Книга, открытая на гравюре с Лазарем. Канистра. Ключ от французского замка. Яблоко.

Я перенастроил таймер кислорода в скафандре на тридцатитрехминутные периоды вращения остова вокруг оси; сигнал включится за минуту до возвращения под воздействие солнечной бури. Естественно, чем больше мы будем удаляться от дыры и менять наше положение относительно невидимой защиты и оси корабля, тем меньше сможем полагаться на эти расчеты.

Таймер отсчитывал время до начала следующего безопасного периода; не имело смысла куда-то отправляться на половине оборота. У нас имелось еще пять минут, плюс семь минут солнечной экспозиции, прежде чем потребуется снова спрятаться в «жемчужину».

– (шум) Смотрите.

Пассажир нашел что-то под выгнутой керамической пластиной на палубе выше. Я повернул фонарь, включил ручную дюзу и мгновение спустя завис рядом с ним, под углом в тридцать градусов к его вертикали.

К пластине приварились наполовину расплавившиеся обрывки изоляции, в которые взрывная волна вогнала обломки выплюнутого в космос вместе с уходящей атмосферой оборудования. Среди них, будто мухи в промышленном янтаре, виднелись циферблаты измерительных приборов, кристаллики стекла, спирали никели, меди и олова, клочья палубного покрытия, одна роговая пуговица и корпус зажигалки.

А также – выгнутая и закопченная табличка сертификата с верфи, еще с треугольными заклепками по углам. На каждом модуле корабля устанавливают такие таблички после ремонта; иногда страховщик еще требует инспекции производителя.

Пассажир протер потемневший металл голубой перчаткой.

LUNAR CRAFTS & WORKSHOPS, GRUBER & CO., 2049

LLOYD'S REGISTER GROUP, LONDON

PROPERTY OF MIZUMI ENTERPRISES, GENEVA, SWITZERLAND

HERMAPOLIS II, HLN LUNAR INDUSTRIES, 2011

CSS BEOWULF [194]

В моих наушниках запищал кислородный таймер.

С помощью трубы из куска сервомеханизма зияющей настежь переборки мы подцепили и вырвали табличку из кляксы замороженной изоляции.

Снова столпившись внутри «жемчужины», мы вертели ее в неуклюжих руках, будто волшебное зеркальце.

– (шум) Его так и не нашли.

– (шум) Как раз мы и нашли.

– (шум) Сюда прилетают. И никто не сообщил.