Старость аксолотля
Шрифт:
– (шум) Окей.
И все же мы замерли возле трупа на долгие секунды, ожидая прилива солнечной бури, панического писка датчиков. Три светящихся диска бесцельно кружили по стенам, камням, трупу, обломкам машин и мебели; выброс адреналина в сотни раз умножал любое движение, любой танец света. Миллиметровое дрожание дюз проявлялось в двухметровой дуге прожектора.
Именно тогда мне показалось, что в гуще испуганных мыслей за движущимися завесами мусора высветилось некое другое движение, более резкое, неравномерное, движение иной, более крупной формы – там, у дна коридора-шахты, по которому мы уже прошли. Будто получив укол адреналина в сердце, я тут же вернулся туда мыслями и светом – но нет, ничего конкретного уловить уже не удалось.
Тик-тик-тик… мы переждали ожидаемый удар бури, и ничего не произошло – стрелки едва дрогнули. Нам ничто не угрожало. Однако настроение наше необратимо изменилось – если прежде нас толкало вперед свойственное исследователям и первооткрывателям волнение, то теперь от него мало что осталось. Уже не только я один размахивал фонарем, движимый не столько любопытством, сколько страхом. Круги, овалы и изогнутые пятна света прыгали по потолку, полу, стенам, липли к дрейфующим в коридоре предметам, то и дело нацеливаясь назад, на то, что оставалось позади. И под этими нервными лучами-взглядами перед нами возникали очередные загадки «Беовульфа».
Бездействующий робот неизвестной модели, воткнувшийся в стенную плиту, будто та налетела на него из-за угла разогнавшейся гигантской массой. Он был величиной с пылесос и состоял исключительно из замысловатой системы передач и зубчатых колес; нам не хватало воображения, чтобы сообразить, для чего он мог служить. В нескольких метрах дальше мы заметили стенную панель, сплошь покрытую ровными рядами и колонками цифр. Цифры были меньше сантиметра в высоту, казалось, будто их выжигали кислотой. Радист в первом порыве хотел их записать, но быстро сдался, поскольку на это потребовалось бы несколько часов. Между цифрами отсутствовали пробелы; внешне это был точно такой же белый шум, как радиопередачи Астроманта. Мы отметили отсутствие цифр 8 и 9; информация наверняка была записана в восьмеричной системе. Никто не знал, что бы это могло значить; иные системы, кроме десятичной и двоичной, нигде не использовались.
Вскоре мы наткнулись на открытую производственную нишу Техногатора. В луче прожектора она выглядела будто механическая рана в палубе модуля, кратер, выбитый во внутреннем резервуаре безумной робототехники, которая, освобожденная от убийственного давления, выкипела во все стороны, после чего замерзла, сгрудившись на решетках, переборках, балках и перегородках. Мы ошеломленно висели над этим мертвым уже неведомо сколько лет извержением металла, освещая его тремя кругами света, изгибавшимися на титановых корпусах, вбитых в металлолом в стиле барокко, на сотнях паучьих суставов, сплетенных в чудовищные скелетоподобные мозаики, на волнах шарикоподшипников, из которых то тут, то там высовывались столь же абсурдные силовые приводы и разинутые в пустоту насосы, а дальше свет отражался от хрустальных соцветий раздавленных и разбитых вакуумных ламп, блестел на барельефах электронных схем, распределительных таблиц и светодиодных индикаторов, бесцельно вдавленных в бесформенную кашу электронных полуфабрикатов. Чем дольше мы вглядывались, тем больше подробностей и безумного смысла видели в этом застывшем слепке механики. Здесь были слои, напоминавшие перекрывающие друг друга геологические страты. На подшипники из пропасти безлюдного конструктора выбрались мелкие роботы-чистильщики, но тоже изначально свихнувшиеся и уродливые: без дюз, без магнитов, без конечностей-манипуляторов. Что-то придавило их со страшной силой, впрессовав в ковер подшипников. По другую же сторону ворот – на моем «потолке» – в чешуйчатые туши абляционных крыльев ввинтились ряды горнодобывающих механизмов, сплошные челюсти, сплошные зубы, сплошные сверла и иглы, жадно вонзившиеся тройками и четверками в твердое основание, из-под которого тут и там торчали сверкающие полосы солнечных батарей, а под ними наверняка покоились еще более древние слои холодной анатомии. И так продолжалось на протяжении метров, десятков метров от производственной ниши, робототехнический гриб, наросший на палубах и стенах «Беовульфа», до пересечения коридоров и далее.
На перекрестке Радист заметил пиктограммы прошлого века, которые в числе прочего указывали на главную коммуникационную шахту; не говоря ни слова, мы направились туда. Мусор и обломки висели здесь уже не столь густо, мы двигались быстрее. Фонарь Пассажира выхватил из черного молока несколько предметов, напоминавших космоарт из каталогов Навигатора, но останавливаться мы не стали вплоть до самого туннеля, где оказались перед выбором одного из семи возможных путей: по шахте на верхние палубы, по шахте на нижние палубы или по коридорам в шесть частей этой палубы (минус коридор, по которому мы сюда пришли).
Мы посветили вглубь каждого из черных туннелей. Повсюду та же мусорная свалка. Радист сосредоточился на своих записях. Пассажир проверял, хорошо ли видны позади нас фосфоресцирующие знаки, которыми он украшал по пути плиты, переборки и балки.
Семь темных колодцев, из которых лишь луч света выхватывает колеблющуюся глубину, грязные плоскости стен и висящие между ними, будто в калейдоскопе, неподвижные мандалы из мусора. Мне не давало покоя воспоминание о недавнем привидении-недовидении – в самом ли деле заметил я нечто или кого-то, двигавшегося в далеком мраке? Я нырял взглядом и прожектором то в ту, то в эту черную штольню, преследуемый параноидальной мыслью, что, когда я смотрю туда или сюда, шесть других темных пропастей безнаказанно таращатся на меня.
– (шум) Так, из моих расчетов следует, что теперь нам надо…
– По шахте наверх.
– (шум) Что? Почему?
– Там кто-то прошел.
– (шум) Кто?
– Смотрите. И вы тоже посветите. Весь этот бардак вблизи – там есть палубы выше, до третьей или четвертой, посчитайте боковые отверстия – так вот, все, что вблизи, в самом деле висит неподвижно. Но когда мне удается поймать в луч света то, что дальше… О! Погодите. Тот ящик – видите? – миллиметр за миллиметром, но перемещается за край. И та муфта рядом – она вращается вокруг оси, только тоже очень медленно. И те камни…
– (шум) Вижу.
– (шум) Что это значит? Там прошел Капитан? Второй Пилот?
– (шум) Может, где-то глубже, а это отдаленный рикошет, остаточный импульс.
– А может потому, что это было давно.
– (шум) Как давно?
– Здесь, в пустоте? Месяцы. Годы.
– (шум) (шум)
Мы вплыли в ту шахту, самим своим появлением нарушив покой заполнявшего ее мусора, так что мы уже не были сторонними наблюдателями, просто наблюдать вообще стало невозможно, ибо чем глубже мы перемещались, тем более мощную волну возбуждали перед собой и оставляли позади, но важно было лишь то, что впереди, важны были следы чужого движения – которые мы необратимо затирали вновь добавленным импульсом. Миновав четвертую палубу, остановились в той же растерянности, как и в прошлый раз – в какую сторону идти?
Прожекторы заглядывали во тьму. Вокруг в черном молоке висели космический прах и трупы роботов.
– (шум) Там!
Луч Пассажира пригвоздил к месту то самое чужое движение. Мы замерли, скрестив свет фонарей на далеком повороте коридора.
Двигавшийся вообще не обратил на нас внимания, поскольку был слеп. Уродливое хромированное чудовище с семью конечностями, размахивая кривыми манипуляторами и дырявыми дыхалами, извивалось, как змея, прыгая от плоскости к плоскости, а за ним в космической тишине волочился зажатый в челюстях на хвосте уродца кусок металлолома, с летевшими следом обожженными и растрепанными проводами и лентами. Один металлолом тащил другой. Я никогда прежде не видел подобного автомата, а оглянувшись на подсвеченные в шлемах лица Пассажира и Радиста, понял по их ошеломленным физиономиям, что и они не видели. Этот кибернетический гибрид, вероятно, состоял из полутора, если не нескольких десятков фрагментов других устройств, будто созданное по методу Франкенштейна новое существо, – но с какой целью, для какой функциональности, под какой проект?
Уродец рванулся вперед, оттолкнувшись от вмятины в решетке, и скрылся за поворотом. Не говоря ни слова, мы поспешили следом.
Уже тогда я должен был что-то предчувствовать. Пассажир то и дело отводил свой фонарь от робота, светя по сторонам. Я знал, что он высматривает. Мы выплыли в главный коммуникационный ход «Беовульфа», возле кают-компании и пассажирских лифтов. Кают-компания была открыта. Она поросла лесом инсталляций космоарта, трехмерной выставкой в невесомости, не предназначавшейся, однако, для человеческих глаз, поскольку никто не мог продраться в эту гущу, чтобы заглянуть под самые верхние слои, – я понял это с первого взгляда сквозь дрожащие отблески этого паяного хитросплетения. Это был космоарт, не имевший ничего общего с искусством. Где-то дальше мелькнули хаотически встроенные в него части тела мужчины и робота, сервомотор и бедренная кость. Шахты лифтов, в свою очередь, заполнял белый водоворот порезанных на тончайшие ленточки страниц, вероятно, из всех книг бортовой библиотеки «Беовульфа». В главной навигационной рубке беспрерывно гонялись друг за другом в тишине и темноте три потрепанных ремонтных робота, пружинисто отскакивая от стены к стене; раздолбанная кабина напоминала военное побоище. Сколько лет они так гоняются? Кто подзаряжает их батареи? Из черного молока коридоров выплывали все новые чудовищные и абсурдные картины. На потолке перед лазаретом кто-то выжег ацетиленовой горелкой очень красивый фрактальный узор, переходивший в женское лицо. Отчего-то я был уверен, что это не творение машины.