Старт
Шрифт:
— Подождем их немного, — решает вожак. Он оперся рюкзаком о скалу и обернулся назад.
Характерная поза ожидания.
Из кармана куртки он извлекает карту. Маршрут вычерчен красным карандашом. Суеверный и Мерзляк склоняются к вожаку. Тот снимает рюкзак, и палец движется по бумаге. Красная линия — через рельефно очерченные хребты. В самом ее начале замер палец вожака.
— Мы находимся здесь.
Точные координаты, знание предварительно намеченного пути — это сплачивает нас.
— А дальше… туда? — Мерзляк указывает на темную вершину.
Суеверный разглядывает
— А после? — Палец упирает в то место, где скрестились горные вершины, нанесенные на карту черными острыми углами.
Никифор бросает небрежно:
— По правилам вообще нельзя выходить в снегопад!
— Не было бы нарушений правил, никто не покорял бы вершин, — вклинивается Насмешник.
У него и голос комичный, тонкий, скачущий, словно кузнечик. Он еще и рта не успеет раскрыть, а мы уже смеемся. Он просто обязан говорить смешно. Группе нужен такой человек, и она создает его себе, часто не сообразуясь с его волей и настроением. Бывают моменты, когда он смешит нас просто потому, что чувствует наше желание смеяться. А вообще-то он самый печальный из нас.
— И чего мы ждем! — Это снова Никифор. — Ясно, что Деян не явится!..
Тень пробегает по открытому лицу Найдена.
— Почему ясно? — Голос его прерывается.
Никифор многозначительно пожимает плечами. Излишне уточнять. Нам все понятно. Деян не придет. Судя по раздражению вожака, у Деяна имеются основания для отсутствия. Тень, омрачившая лицо вожака, простирается и на наши лица. Только одно из них светится надеждой. Если Деян так и не появится, оператор двинется с нами дальше! Становится холодно. Пытаясь опровергнуть свою слабость, Мерзляк стоит распрямившись, не подымая ворота куртки. А мы наоборот — ежимся, притоптываем, переминаемся с ноги на ногу.
Раздается нетерпеливый голос Бранко:
— Тогда кого ждем? Дару?
— Чудачку! — уточняет Насмешник.
— Женщину надо дождаться! — замечает Скульптор.
— Ты ее женщиной считаешь? — Насмешник разыгрывает удивление.
— Какая забота об определениях!
— Если она будит любопытство, значит, она — женщина! — заявляет Асен.
— Философ интригует нас! — Возглас Мерзляка.
Асена хлебом не корми только дай порассуждать:
— Д’Аннунцио выбирал на балу самую невзрачную даму и принимался за ней ухаживать. Она расцветала под его комплиментами и страстными взглядами и делалась звездой сезона, окруженной стаями поклонников!
— Стало быть, вкус — чувство стадное! — делает вывод Насмешник.
— Да нет! Просто женская привлекательность — творение мужчины!
— Пошли! — обрывает Никифор, — Не придет она.
— Откуда тебе известно? — деловито спрашивает Димо.
— Деян предупредил ее, — настаивает Никифор.
— О чем предупредил? — мрачнеет вожак.
Вместо ответа — молчание. Туча нависла над нами. Молчим, пытаемся утаить то, что копится в сознании, подобно снежным сугробам.
В наступившей тишине отчетливо слышно жужжание камеры. Прямо по нервам! Оператор воспользовался передышкой, щелкает окрестности и тех из группы, кто его не замечает.
Вожак резко оборачивается
— Пора!
— Еще немного! Пока они не догонят! — упорствует оператор.
Вожак вглядывается. Вдали — город, покрытый грибовидным облаком дыма.
— И как ты этакую тяжесть таскаешь? — Насмешник указывает на камеру.
— Она помогает мне сохранять равновесие.
— Как бы тебя ветром не сдуло!
Одиночество оторванного от группы
Самое безысходное одиночество.
Дара теряет следы.
Оглядывается. Мечется в сугробах.
Вокруг — ни души. Только тень твоя — с тобой. А внизу клубится мгла. И мгновенная тревога. И страшная тишина.
Вернуться? Но это значит углубиться в одиночество.
Запрокинувшись к недоступным заснеженным вершинам, кричишь:
— Э-эй!
Перекатывается твой крик. Высокий, протяжный, соразмерный высоте и расстоянию, он ждет эха. Должно быть, первый человек оглашал таким воплем боли пустыню планеты.
Ты снова трогаешься, преследуемая шумом своих шагов. Если бы сейчас кто-то шепнул тебе на ухо, что тебя ожидает там, вместе с другими, ты бы все равно не испугалась. Самое страшное — остаться одному, оторваться от своих, отстать, пусть даже и от общей беды.
Чувство лишенной стада овцы — древнейший ужас.
Пропасть вглядывается в тебя огромным пустым глазом. Горы беседуют сами с собой языком подледного ручья. Эхо молчит, даже биение твоего сердца не слышится тебе… И холодное одиночество вершин…
Одинокие шаги в горах. Вселенная напряженно вслушивается.
Ты мчишься вперед, собственные шаги преследуют тебя по пятам.
Догнала!
Мы снова шагаем, чутко прислушиваясь. Оборачиваемся, хотим видеть лицо вожака. Мы уловили оклик.
И лицо его светлеет. Мы не обманулись. Что-то слышится… Он вскакивает на выступ скалы и смотрит вниз.
— Э-эй! Сюда! Сю-у-да! — ликует мужской бас.
И в ответ — совсем близко — ликующий крик Дары.
Наши лица — радостные отражения физиономии вожака. Он торжествует. Наконец взгляд его останавливается на Никифоре, на том, кто открыто противостоял ему.
Никифор невозмутим. Электричество сгущается между ними. Когда-то сверкнет искра?
Голос нагоняющей нас Дары словно бы сбрасывает гору с наших плеч. Только сейчас мы сознаем, как нас беспокоило ее отсутствие.
Бранко не выдерживает и открыто укоряет Никифора:
— Видишь? Идут!
И Насмешник бросает Никифору свое:
— Два-ноль в нашу пользу!
Больше всего группа радуется тем, кто возвращается к ней.
А вот и запыхавшаяся, обессиленная Дара.
Одна. Мы изумлены. Мы ищем глазами Деяна. Тревога разбивает нашу мгновенную радость. Слишком поспешное торжество вожака повисает в воздухе.
Дара рухнула прямо в снег и тяжело переводит дыхание. Мы ни о чем не спрашиваем. Она все еще не уловила нашего настроения и сияет от того, что догнала наконец-то! Оттого что снова с нами!