Status in statu (Государство в государстве)
Шрифт:
Вскоре шмон закончился, и наших друзей вместе с остальным этапом погрузили в автозаки (это такие специальные машины для этапирования заключённых). Под общий гогот в тесноте и давке покидали они родную пересыльную тюрьму. Ваня долго ещё будет вспоминать потом её родные уральские стены…
Погрузка в вагоны прошла на удивление легко и быстро. Только дикий собачий лай провожал в дорогу омский этап. Никому не хотелось уезжать, но в такой ситуации ничего поделать и перевернуть колесу Судьбы невозможно. После очередного обыска забитые до отказа вагоны тронулись в Сибирь.
В дороге, под ритмичный перестук колёс, свободная мысль уносится всё дальше
Все, кто ехал дальше Омска, откровенно сочувствовали новоиспечённым омским каторжникам, всячески старались их поддержать. Уже одно это наводило на всякие дурные предчувствия. Но наш Ваня по жизни был реалистом: будь, что будет, а там посмотрим.
Пока они ехали, Бенди и Жук, под равномерный стук колёс рассказали Ване про свои незаметно пролетевшие жизни. Они даже не ложились спать (да и некуда было: всё пространство забито дремлющим народом). В эти незабываемые часы и минуты им даже казалось, что они каким-то загадочным образом ощущают тайну бытия, которой мы, вольные люди, просто не видим за повседневными заботами. А в таких условиях чувства обостряются до такого предела, что простые зеки начинают понимать: что и почему, и, главное, для чего. Но изменить-то ничего невозможно. Человек даже с жизнью своей расстаться не может, даже если он этого сильно хочет. Придётся идти весь предстоящий путь до конца.
Вот и приехали в Омск, который теперь станет их новым и, как они надеялись, гостеприимным домом.
Местный конвой, в отличие от челябинского, сразу начал орать по-сумасшедшему. И даже конвойные-то были очень похожи на своих неумолкающих собак. В глазах – пустота, никаких человеческих эмоций. Всё как у хорошо дрессированных собак: есть, спать, работать и рвать этих проклятых зеков.
Интересно, а какие они дома, в быту, со своей семьёй?! Такая нервная работёнка ведь много сил отнимает. Но у каждого – свой крест. Кому-то, может быть, даже нравится гавкать по-собачьи всю свою жизнь. Да, поменяться с ними местами Ваня не согласился бы ни за какие деньги. Он нёс на горбу свой крест, а чужих ему не надо.
В воронке кто-то попытался заговорить, но резкий голос, не терпящий возражений, оборвал попытку разговора.
– Хоть одна мразь закурит или заговорит, на тюрьме вспотеет! Поняли?
Молчание стало ответом на этот вопрос. Всё понятно, куда приехали. Плохо придётся тому, у кого завышена самооценка. Он может сразу нарваться на гранату. А может, эти вертухаи специально провоцировали народ, чтобы сразу выявить непокорных и принять свои меры? У омских конвойных в глазах полыхал резкий огонёк садизма. А может это только какое-то врождённое свойство? И Ваня подумал, что не могут же все быть садистами. Он ещё верил, что везде есть люди. Надо только уметь их найти и разглядеть в лающей толпе неизлечимых садистов.
Обличье тюрьмы – это холодный и презрительный оскал Мёртвого дома, ненавидящего всё живое и независимое. Ваня сразу вспомнил, что слова Ад и Администрация – одного корня. Человеку, замурованному
Ваня утешал себя тем, что срок у него – небольшой. А вот тем, кто приезжал в омское чистилище с большими сроками, первое время было вообще невыносимо. Сразу начиналось интенсивное «лечение души». А как у нас заблудшие души лечатся? – через болезни, через скорби, через страдание и смерть.
Было совершенно неважно, сколько пациенту лет, и какая у него болезнь. Всех новоприбывших лечили одними и теми же хорошо апробированными средствами. Ване сразу стало жалко и всех вокруг и самого себя.
А вокруг – непрерывные истошные крики вертухаев. И какие-то чужие, потерянные и побледневшие лица этапников. В такой бешеной обстановке человек теряет самого себя и рад есть, спать и работать, не вдаваясь ни в какую полемику и ни в какие рассуждения (тем более о каких-то «правах человека»). Всё настолько строго, что осужденный начинает чувствовать всю тяжесть земного бытия и всю ответственность перед позволяющим ему пока жить Государством. «Не хотел нормально жить, получи Это, перевоспитывайся и, если наш урок дойдёт до тебя, живи дальше».
Тем и уникальна наша Страна, что она буквально переполнена такими уникальными местами, как омская каторга!
Но… каждому – своё, и винить в своих бедах искренне можно только самого себя. Нужно просто самому стереть свою Личность изнутри, чтобы было не так болезненно, когда другие будут выдирать её с мясом. А они будут это делать. У них – свои правила игры, и новоприбывшим этапникам придётся играть в их игру.
Начался обыск. Всех зеков разбили на кучи и развели по превраткам. Перед шмоном каждому приходилось ожидать своей очереди лицом к стене и смотреть только в пол. Смотреть на то, что творится вокруг, было нельзя: стой, терпи, жди. Всех разводили по разным комнатам и отсекам, и там предлагалось добровольно сдать всё запрещённое: телефоны, сим-карты, деньги, золото, мойки и наркотики. Опер сразу вкрадчивым голосом приступил к вербовке:
– Скажи, может, кто везёт что запретное. Это тебе зачтётся в дальнейшем. И в любом лагере мы замолвим за тебя словечко.
Ваня был в шоке от такой «воспитательной» деятельности сотрудников.
– У меня ничего нет, и у других ничего не видел.
– А ты не торопись. Подумай.
– О чём думать? Нет, и всё.
– Ну, смотри, как бы пожалеть не пришлось.
Возможно, Ваня не внушал этому оперу доверия (скорее всего, эти ретивые служаки так тщательно «работали» со всеми этапникам). Ваню обыскивали минут 30, заглянув в каждый шов, переворошив всё. Внимательно прочитали каждое письмо, как будто он не простой уголовник, а опасный для мира на земле террорист.
Ваня дождаться не мог, когда всё это представление закончится. Теперь он завидовал Бенди, ехавшему налегке с одним пакетом: трусы, носки, майка, кусок мыла, щетка, паста… и ничего лишнего. Просто и легко, зато не о чем беспокоиться. Ну, а ты крепись, куркулёк упакованный!
Опера все мозги себе сплавили, допытываясь: Что? Где? Как? Кто и что везёт?
Ваня сразу оценил их трудовые подвиги: работают они через чур (именно через чур, а не чересчур).
Когда народ развели по камерам, все оказались на своих местах. Корпуса разделены на следственные, осужденные, первоходы, заходники…