Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Вард и Анастасия одновременно кивнули. Магдалина, сидевшая со своим сокровищем в глубине экипажа, боязливо обернулась на лакедемонянку – и, опять прижавшись пухлой румяной щекой к светлой головке Александра, отчетливо зашептала католическую молитву: тогда как до тех пор молилась беззвучно. Еще трое слуг, которые спрятались среди узлов, выставили головы – и тут же схоронились снова.
Они ехали в безмолвии – Феодора, опять прикрывшая лицо, сидела прямая как струна, касаясь щекой занавески; Феофано напротив нее раскинулась более вольно – и огнем готовности блестели ее глаза. Несомненно,
Но беглецы остановились своей волей – свободно стали где-то посреди Стамбула.
Когда смолкли копыта, Феодора услышала, как замерло “Богородице, дево” на устах итальянки. Московитка осознала, что они стоят посреди необъятного вражеского стана. И какие враги поджидают их!
Феофано хмуро посмотрела на свою филэ и наконец стащила со своего лица платок. Она облизнула красные губы красным языком.
– Еще ничего не кончено! – сказала она: огромные глаза ее, уставившиеся на московитку, были глазами демоницы. – Сиди и не вздумай выходить!
Феодора кивнула; она чувствовала, что у нее все тело онемело от долгой неподвижности и страха, который еще больше нагнетался этой неподвижностью.
А потом дверь экипажа отворилась снаружи: сильным ударом, который, однако, не походил на взлом. Феофано сама вскочила, хватаясь за оружие, забыв все свои предостережения; дети с криком уцепились друг за друга. А Феодора, приподнявшись с места, схватилась за спинку сиденья и так и замерла; другой рукой она сорвала свой покров. Улыбка испуга и счастья засияла на ее бледном лице, точно на нем отразился лунный луч.
– Вы пришли, комес, - прошептала она. – Вы нас спасете!
Леонард протянул к возлюбленной руку, а потом просто схватил ее, одолеваемый нетерпением, и вытащил наружу. Феодора припала к нему, забыв, что у нее есть муж; забыв обо всем, кроме этого человека.
– Какое счастье, - прошептал критянин. Он рукой сбил с ее головы платок, который и так почти свалился, и поцеловал волосы своей подруги. Они посмотрели друг другу в глаза, улыбаясь.
Потом Леонард обернулся, почувствовав присутствие патрикия, - Фома Нотарас, зловеще бледный в лунном свете, смотрел на них со своего коня, скрестив руки на груди. Но сейчас никому из них некогда было ревновать, и все это понимали.
– Патрикий, нам нужно спешить! – сказал Леонард. – Сначала заберем московитов, это совсем близко отсюда; дальше будет труднее.
Феодора, успевшая оглядеться, поняла, что они в итальянском квартале: красно-зеленые виноградные плети свисали с глухих белых стен, между которыми была зажата узкая улица.
– Фома, вы меня слышали? – уже резче позвал комес.
Фома кивнул: он будто только что очнулся от страшного сна, в котором увидел объятие жены и соперника.
– Да, слышал, - сказал патрикий. – Конечно, вы правы: поспешим.
Он спешился.
Леонард обернулся к Феодоре и Феофано, которая присоединилась к подруге.
– Вы оставайтесь здесь, со своей охраной, - велел он. – А вы двое пойдете с нами. Будете показывать дорогу!
Он сделал повелительный знак русскому евнуху и Мардонию – друзья давно вышли из повозки и стояли в ее тени,
Микитка посмотрел в глаза Валентову сыну.
– Идем, брат, - сказал он. – Пришла наша минута!
* Из башен, надстроенных над внешней стеной Константинополя (стены Феодосия, возведенные в V в.), десять были проездными.
* Проход между наружной и внутренней Феодосиевыми стенами.
========== Глава 115 ==========
Микитка шел рядом с комесом; быстрый упругий шаг моряка был слишком скор для него, но Микитка не ощущал никакого утомления. Он думал о матери и о всех своих русичах; о том, что принесет им спасение, - и забыл о своей многодневной усталости и даже о друге рядом.
В первые минуты Микитка запутался в переходах и очертаниях белых стен и домов, - ведь здесь итальянцы строились очень похоже, без выдумки! – и юноша пришел в смятение; но потом память его ожила и стала воскрешать подробности, которых он словно и не примечал, пока жил здесь. Мардоний не понадобился. Микитка уверенно вел своего избавителя: то выбоина в мостовой, то рисунок ступенек или слепой арки, то старое фруктовое дерево, которое никому не принадлежало и иногда подкармливало их, - все это подсказывало ему дорогу.
И вот наконец комес со своими провожатыми очутился у маленькой двери, проделанной в одной из толстых стен.
– При мне калитку не запирали, и собаки хозяин не держал, - прошептал московит. – Но теперь кто знает!
Он надавил на дверь – та с легким скрипом отворилась. Микитка и Мардоний скользнули внутрь; комес ступил следом и остановился, положив большую ладонь на плечо московита. Он огляделся; ноздри его трепетали, точно комес вынюхивал угрозу, которой евнух мог и не почуять. Потом Леонард кивнул своему проводнику.
– Веди нас.
Помощник комеса, светлоглазый загорелый Артемидор с пиратской повязкой на волосах, шел за своим комесом след в след; остальные, трое мужчин, - несколько поотстав.
Микитка обогнул дощатый амбар, в котором столько раз ночевал вместе с Мардонием, пробрался через кусты розмарина, и наконец вышел к дому Джузеппе ди Альберто. Персиковые деревья и смоковницы в диком саду, окружившем его жилище, почти не давали плодов, зато давали много тени: и дом было трудно разглядеть снаружи. И больших ценностей хозяин в доме не держал. Может быть, потому итальянский купец всерьез заботился о защите только тогда, когда покидал свой квартал.
– Наши воины спят внизу на лавках… там у ди Альберто гридница*, - с усмешкой пробормотал Микитка. – А мать моя и отчим наверху, там и сам хозяин…
Он посмотрел на Мардония, будто в первый раз за дорогу вспомнил о сыне Валента; и сделал другу знак.
– Пойдем, постучимся! Нам откроют: а там и объяснимся!
– Скорее, - сказал комес; Микитка увидел, как потемнели его карие глаза, и вспомнил, что им сейчас предстоит только самая легкая часть дела.
Юноши поднялись на крыльцо, и Микитка постучал в толстую деревянную дверь вделанным в нее кольцом-колотушкой: по римскому еще образцу.