Ставрос. Падение Константинополя

MadameD

Феофано, заметив это, пригласила девочку к себе. Анастасия с неожиданной готовностью пересела к лакедемонянке и прильнула к ней.

Феофано погладила ее по локтю и поцеловала в лоб.

– Ничего не бойся, - прошептала она. – Я и твоя матушка – самые храбрые женщины на земле! Мы никому не дадим вас в обиду!

Анастасия уткнулась в ее плащ.

– Я знаю, - прошептала девочка, как старший брат.

Когда повозка тронулась, Анастасия все еще сидела так – прижавшись к Феофано, не поднимая головы.

К беглецам, в полутора сутках пути до Стамбула, присоединились

посланные Леонарда Флатанелоса, которые должны были представлять их как живой товар и караванщиков: сам комес уже дожидался в Городе, в условленном месте в итальянском квартале. То, что Леонард безопасно вошел в Стамбул и выслал к ним навстречу своих людей, немало ободрило Феофано и ее отряд.

Если это Леонард послал к ним помощников; и если это Дарий отправлял своему брату письма…

Фома Нотарас скакал к Городу во главе отряда, вместе с посланными комеса, – и все смотрел на купол храма; когда же София заслонила весь обзор, а патрикию пришлось запрокинуть голову, чтобы глядеть на нее, он потряс головой и понурился, уставившись на холку своего коня.

“Что делать… я ведь всех сейчас подведу, - лихорадочно думал Фома; пот обильно выступил у него на лбу, так что залоснились и намокли волосы и даже брови. – Как сказать им, что…”

Как сказать им, что Фома Нотарас предназначен для кабинетных битв, а не для арены?..

Тут вдруг он ощутил, что его толкнули в плечо; Фома вздрогнул и повернулся, схватившись за меч. Это движение было у него непроизвольным, унаследованным от куда более бравых предков.

– Господин, ты можешь отъехать назад, - прошептал один из людей Флатанелоса, такой же смуглый и широкоплечий критянин: с головой, по-гречески, на морской манер, или по-пиратски повязанной платком. – Мы сами поговорим со стражниками! Так будет даже лучше!

Фома посмотрел в блестящие светлые, как у волка, глаза этого помощника кентарха, и вдруг в патрикии поднялось опасение за семью, заставившее забыть собственную трусость.

– Ты уверен, что…

– Совершенно уверен! – кивая, ответил морской человек. – Погляди: мы сейчас подъедем, караульным все будет видно! Осади назад, скорее!

Фоме осталось только подчиниться: несмотря на все упражнения, которыми патрикий изнурял себя, он знал, что не сладил бы даже с одним таким молодцом, чья сабля, несомненно, побывала во многих настоящих переделках. Патрикий сжал конскую гриву и истово взмолился, - хотя не был особенно верующим, - чтобы вся его семья спаслась, и чтобы его Феодора не попала в лапы к этому критянину, Флатанелосу, которого она совсем не знает и который ослепил ее собою, как и многих других…

А потом их увидели османы: двое стражников, которые стояли снаружи у запертых ворот квадратной проездной башни*. Эти турки были по-европейски вооружены алебардами. Сейчас их и греков разделял ров, наполненный водой еще со времени осады, но его пересекал широкий деревянный мост – наверное, эти ворота часто служили и военным, и невоенным проезжающим.

И греки, повинуясь команде критянина, направились прямо по мосту к сторожевой башне, как будто имели на это полное право.

Турки пошевельнулись при виде каравана, но не слишком встревожились.

– Стой! Кто идет? – крикнули им, когда первая повозка оказалась по ту сторону рва.

Первый помощник кентарха, который так горячо советовал патрикию отступить,

выехал вперед и заговорил. Фома неплохо, но недостаточно понимал по-турецки, чтобы полностью понять эту бойкую уверенную речь; но то, чего он недопонял, объяснили жесты критянина, который несколько раз ткнул большим пальцем в повозки, а потом широким взмахом руки окинул своих спутников.

Бородатые стражники переглянулись и кивнули своими большими чалмами; они усмехнулись, смягчившись. Хотя и подозрительность их после объяснения людей Флатанелоса увеличилась.

– Вон там? Ценный товар?

И тут Фома Нотарас, к своему великому ужасу, увидел, как осман быстрым шагом приблизился к повозке, в которой ехали его жена, сестра и трое детей…

Меч чуть сам не вырвался у осторожного хозяина из ножен; он едва сдержал себя и укротил свой дух. Фома перекрестился – и, весь бледный, истекающий потом, вперил безумный взгляд в экипаж.

Стражник заглянул в окно, на котором занавеска все еще оставалась незадернутой. Несколько мгновений вглядывался туда, даже ладил сунуть руку… но передумал. Отвернулся и подошел к помощнику Флатанелоса, который благоразумно спешился и ничуть не потерял самообладания. Критянин пошарил в поясе, и стражник, засмеявшись, протянул руку.

Фома тоже невольно усмехнулся, глядя на эту сцену, старую, как Рим и мир.

А потом турок вернулся к своему товарищу. Еще некоторое время они говорили, сблизив обмотанные тюрбанами белые головы; а потом тот самый, которому дали взятку, - видимо, старший, - постучал рукоятью своей алебарды в ворота.

Он крикнул, чтобы открывали, - все спокойно, едет ценный товар для комеса Флатанелоса, и товар проверен!

Загремел засов; а потом ворота проездной башни Феодосиевых стен медленно открылись. С другой стороны, озаренные сзади светом фонаря, выглянули такие же стражники: и не двое, четверо или больше. Фома прикрыл глаза, снова молясь с детским жаром.

Помощник комеса наблюдал, как стражники снаружи спорят с теми, что внутри; а потом расступились все. Ворота открылись шире, и турки махнули караванщикам руками: проезжайте.

Они пересекли Паратихион* и остановились перед внутренней стеной. До пленников экипажей донесся короткий разговор их воинов со стражниками; а потом отворились и вторые ворота. Повозки тронулись опять.

Сидевшие в них испустили вздох облегчения; но не позволили себе ничего больше.

В первой повозке, куда заглянул турецкий стражник, еще долго не было ни звука, ни движения; и только когда обе госпожи услышали скрип затворяемых внутренних ворот, они позволили себе податься друг к другу и взяться за руки. Серые глаза над повязкой, закрывающей лицо, взглянули в карие; серые уже насмешливо щурились, а в карих стояли слезы.

Дети завозились в углу – Вард выпустил из объятий сестренку. У них обоих лица были открыты; но детей дозор не знал и не мог узнать, и им не было нужды прятаться.

Феодора стащила с лица платок и глубоко вздохнула; она провела рукой по волосам, которые, как и у гречанки, скрывал головной платок.

– Поверить не могу, что мы…

– Тише! – шикнула на нее Феофано. Она неожиданно рассердилась и обеспокоилась. – Закрой лицо, еще ничего не кончено! Сидите тихо!.. – приказала она и детям, молниеносно обернувшись к ним