Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
После долгого молчания Феофано поднялась.
– Брат, мы очень признательны тебе, - сказала она. – Мы с Феодорой помним, чего ты хочешь… но ведь ты понимаешь, что это не может решиться так просто.
Патрикий, который остался сидеть в кресле с истомленно-начальственным видом, улыбнулся. Он прекрасно понимал, что царица тянет время.
– Конечно, это непросто, - сказал Фома.
“А может быть, - с ужасом подумала Феодора, - мой первый муж хочет спасти нашего сына – хотя бы одного из детей? Что будет со всеми нашими детьми, если они
До ревности ли кому-нибудь из них сейчас, когда опять гибнет все?
– Мы с Феодорой пойдем посовещаемся, - сказала гречанка двоюродному брату.
Фома кивнул; Феофано улыбнулась ему, словно призывая верить себе… конечно, он мог ей верить. Но не больше, чем она ему.
Женщины вышли из гостиной и, завернув за угол, вошли в большую столовую: сейчас трапезная была пуста. Феодора села за длинный стол и облокотилась на него, уткнув лицо в ладонь.
– Господи боже, - прошептала она, - что же нам делать…
Феофано села напротив и завладела другой ее рукой. Она погладила ладонь подруги, и та наконец подняла глаза.
Феофано улыбалась.
– Он все еще любит тебя, - тихо проговорила царица. – Тебя невозможно разлюбить. Так же, как и меня.
Феофано подняла голову – она нисколько не сомневалась в своих словах.
– Может быть, Фома и вовсе не хочет твоей семье зла… детей он точно обидеть неспособен. По крайней мере, причинить им зло своими руками.
Феодора слабо, недоверчиво улыбнулась.
– Ты знаешь, каковы мужчины, - продолжала царица. – Мой брат – наполовину женщина, согласно твоей философии: ты ведь учишь, я помню, что каждый человек состоит из мужчины и женщины в разных пропорциях и в разных своих свойствах. В противоположность Аристотелю, который полностью противопоставлял мужчину и женщину, как человека и животное, творца и материю, хозяина и раба! Я вместе с тобой понимаю природу власти и человека иначе, чем Аристотель, и иначе, чем христианские учителя: хотя христиане учились у греческих гинекофобов, а мы учились у тех и других, - в раздумье сказала лакедемонянка. – Я согласна с тобой в том, что в каждом человеческом существе могут встретиться самые противоположные свойства!
Феодора кивнула – удержавшись от слов, что никогда ничего не проповедовала. Со стороны видней, как она проповедует…
– Твое учение я во многом признаю - и патрикий тоже признает, - продолжила Феофано.
– Именно по природе своей Фома так по-женски чувствителен и по-женски умен; по-женски же лишен страстности. Но мужскую его половину может зажечь столкновение с Леонардом: важно этого не допустить.
Феодора отняла у царицы руку и сложила руки на груди.
– И как? – сухо спросила она.
Феофано пожала плечами.
– Может быть, Фома сам избегает критянина, понимая, что может уничтожить этим все. Фома разумен в той же степени, в какой неразумен. Люди очень странные существа, - улыбнулась последняя лаконская царица. – Ни одного из нас никакая философская система не может вместить до конца… но мы продолжаем
Феодора вздохнула и, перебросив через плечо концы свободно подобранных на затылке темно-русых волос, накрутила их на палец.
– Как же быть с Александром? – прошептала она.
– Можно потянуть время, - отозвалась Феофано. – Думаю, брат этого и ждет от нас… и даже обрадуется, что мы так предсказуемы. Александр еще не завтра вырастет до Варда.
Феодора встала, пошатнув стул.
– Я должна ехать домой, - прошептала она, стиснув гнутую полированную спинку. – Я не могу думать, что Леонард…
– Успокойся! Если ты себя не выдала, Леонард ничего не узнает, пока ты не вернешься, - ответила Феофано: она также встала. – А если ты заспешишь и приедешь в таком виде, критянин сразу все поймет… или слуги!
– Магдалина точно поняла, - сказала Феодора.
Она посмотрела на госпожу.
– Ты думаешь, мне остаться до вечера?
– До вечера, и на ночь, как раньше, - кивнула Феофано. – Заодно и расспросишь Фому о жизни получше. Он, конечно, жаждет выговориться тебе так же, как мне… ведь у него никого нет, кроме нас, - покачала головой лакедемонянка.
Амазонки вернулись в гостиную к патрикию. Он поднял глаза со спокойным ожиданием – вернее, со спокойной уверенностью в их ответе.
– Мы пока повременим с решением, - сказала Феофано. – Феодора тебе не отказывает, но сразу согласиться не может: ты сам понимаешь.
– Я все понимаю, - ласково ответил Фома.
Феодоре стало страшно, но она заставила себя стоять спокойно. Московитка кашлянула.
– Фома, я останусь на весь день, - сказала она. – Может быть, ты хочешь еще поговорить…
– Если ты согласна меня выносить еще целый день, - патрикий улыбнулся одними губами.
Феодора укрепилась. Они ведь благородные люди!
– Ну конечно, - сказала она. – Я скучала, - прибавила она шепотом. Фома улыбнулся: он понял, что это правда.
Феофано громко хлопнула в ладоши: оба посмотрели на нее.
– Друзья, давайте поедим и выпьем, - сказала царица. – У нас всех уже в горле пересохло! Я прикажу подать сюда!
Феодора не спала полночи – Феофано, которая ночевала с ней, как всегда, когда они оставались наедине, не то спала, не то тоже бодрствовала и размышляла о своем, понимая состояние подруги.
Но когда московитка утром поехала домой, она была спокойна. Сделавшись воительницей, так просто своих навыков не потерять… раз сотворенному уже не сделаться несотворенным. Первые христиане отринули римских идолов и римские школы, а люди Возрождения отринули темноту, в которую мир погрузился после низвержения римских идолов… но после каждого отрицания мир и люди, населявшие мир, переходили в новое, опять утвердительное, состояние: состояние, заключавшее в себе все отвергнутое прежнее.