Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Слуга с поклоном ушел, а Марк поднялся с пола – тяжело дыша, но не от утомления, а от волнения. Его рубашка прилипла к груди и спине, но лаконец мог бы еще долго играть своим сыном и учить его, не чувствуя усталости.
– Может быть, мне выйти к этому гостю? – спросил Марк.
Феофано улыбнулась с ласковой снисходительностью.
– Ну и как ты это сделаешь, мой могучий супруг? Как ты назовешься моему гостю, который не знает ни тебя, ни меня?
Марк понурился и тяжко вздохнул. Конечно, эта разница – эта пропасть между ними вовеки останется
Феофано погладила его по щеке.
– Ты пойдешь со мной как мой охранитель. Наш гость тоже, конечно, прибыл не один.
Взяв ребенка, лакедемонянка вместе с ним ушла мыться и переодеваться после занятий: до этого не знающий устали лаконец упражнялся с нею так же, как с Леонидом. Марк не стал приводить себя в порядок: он стоял и копил в себе гнев против незваного гостя, который, скорее всего, был гость недобрый.
Когда его жена вернулась, переодевшись в длинное глухое платье, высоко подобрав и прикрыв волосы, она с неудовольствием осмотрела Марка и принюхалась – а потом улыбнулась и сделала лаконцу знак следовать за собой. Пусть гость знает, что ее воины достойны так называться!
Когда Феофано и отец ее сына увидели гостя, на миг замерли все трое. Феофано тихо вскрикнула и попятилась: Марк, стоявший за спиной госпожи, поймал ее сзади за локти, удержав с надежностью, которой Феофано всегда доверялась без вопросов и сомнений. Царица повернула голову к охранителю: они стояли, почти соединившись в объятии.
– Не бойся его, - проговорил Марк.
– Я не боюсь, - Феофано покачала головой. Она высвободилась и шагнула к Фоме Нотарасу: лакедемонянка немного побледнела, но больше никак не выдала своего смятения.
– Привет тебе, братец, - сказала она, рассматривая Фому Нотараса в упор: они были одного роста. – Долго же мы с тобой не виделись!
Белокурый патрикий усмехнулся.
– Даже слишком долго, любезная сестра. Хотелось бы надеяться, что ты скучала по мне так же, как я по тебе!
Они долго смотрели глаза в глаза, стоя вплотную друг к другу; потом Феофано чуть кивнула и отступила.
– Раздевайся, проходи, - сказала она, отведя глаза на мгновение и снова окинув брата взглядом. – Ты издалека? Впрочем, я чувствую.
Она потянула воздух своим прямым носом, еще более классическим, чем у Фомы.
– Идите мойтесь вместе с Марком, мы с ним только что упражнялись! – распорядилась Феофано, кивнув в сторону своего любовника.
Фома поднял брови и даже отступил от такого непринужденного бесстыдства – он успел забыть, какова Метаксия. Он забыл, что всегда отдавал должное выдержке сестры!
Фома Нотарас улыбнулся, глядя на нее с прежним – и даже возросшим за эти годы восхищением.
Патрикий слегка поклонился госпоже дома, а потом взглянул на Марка. Лаконец, растерявшийся от поведения своей невенчаной жены, бросил взгляд на Феофано, потом на Фому… а потом кивнул. Оба мужчины посторонились, давая дорогу хозяйке: она пошла впереди, указывая путь в купальню. Там было все приготовлено для Марка,
После того, как Фома вымылся и переоделся в запасное платье, которое предусмотрительно привез с собой, Феофано пригласила его в гостиную. Марк, как когда-то давно, стал в стороне, следя за порядком – охраняя свою василиссу.
Пригубив вино, патрикий сказал:
– Я слышал, что твоему сыну уже минул год… поздравляю тебя!
– Спасибо, - сказала Феофано.
На лице Марка не дрогнул ни один мускул – руки, сложенные на груди, не шевельнулись; эти руки были далеко от рукояти меча, которым Марк препоясался как охранитель, но Феофано не сомневалась, что если возникнет угроза ей или их сыну, Фома Нотарас не встанет из-за стола живым. Понимал это и сам Фома Нотарас.
– Ты покажешь мне своего Леонида? – спросил патрикий.
Феофано улыбнулась уголками ярких губ и кивнула. Кашлянув, патрикия оттянула ворот темного платья – ей всегда было очень неуютно в глухой одежде, закрепощавшей женщину.
– Пойдем, - она встала из-за стола и направилась к выходу; Фома последовал за нею, и Марк - последним.
Мальчик был с итальянской нянькой, которая испугалась при виде чужого грека; но госпожа сделала успокаивающий жест. Она взяла Леонида на руки и показала брату, который восхитился красотой и силой ребенка.
– В Лаконии никогда не хватало мальчиков… и в трудные годы свободные лакедемонянки вели себя еще свободнее, чтобы рождались сыновья! Как, однако, приходится восполнять недостаток детей, которых сбрасывают в Апофеты*! – сказал патрикий. – Право, дорогая сестра, ты достойна своей родины!
Эта насмешка, прозвучавшая, как любезность… или любезность, похожая на оскорбление, живо напомнила Феофано прежние годы и прежние византийские дворцовые игры со своим братом. Она усмехнулась и отдала ребенка няньке, велев уложить его спать.
Потом взяла Фому под руку и вывела его из комнаты.
И уже за дверью Феофано спросила – с неприкрытой угрозой:
– Что тебе нужно сейчас?
Может быть – и скорее всего – она ожидала ответного гнева; но Фома молча склонил голову, и взглянул на сестру из-под золотистых ресниц с прежним выражением доверчивого ребенка.
– Сейчас мне нужно, чтобы ты выслушала меня, - ответил он.
Улыбнулся, засматривая Феофано в глаза.
– Уверяю тебя, повесть моей жизни вдали от вас стоит твоего царского внимания.
Феофано кивнула. На ее лице отразилось даже восхищение – слабый отблеск того чувства, которое испытывал Фома Нотарас, глядя на нее.
– Рассказывай, - ответила лакедемонянка. – Или, может быть, ты сначала поешь? – спохватилась она.
Фома рассмеялся.
– Прикажи накрыть стол! Будем есть и разговаривать, - сказал он. – Ты сейчас упражнялась - и, конечно, тоже голодна… думаю, что не испорчу тебе аппетит своей историей.
Феофано изумленно подняла брови; потом улыбнулась. Возлюбленная сестра – умнейшая из женщин!