Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
– Анна? Я Феодора, хозяйка дома.
Она постаралась приветливо улыбнуться и взяла жену Дария за руку, которая была влажной и ледяной. Анна улыбнулась в ответ, но так же вымученно; вторую руку она не отнимала от живота.
– Спасибо тебе, госпожа…
Видно было, что ей очень хотелось попросить хозяйку о ванне и постели, но она не смела; тогда Феодора нашла взглядом Дария. Она даже не сразу узнала его – молодой македонец, молодой семьянин, очень окреп, отпустил усы и бородку и превратился в настоящего азиата, человека востока,
Феодора подошла к нему, и Дарий, говоривший с кем-то из мужчин, тут же отвлекся: большие черные глаза выразили полное внимание.
– Дарий, тебе нужно позаботиться о твоей жене. Пойдем, я покажу тебе, где вы будете мыться и спать, - сказала московитка.
Феодора была вправе – и всегда будет вправе обращаться к Дарию по имени и как старшая: Дарий, несмотря на новообретенную стать, всецело признавал это. Он поклонился московитке, а потом в его глазах появилась тревога.
– Анна? Ей дурно?..
Феодора схватила Дария за рукав и быстро отвела к жене; она сразу же вверила Анну руке мужа. Хозяйка проводила молодых супругов в дом и помогла Дарию позаботиться об Анне; оба горячо благодарили ее.
“Знают ли они? Нет, конечно… господи, помози*”.
За заботами обо всех гостях прошел целый вечер; Феодора едва успела перемолвиться с мужем несколькими словами. Даже сына она показала Леонарду наспех.
Они с Леонардом будут говорить долго, когда останутся наедине, - у них никогда не исчерпаются темы для бесед… и каждому нужно столько рассказать!
А может, утаить?..
“Нет… Леонард, конечно, не утаит от меня ничего столь важного; и я тоже не вправе”.
Ужинать они собрались в большом зале все вместе – Феодора, сидя рядом с супругом во главе стола, ощущала себя принадлежащей могущественной греческой семье, которая очень увеличилась… чтобы никогда уже не разделиться.
Одной только Анны за столом не было – Дарий, сидя рядом с дядей, ел мало и, видно, мысленно непрестанно опекал жену и страдал за нее; наконец хозяйка, шепнув Дионисию слово, вместе со старшим Аммонием отпустила Дария к супруге. Они поужинали и потом остались отдыхать у себя, исчезнув для целого мира.
Только поздно ночью Леонард и Феодора наконец остались наедине.
Когда за ними закрылась дверь спальни, оба ощутили себя как тогда, когда судьба – и Феофано – свели их в Мистре после долгого расставания: как будто каждый опять прожил целую жизнь, неизвестную другому. И все равно они были вечною любовью друг друга… как Фома для Феодоры. Как Валент… Как Феофано…
Они уселись рядом на постели; Леонард держал на руках Энея – а Феодора прильнула к плечу мужа. Близкие духом, они все не могли сблизиться словами… сколько времени минуло, сколько потрясений!
Наконец Феодора попросила:
– Милый, положи Энея в колыбельку… нам нужно поговорить.
– Конечно, нужно.
Леонард, ни о чем не спросив,
– Что, любимая?
– Валент, - прошептала она, уткнувшись критянину в грудь.
Несколько мгновений она не смела посмотреть мужу в глаза – а когда подняла голову, увидела его печальную улыбку. В карих глазах критянина появилась отрешенность героя, готового к страданию… или понимание страданий героя.
– Я все знаю, - сказал Леонард: Феодора уже и сама догадалась, что муж откуда-то обо всем прознал.
– Мелетий написал? – спросила московитка.
Леонард кивнул. Феодора же подумала, что нисколько не удивится, если окажется, что Мелетий ничего Леонарду не писал. Фома Нотарас, несомненно, был все еще жив… и глаз не спускал со своей семьи; и наверняка достиг немалого на том поприще, которое презирают герои.
Они долго еще молчали – словно из почтения к памяти Валента Аммония: этого благородного изменника, честнейшего из предателей отчизны. Феодора думала о золотом перстне с печаткой, который хранила в ларчике вместе с самыми дорогими памятками.
Потом она спросила:
– Кто еще знает?
– Дионисий и Кассандра, - ответил критянин. – Им я рассказал… о казни Валента, они вправе услышать все… Дарий со слов дяди знает о смерти отца, но не знает, какова та была.
– Мардоний тоже, - грустно усмехнулась московитка. – Но молодые Аммонии умны, и догадаются сами.
Леонард кивнул; он поцеловал ее в голову, обдав горячим дыханием. Горячие пальцы сжали ее плечо, и Феодору охватила дрожь желания и узнавания.
– Давай спать… мы оба устали, - попросила она, отстраняясь от комеса.
Леонард ласково улыбнулся жене и, ни о чем больше не попросив и ничего не пожелав, привлек ее к себе и уложил рядом с собой; они уснули рядом так мирно, словно никогда не разлучались.
Утром Леонард разбудил жену поцелуем – и она, еще сонная, доверилась его объятиям и отдалась ему; потом он еще долго обнимал подругу и ласкал, от избытка нежности, не похоти. Им было хорошо, как любовникам, миновавшим вершину своей страсти и достигшим крепкого единения.
Когда они встали и начали приводить себя в порядок, Феодора вдруг засмеялась со слезами. Она сказала недоумевающему комесу:
– А мы ведь так и не нашли турецкого шпиона!
Леонард засмеялся в ответ.
– Не удивлюсь, любимая, если этот шпион уже учинил суд над собой, как Валент Аммоний… Ты знаешь, что у меня на корабле случился мор? Не знаю, естественные тому были причины или чей-то умысел, но я потерял много людей.
– Хоть бы было так! – топнув ногой, сказала московитка. – Хоть бы они все… передохли, такие подлецы!