Ставрос. Падение Константинополя
Шрифт:
Киликиец налил гостю и себе вина, и оба долго молчали, держа в руках кубки, - каждого одолевало слишком много мыслей и подозрений насчет другого.
Что за положение – быть греческим аристократом! А особенно – греческим аристократом в Италии!
Наконец Мелетий спросил:
– Как твои дела?
Фома Нотарас улыбнулся – неприятно, одними губами.
– Превосходно, - сказал он. – Ты же знаешь, что мне немного нужно… много ли нужно холостому и бездетному человеку?..
Мелетий долго смотрел на него, не произнося ни слова, - и сочувствие на
– Меня не касаются твои дела с Метаксией Калокир – ты с нею в своем праве родственника и мужчины. Но Леонарда я люблю как самого дорогого друга, и не позволю тебе его тронуть, как и кого-нибудь из его семьи! Даже если у него теперь твоя жена и дети!
Фома слабо качнул головой: усмешка отвращения к себе и к своей жизни не покидала его губ.
– Я и не собирался трогать Леонарда, мой друг, - сказал он. – Кто я такой рядом с комесом Флатанелосом? Пусть он будет счастлив с моей женой!
Мелетий пристально смотрел на Фому – двойственность натуры этого странного, робкого и злопамятного как женщина, но очень умного человека одновременно и вселяла в киликийца отвращение, и притягивала. Последние слова патрикия только усугубили подозрения Мелетия – и, конечно, патрикий это прекрасно понимал; как понимал и то, что уличить его ни в чем не смогут.
Больше всего Фома сейчас сожалел, что ему нельзя рассказать своей жене, сколько он для нее сделал… ах, как он измарался в Риме, чтобы Феодора и Феофано не попали в лапы инквизиторов! “Хотелось бы знать, - подумал Фома, усмехаясь сам себе, - будут ли мои дела засчитаны мне в грехи - или моей жене в заслуги? Или моей жене в грехи, а мне в заслуги? Хорошенький вопрос для исповедника!”
Однако он вынужден был таиться от своей жены так же, как от Мелетия.
Но вот сестра…
Божественная Феофано! Возлюбленный враг! Он непременно должен увидеться с ней и открыться ей: иначе такое существование станет нестерпимым.
“Даже если она убьет меня, закопав в саду, или прикажет убить меня своему церберу, это будет лучшим исходом моей жизни…”
– Расскажи мне, как проехать к Метаксии, - проговорил Фома после долгого молчания.
Мелетий откинулся в кресле и, сложив руки на груди, упрятал их в просторные атласные рукава халата.
– Ты уверен, что хочешь ее видеть – именно сейчас, когда Метаксия Калокир в таком положении? Я хорошо изучил эту женщину, - киликиец покачал головой. – Слухи о ней не лгут, я знаю со слов многих свидетелей ее дел… но даже если бы не знал этих дел, вижу, что она настоящая волчица.
Фома кивнул.
– Ты прав, - сказал белокурый патрикий. – Именно за это я всегда любил ее.
Он откинулся в кресле и, закрыв глаза, прошептал:
– Я хочу видеть сына, моего Александра… знал бы ты, как я жажду этого! Феодора говорила, что не даст нашим детям забыть меня; но можно ли верить женщине в подобном деле? Когда ее дети уже так давно счастливы с новым отцом?..
По губам киликийца скользнула усмешка.
– Конечно, нельзя, - ответил он. – Женщине почти никогда нельзя
Они некоторое время молча цедили вино – потом Фома мягко попросил:
– Расскажи мне, как поживает твоя семья… Так хочется послушать о жизни благополучного человека!
Мелетий улыбнулся, превосходно понимая, что Фома уходит от обсуждения своих собственных дел, о которых хозяин дома спрашивал его с порога. Патрикий Нотарас знал и то, что семью Мелетия Гавроса никак нельзя назвать благополучной. Но много ли найдешь жен и детей, рассказывая о которых, мужчины не лгали бы друг другу?
Мелетий Гаврос склонился к Фоме Нотарасу и завел разговор о своих сыновьях.
Патрикий остался ночевать у Мелетия – они заговорились далеко заполночь; и утром встали поздно. Завтрак превратился в обед, но не стал от этого хуже, - Фома щедро расточал благодарности повару Мелетия, которые были гостеприимцу давно привычны, но оттого не стали менее приятны.
После такого раннего обеда Фома сразу же начал прощаться. Мелетий больше не удерживал и не отговаривал его – он знал, куда патрикий Нотарас поедет сейчас, и предоставил неприкаянного антигероя его судьбе.
Феофано в эти часы была со своим сыном и невенчаным мужем – и все трое были счастливы как настоящая спартанская семья. Марк уже давно взял на себя обучение маленького Леонида гимнастике, как и возобновил занятия со своей царицей и возлюбленной: здесь, в имении, они отгородились от внешнего мира, как когда-то обособилась от всех маленькая Лакония, отвергавшая и врагов, и друзей со стороны. Спарта упорнее всех греческих царств не покорялась ни Азии, ни Македонии!
Спарта в конце концов уничтожила сама себя своей воинственностью, невосприимчивостью и неуступчивостью – но осталась в памяти потомков как непревзойденный образец стойкости…
Марк, лежа на полу, крутил сына в руках, перебрасывая уже тяжелого и крепкого мальчика с ладони на ладонь и подхватывая то под спинку, то под животик; а Леонид только смеялся от удовольствия. Одетая в один легкий короткий хитон Феофано, сидя рядом, улыбалась с гордостью за обоих мужчин – взрослого и маленького, которые были уже так похожи! Она надеялась воспитать Леонида тоньше и развить шире, чем был развит простой солдат Марк: это будет легко, если Леониду посчастливилось в придачу к силе и храбрости отца получить ум матери.
Когда к хозяйке вбежал слуга-итальянец, сказавший, что прибыл неизвестный гость, Феофано удивилась, но не испугалась. Кто может прислать к ней опасного врага? Главная опасность, - римская инквизиция, - в равной степени грозит всем высокородным грекам, кто связан с нею, Феофано: и потому никто из тех, кто с нею связан и знает каждый час ее жизни, не натравит на нее церковников. Ну а враг, готовящий ей нож или яд, будет действовать не так открыто.
– Пусть гость войдет и подождет в большом зале, я сейчас буду готова, - ответила лакедемонянка.