Стебалово
Шрифт:
– Кто на свете всех чернее, всех упрямей и гнилее?
– запевал малолетний преступник. А хор дружно подхватывал:
– Только ты, Эммануэль,
Стерва ты, Эммануэль!
Ты каналья, нет базара,
Гнида ты, Эммануэль!
Для тебя закон не писан,
Не доделан, не избит!
Вне закона ты, плутовка,
Вне закона ты, ей-ей!
Попробуй-ка не возгордиться от подобных славословий! И все же... Кроме нескольких нечаянных слезинок черного цвета, упавших со щеки Эммануэль в неизменный бокал молочного коктейля, ничто не выдало ее растревоженных амбиций.
ПЕЛЬМЕНИ ПО-НОВОРУССКИ
Да уж, слова Большого Патрона и хор мальчиков растрогали Эммануэль. Торжествуя очередную безнаказанную победу, напевая под нос слова гимна: "Кто на свете всех чернее, всех упрямей и гнилее? Ля-ля-ля-лю-лю-лю!...", возвращалась преступница во дворец. На ее темных губах играла демоническая улыбка. Однако, как это часто бывает, словив кайф в минуты триумфа, уголовники быстро теряют бдительность и из легендарных победителей превращаются в обыкновенных жертв криминального произвола. Подкатив к дому, Эммануэль вышла из лимузина и отправилась искать по своим безграничным залам Антуана.
– Антуа-ан!
– ласково звала она.
– Где ты, моя птичка? Где ты, моя клубничка?... Иди-к скорей сюда, я тя поцелую.
Но дворец ответил хозяйке гробовым молчанием.
– Че за херня?
– не поняла Эммануэль.
– Где Антуан? Где тя вечно черти носят?!
Она посмотрела в вестибюле, в Первой и Второй гостиных, но никого не нашла. Самым подозрительным было то, что на месте не оказалось ни одного лакея. Эммануэль выругалась и заглянула в Зеркальную галерею.
И вот, как только она туда сунулась, в Зеркальной галерее мгновенно вспыхнул ослепительный свет. От неожиданности Эммануэль зажмурилась, ведь она не выносила ничего светлого. Когда же ее глаза привыкли к нечеловеческой иллюминации (шутка ли, двести лампочек плюс сотня зеркал!), она поняла, что влипла в засаду, коварство которой не шло ни в какое сравнение с удовольствием, полученным ею на пиршестве в "Каннибале".
В центре галереи, в кресле времен императрицы Екатерины, положив ноги на накрытый стол, сидел, хихикал и тащился вдупель обнаглевший... Василий Исидорович Бляха!
По меньшей мере дюжина вооруженных бандитов перекрывали входы и выходы из Зеркальной галереи.
Но все это были лишь цветочки по сравнению с ягодкой, приготовленной Лысым на обеденном столе: черная скатерть, двухметровое блюдо из китайского фарфора шестнадцатого века и на нем чудовищная клубничка: обнаженный Антуан, декоративно посыпанный листьями салата, петрушкой, укропом и сельдереем. Обрамляли отрока помидоры и огурцы, оливки и зеленый горошек, лук, чеснок и красный перец - натюрморт безумный и великолепный, - будучи работником общепита, Эммануэль не могла не оценить тщательность и изобретательность его составителя.
Если бы главным действующим персонажем картины был не Антуан, а какой-нибудь другой мальчуган, она, скорее всего, только похвалила бы художественный вкус Лысого. Но Антуан!..
– О черт...
– прошептала Эммануэль.
– Дьявольски аппетитно, - похвалил сам себя Бляха.
– Да
– И, по-моему, чертовски вкусно.
– А ты пробовал, что ль?
– бледнея, спросила Эммануэль.
– Нет - тебя жду... Может, стаканчик молочного коктейля?
– предложил Лысый.
– Че-то ты как-то... сама не своя. Как не дома.
Кто-то услужливо поднес хозяйке белый стакан, но она отказалась.
– Давненько я к тебе не заглядывал!
– Лысый самодовольно щерился.
– Как твои гнилые делишки, мать?
– Твоими проклятиями, батюшка. Как твои?
– Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.
– Тьфу-тьфу-тьфу, - закивала Эммануэль и посмотрела на аппетитного Антуана.
– Лысый, черт бы тебя побрал, ну, чё ты с ним сделал? Ну на хера так выстебываться?
– Нравится?
– Авторитет добродушно хихикал.
– Может, возьмешь меня к себе поваром? Хи-хи-хи-хи-хи...
Эммануэль пристально вгляделась в бестыжие глаза уголовника и твердо ответила:
– Нет уж, батюшка, хрен те узлом, у меня и так поваров до вони, конкуренция выше крыши.
– Ну, нет так нет, - развел руки бандит.
– Я не напрашиваюсь. Без работы, надеюсь, не останусь.
– Сделай милость, объясни, че здесь произошло. Че-то я ни фига не врубаюсь, - попросила Эммануэль, кивнув на сервированный стол.
– Че с Антуаном? Че за дела?
– Спит засранец, - ответил Лысый.
– Бздишь же, - не поверила Эммануэль.
– Ты че, жарил его, что ль? Че он такой офигевший? А? Антуа-ан!
– Она похлопала мальчишку по щекам.
– Вставай, клубничка моя, не фиг мне мазуриком прикидываться.
Но мальчик и пальцем не пошевелил.
– Да спит он, говорю!
– уверил Лысый и размашисто перекрестился: - Вот те крест.
– Ну, ладно...
– Эммануэль отошла от тарелки.
– Спит так спит. А те-то че тут надо? Че приперся?
– Ща объясню, - пообещал Бляха, сделав серьезное лицо.
– Присядь, мать, базар у нас будет долгий.
– Ты, что ль, его усыпил?
– спросила Эммануэль, присаживаясь на краешек единственного стула (отказаться было невозможно: более десятка вооруженных отморозков Лысого следили за каждым движением хозяйки дврорца).
– Я, - ответил Лысый.
– На хрена?
– Пурга пошла, что ты записалась в авантюристки, мать. Мол, корешишься со всякой сранью. Вот я и забеспокоился: может, чернушка двинулась, может, ей любовник надоел?
– Бляха потрепал ухо и перевел взгляд на эксцентричный натюрморт.
Эммануэль поняла, что базар пошел конкретный.
– Когда это я со сранью корешилась?
– лицемерно парировала она.
– Чё-то не припомню.
– А я припомнил, - сказал Лысый.
– И вот, я здесь.
– И кто тебе только баки заливает?
– пожала плечами Эммануэль, решив до конца держаться тактики глупой коровы.
– Нельзя же всему верить, Лысый! К тебе прям любое фуфло липнет, как муха на котлету. В моем кабаке, к примеру, мухи - отдельно, а котлеты - ...
Суровый взгляд Лысого оборвал Эммануэль на полуслове. Она безнадежно махнула рукой и замолчала.
– Хочешь съесть Антуана?
– спросил вдруг Лысый, словно угощал шоколадным батончиком.
– О нет!
– встрепенулась Эммануэль.
– Не имею ни малейшего желания есть Антуана. Тем более что я только из ресторана.