Стеклянная тетрадь
Шрифт:
Проблема зубов у парня в голове отложилась так сильно, что стал беспокоить вопрос: а что подумают о его дебильной (дебильный — это от иноземного слова debil, то есть больной, слабый) пасти товарищи или посторонние наблюдатели? Скорее всего им наплевать на его рот, людей обыкновенно беспокоит наличие чего–либо лучшего у соотечественников, а когда что–то похуже у кого–то, они не очень смотрят. Но проблема всё же пустила корни в завихрениях мозга. Она пробилась сначала тонюсеньким стебельком, затем стала разрастаться. При встречах он стал пялиться друзьям в рот, какие у них зубы? Ровные ли они? Белые ли они? Нет
Ах, зубы, зубы! Если бы не вы, судьба, возможно, повернулась бы совершенно другим боком к гению. Однако теперь гадать смысла нет. Судьба — штука особенная. Её просто так голыми руками не возьмёшь. Бывает, схватишь её за горло, думаешь, что теперь–то она точно в твоих руках, а она как–то странно хмыкнет, пожмёт плечами… Приглядишься, а это она, оказывается, тебя за горло сцапала, а не ты её стиснул. И начинаешь тут вертеться. Так что наплевать на судьбу. Каким боком повернулась, таким и повернулась. Бывает хуже. Тем более, что у судьбы все бока на одно лицо, левый похож на правый, зад очень смахивает на передок… Так что спасибо и на этом. Ведь мог парень дураком уродиться, а так всё же с талантом. Правда, и здесь поспорить можно. Сидел бы себе дурачком в уголочке и жевал бы шнурок от ботинка, не забивая мозги ненужными заботами. Светлый был бы человек, безобидный. А так ведь норовит характер проявить, куда ни сунется — всюду он выше других, всюду его талант не понят, всюду его возвышенная личность ущемлена дверями общественного транспорта.
Бедные гении! Как он понимал их, товарищей по несчастью, как чувствовал их души! Никому до них дела нет, все в работе, все за деловыми бумагами, за станками, за телефонами, за исполнением особо важных поручений. Всем не до гениев. У каждого своё собственное «Я» имеется, пусть не такое одухотворённое, но зато собственноручно взращённое, взлелеянное, преданное, пусть не гениальное, но тоже мыслящее. Зачем кому–то чужое «Я»? Со своим времени не хватает разобраться, а что будет, если в чужое зарыться? Нет уж, всему своё место! Знать бы только, где оно, это самое твоё место.
— Молодой человек, уступите место бабушке, — послышалось привычное замечание.
Он поднялся, кивая головой, так и не увидев бабушку. Чья–то тень, издав вздох облегчения, плюхнулась стокилограммовой массой на сидение.
Уступить место! До того ли ему? Он жизнь свою по полочкам раскладывает, каждую буковку хочет не упустить, разобраться, иначе какое там «Я»… Иначе засосёт заурядность, из которой не выплыть живым. А он только почву под ногами начал ощупывать. Сознание собственного величия — ноша тяжёлая, почти неподъёмная. Тащить её за собой, а тем более беззаботно скакать на одной ножке не всякому под силу. И он решил бросить. Бросить этот бесполезный груз — пускай пропадает!
— Что встал в проходе?
— Посторонись!
— Выходить мешаете, гражданин!
Он изумлённо смотрел на толкавшихся людей. Сумки, коробки, орущие детишки, оторванные пуговицы и рукава. Как они все понимают друг друга! У них нет нужды в изящных искусствах. У них семейные дела. У них — протолкнуться бы, успеть бы, урвать бы…
— Я зарою мой талант в землю! — закричал он на весь автобус. — И вы будете рыдать, когда увидите его могилу! Держитесь же, людишки! Рвите на себе волосы, существа, лишённые полёта мысли! Готовьтесь к великой потере! Позже вы будете вспоминать и захлебнётесь слезами, потому что поймёте, что не успели распознать и расположить к себе замечательного человека! Вы затоптали талант! Душегубы!
— Посторонись, парень! Перебрал, что ли? Не мешай вылезать! — старикашка тащил лыжи. — Помог бы лучше. Что раскричался? Или ты артист? Роль учишь?
Он помог старикану.
— Мама, — донеслось сзади. — Мама, мне ботинок пальцы жёмит.
— Не жёмит, а жмёт, — поправила мать.
— Это тебе жмёт, — втиснулся отцовский бас. — А ей жёмит, потому что у неё размер другой.
Двери автобуса засипели и закрылись.
Вечер он провёл у выключенного телевизора. Он никогда не смотрел телевизор, он считал его ящиком для дураков. Но телевизор у него имелся. На нём стояла маленькая гипсовая фигурка Пегаса.
С чего все началось? А что делать теперь? Он ощутил на горле холодные пальцы криворукой судьбы. Впрочем, судя по её хватке, криворукость не мешала судьбе быть цепкой.
— Что, сцапала? — прохрипел он.
— Ага, — судьба радостно сморщила нос.
Тогда он извернулся, впервые в жизни применив запрещённый болевой приёмчик из восточной борьбы, и выскочил за дверь. Он потёр руки и прямо посреди двора вывалил свой талант на землю. Снег быстро облепил его сугробом.
Домой он пришёл спокойный и довольный собой. Минуту назад судьба прижала его к стенке. Теперь же, затворив за собой дверь, он с удовольствием показал ей язык. Она обиделась и отвернулась.
— Что сегодня крутят для нас по TV? — он включил ящик для дураков и стал смотреть первую попавшуюся программу. Показывали «Спокойной ночи, малыши». В тот день ему исполнилось тридцать лет. В тот день он впервые почувствовал себя свободным, свободным от самого себя — себя обманутого. В тот день его гипсовый Пегас издал возмущённое ржание и вылетел в открытую форточку, едва не разбив гипсовыми крыльями стекло.
По весне снег во дворе растаял и обнажил кучу мусора. Когда куча просохла, её сожгли. Весной по всему городу дымятся под солнцем такие мусорные кучи. Никому в голову никогда не приходит мысль, что в мусорных кучах может валяться чей–то выброшенный талант. Талант трудно распознать в куче мусора.
В детстве у него была собака. Однажды он вернулся домой из школы и увидел на полу рваный кошелёк родителей и много–много клочков бумажных денег. Он заплакал от страха, испугавшись неизвестно чего, и сильно отхлестал собаку. Потом они лежали вдвоём в коридоре на полу и вместе скулили — собака от боли, а он от необъяснимого страха. Вокруг валялись ошмётки денег, не сулившие ничего хорошего.
Что говорили родители, вернувшись с работы, он не слышал и не старался слушать глухие обрывки голосов из–за плотно закрытой двери. Он знал, что разговор шёл о деньгах, а денег он не любил касаться. Деньги пугали его. Он видел в них скрытую угрозу. Деньги таили в себе какую–то болезнь, возможно, безумие.
— Дура, — сказал он собаке. — Ты же не понимаешь, что тебя за такое могут вышвырнуть. Что с тобой тогда станет?
— А за что ты меня отхлестал? — спросила собака и положила морду ему на колени.
— Я разозлился на тебя и испугался за себя. Мне могли устроить хорошенький разнос за то, что я оставил тебя без присмотра.
— Тебя избили бы?
— Нет. Меня никогда не бьют, — он почесал собаке за ушами.
Он не понял, почему вспомнил о собаке. Само вспомнилось. Без причины. Так случается в жизни — сделаешь что–то, а потом уж начинаешь соображать, что для этого не было причины.