Стеклянная тетрадь
Шрифт:
Почему человек не любит чужую боль? Не потому ли, что соприкосновение с ней способно передать эту боль и ему, как заразную болезнь?
Так он подумал однажды и сразу замкнулся в себе.
Перед ним лежало множество путей–дорог, но он не знал, какую выбрать, куда пойти и зачем пойти. Чтобы получить ответ, сначала следует задать вопрос. Но он не задавал. Он боялся задать. А вдруг не получится? Вдруг что–нибудь сорвётся, если он предпримет хоть один шаг? Вдруг он не сумеет? И вдруг после этого он потеряет веру в себя?
Поэтому он не брался ни за что. Он сидел в окружении муз и нежился в дурмане несуществующей славы. Музы приникали к нему своими тонкими телами, обволакивали его своим благоуханным дыханием и клубами рассыпчатых волос. Музы ласкали его мужское достоинство всеми известными им способами и тем самым приводили его в блаженство. И ещё они закрывали ему глаза, дабы он не смотрел на окружающий мир.
— Ты бездельник! — иногда беспокоил его чей–нибудь голос.
— Лентяй! — как пощёчина с другой стороны.
— Нет. Вы просто меня не понимаете, — закрывался он. Потом выпрямлялся, принимал величественную позу, как это было принято у мраморных изваяний времён Древнего Рима, и продолжал уже другим тоном. — Вы просто не доросли. Всякое творчество есть лишь бесполезное бродяжничество вокруг нашего воображения. Искусство красиво, но оно бесполо. Оно не способно ничего родить. Поэтому творить бессмысленно. И я очень рад, что я это понял. Иначе бы я мучился впустую. Я готов творить. Я всегда готов творить. Но что вам нужно от меня? Чего бы вы хотели? Вы хотите портретов красивых женщин или портретов чудесного леса? Но разве вам не ведомо, что всякая живопись будет лишь жалкой копией того, что создала Природа? Разве может нарисованная женщина одарить вас тем, что сможет дать живое тело? Или солнце с картины будет давать вам живой свет, при котором можно читать сонеты Шекспира?
Так продолжалось долго.
В конце концов он женился. Неудачно.
Она поначалу обожествляла его, как все женщины, видела в нем великую личность, но пожила бок о бок года три, раскусила его и поставила крест на совместной жизни.
— Дрянь! Мусорный ящик! — крикнула она напоследок и ушла навсегда, прихватив с собой всю наличность.
— Поставить крест на мусорном ящике, — хмыкнул он, — это символично. Я вновь не понят. Я опять несу мой крест в полном одиночестве.
Потом наступило понимание. Не чьё–то понимание, а его собственное. И он, вывернув душу наизнанку, окончательно вытряс все мысли о собственной гениальности в сугроб. Весной их сожгли. Он стал ходить в кино, смотреть телевизионные передачи и на всю катушку прожигать время. Минуты, часы и годы полетели на удивление быстро.
— Один раз живём! — кричал он, целиком отдаваясь жизненной пляске. — Хочу радости! Хочу удовлетворения! Достатка хочу! Живых баб хочу, чтобы от их задниц у меня дыхание перехватывало, как при виде Ниагары…
И он удовлетворялся, где бы ни попадалась такая возможность.
Иногда он видел в небе коня. Разгоняя крыльями облака, Пегас мчался к солнцу и издавал призывное ржание.
— Сказки, ничего такого нет… — несостоявшийся гений смеялся вслед летящему коню.
— Все сложности происходят от нас самих, от собственных наших мыслей, — настойчиво кричал кто–то на дальнем конце стола. — Если смотреть на жизнь проще, то она станет намного легче. А если смотреть ещё проще, то вообще будет полный порядок.
— Верно, — кивал он и накладывал в рот ломтики мяса, — в нашем деле главное это не обременять себя ненужными вопросами.
— С любой проблемой бороться можно совершенно простецким способом. Ведь почему, собственно говоря, проблема существует? Почему она вообще является проблемой? Отвечаю вам всем, друзья, и уж вы потрудитесь записать это на своих манжетах. Потому она существует, то при её решении возникает в обязательном порядке масса вопросов. Без этого не обойтись. Ни один ответ не бывает и не может быть исчерпывающим, он порождает новые вопросы, на которые вновь приходится в поте лица копать ответы. А найти хороший ответ — уже проблема. Да и хороший ответ не освобождает от вытекающих из него последующих вопросов. Чуете, друзья мои, куда клоню? То–то и оно! Чтобы проблемы не было, её нужно не решать, а нужно срезать на корню! Вжик — и нет проблемы, нет головной боли, нет угрызений совести, нет глупых усложнений жизни! — философствующий гость в возбуждении размахивал руками и расплёскивал вино из рюмки.
— Верно, верно. Под корень…
— Вы тоже такого мнения? — обрадовался через стол философ и протянул пятерню для воздушного рукопожатия.
— Тоже, — кивнул бывший гений и послал в ответ воздушный поцелуй.
— Скажите, — обратилась к нему сидевшая рядом девушка, очень блондинистая и с очень пухлыми губами ярко–вишнёвой масти. — А любовь как же?
— Что любовь? — не понял он. — С любовью всё в полном порядке.
Он посмотрел на собеседницу и увидел её рот. Такой рот вызывал у него только одно желание. Такой рот не имел права задавать вопросы. Эти губы были созданы, чтобы ублажать и получать удовольствие в ответ. Не только эти губы, но и всё, что находилось ниже, со всеми бюстгальтерами, трусиками, чулочками и нелепыми вопросами.
— Есть любовь? — Уточнили спелые губы, облизнувшись. — Или это тоже для вас одна из проблем, и вы её тоже под корень?
— Почему же так сразу? — Он прищурил глаза и почувствовал, как под взглядом девушки его плоть в брюках стала вытягиваться, как шея любопытного жирафа. — Вовсе не под корень. Я полагаю, что всему есть место. И любовь есть, и ненависть есть, и они имеют полное право на существование. Но лишь до тех пор, пока они не являются для меня бременем. А вот если они мне в тягость, то я их режу на корню, как мы тут все изволили выразиться. Кстати, как ваше имя?
Она сказала.
В ответ он назвал ей своё.
Они выпили за знакомство. Выпили за любовь. Он вспомнил какие–то стихи, сочинённые им в дни его гениальности. Они подняли бокалы ещё раз, и он рассказал ей что–то о вине, процитировав по этому поводу кого–то из античных поэтов. Она очень порадовалась и захлопала розовыми ладошками. И в ту минуту он понял, что больше ему не продержаться, ибо жираф в его нижнем белье не только вытянул шею, но и разинул слюнявый рот.
— А не махнуть ли нам к вам? — спросил он, весело подмигнув.
Девушка согласилась и радостно приклеилась к бывшему гению богатыми губками, выдавив из них вишнёвого соку.
Затем они рухнули в кровать, и блондинка подставила гению свою промежность для ознакомления. Промежность оказалась вполне стандартной, но возбуждение и пробуждённое им воображение были столь огромными, что и промежность, и ляжки, и колыхавшиеся полушария крупных грудей казались в ту ночь просто сказочными.
И вот два куска мяса слепились в спазмах взаимообразного экстаза. Судороги выдавливали из них стоны и крики. Рычали звери. Текли слюни голодных хищников. Тикали часы, отсчитывая отведённые судьбой минуты наслаждения.