Стеклянный ангел
Шрифт:
И вдруг прямо перед ней возникло ненавистное лицо, искривленное в злобной усмешке.
– Вот ты где, гадина! Я тебя по всему поселку ищу! Тебе кто разрешил выходить? Кто разрешил?
Он схватил ее за плечи, стянул со скамейки, дернул на себя, зашипел, дыша в лицо перегаром: «Убью, стерва!» и поволок к машине. Швырнул на заднее сиденье.
– Сиди! Только посмей шевельнуться! Убью шалаву!
На выезде из поселка он свернул налево, и по разбитой дороге поехал в сторону леса, густо темнеющего у самого горизонта. Она поняла –
Не сводя глаз с его бритого каменного затылка, она тихонько, старясь не шуметь, открыла чемодан, и среди платьев, сложенных так, чтобы не помялись – в детдоме научили - нащупала веревку: обрывок лонжи, той самой, на которой повесилась Яся.
Немного привстав, она одной ногой сильней оперлась на сиденье, перекинула веревку через его голову, мгновенно зафиксировала на шее и быстрым резким движением рванула на себя. Он резко откинулся и захрипел.
Машина завиляла, запетляла, так что Надя чуть не потеряла равновесие. Она машинально ослабила лонжу, он наклонился вперед, поднял руку, чтобы схватить веревку, но она успела изо всех сил дернуть на себя, и он снова захрипел, забился. И мгновенье спустя затих.
Машина взвизгнув, чуть подпрыгнула, словно взлетела, накренилась влево и перевернулась на крышу. Надя ударилась головой и потеряла сознание.
Когда через несколько мгновений она очнулась, то с ужасом увидела, что подол ее платья в крови. И она поняла, что все кончено. Все кончено для нее - навсегда. В ней больше не было Ромкиной любви, в ней больше не было Ромкиного сына. И она завыла, словно дикий зверь, чувствующий приближение смерти.
Потом она вынула из сумки стеклянную фигурку и вложила ее в темную безжизненную ладонь. С трудом выбралась из машины, и, волоча по густой изумрудной траве чемодан, который собрала утром, пошла к реке, тяжело перекатывающейся на черных, заросших лишайником, валунах.
Река приняла ее. И обмыла своими теплыми водами. И утешила. И успокоила.
Она больше не плакала, слезы каменным сгустком застыли где-то в самой глубине ее мертвого сердца. Не торопясь, она вышла на берег, переоделась во все сухое и чистое, и глухой проселочной тропой отправилась туда, где по широкой пыльной дороге ехали большегрузы, державшие свой путь в далекий чужой город, призывно сверкающий разноцветными огнями. Туда, где ждала ее другая жизнь.
Глава двадцать седьмая
«Задумывая чёрные дела, на небе ухмыляется луна, а звёзды, будто мириады стрел…» В ушах звучала музыка, словно радио, которое забыли выключить. Ужасно болела шея, наверное, оттого, что когда он находился без сознания, голова была сильно наклонена вперед так, что подбородок упирался в грудь.
В окно, словно иллюстрация к песне, звучащей в ушах, светила луна. Не черная, конечно, обыкновенная желтая. Но только огромная… Неестественно огромная. Миша прищурился: может быть, это оптический обман? Удивился: какая ерунда лезет в голову, а главное ускользает.
Главное же состояло в том, что он сидел, привязанный к
Рот был заклеен скотчем, внезапно он почувствовал, как трудно ему дышать, и запаниковал, замычал, затряс головой. Холодный воздух обжигал носоглотку и, казалось, совсем не попадал в легкие.
Он замерз, он очень замерз. На улице, наверное, градусов пятнадцать мороза, а здесь, как на улице, ведь все окна разбиты, и дверей нет, и холоду ничего не мешает проникать в это пустое здание и заполнять собой все пространство вокруг неподвижно сидящего человека.
Скоро, совсем скоро он окоченеет и погибнет.
Неожиданно на одной стен, просматриваемых с того места, где стоял его стул, в уходящей перспективе комнат, следующих одна за другой, он увидел мелькнувший свет.
Он замычал, но это был такой глухой и тихий звук, что он в отчаянии замолк, и только ждал, когда же свет приблизится, боясь одного, что это всего лишь галлюцинация, иллюзия расстроенного воображения.
Потом страх другого рода охватил его. Это она, она возвращается!
– пронеслось в мозгу и обожгло ледяной волной ужаса. Она возвращается, чтобы завершить начатое - прикончить его.
Узкая полоса света, - скорее всего это был луч фонаря, - приближался. Миша в оцепенении ждал, и вот луч заскользил, зашарил по его телу, по его лицу, словно змея, выискивающая, куда бы укусить. Кровь застучала в висках злой барабанной дробью, и дышать стало еще труднее.
Он подумал о том, что самое ужасное заключается в том, что он не сможет сопротивляться, не сможет бороться за свою жизнь до самого конца. Что он беспомощен… и жалок сейчас.
– Алиса, Алиса… - промычал он и тут же умолк, охваченный неистовой, сумасшедшей радостью: это была не Алиса! Не Алиса! Это была Жанна! Она пришла за ним! Она спасет его!
Он засмеялся беззвучно, и заплакал, затрясся всем судорожно сжатым телом.
Она подошла к нему и резким движением рванула скотч на его лице, и он, вскрикнув от боли, глубоко вдохнул и захлебнулся холодным обжигающим воздухом.
– Жанна, Жанна! – простонал он.
– Слава богу, слава богу - это ты!
– Тихо, тихо… - сказала она и прижала его голову к своей груди, - тихо…
Потом она отошла от него и исчезла в темноте коридора. Он, замерев и прислушиваясь, ждал ее возвращения.
Она долго не возвращалась, его охватило беспокойство, но он боялся крикнуть, позвать ее, боялся пошевелиться, чтобы не привлечь внимание той, другой, которая, может быть, затаилась где-то рядом и ждет удобного момента, чтобы напасть. С тревогой вслушивался в отдаленный тихий звук, который медленно, по нарастающей, становился громче и отчетливее. Это была нечастая дробь впечатывающихся в пол тонких высоких каблуков.