Стеклянный конверт
Шрифт:
На берегах застучали двигатели, загремели лебёдки. Ковши заскользили по тросу, прокладывая в тине дорогу газу.
БОЛЬШОЙ ДЕНЬ
Сегодня снова
По утреннему холодку хорошо тянет мотор. Не встало ещё солнце, а машина уже подошла к переправе через рукав Кубани.
У парома стояли двое мальчишек с длинными кривыми удочками. На одном пареньке выгоревшая добела истёртая пилотка. Стриженная наголо голова второго не покрыта. У одного — через плечо старая, небольшая противогазная сумка. Она набита сверх меры, застегнуть не хватало длины ремешка, и он надвязан куском шпагата. Мальчик бережно держал в вытянутой руке ржавую консервную банку, запечатанную слоем свежей грязи. У другого мальчишки — тяжёлая камышовая сумка, в которой пламенели помидоры вперемешку с дымчатыми абрикосами.
— Дядечка, вы, случаем, не на Лиманскую станицу едете? — спросил мальчик с банкой.
— Да! Но только поедем вдоль берега.
— Ой, дядечка! Мы же с той станицы! Подвезите! Мы вам как ехать покажем, — оживился мальчик.
— Но мы будем делать остановки, а потом ещё заедем на буровую, к газоразведчикам, — сказал Анатолий Николаевич.
— Ой, так это же всё по пути, дядечка. Знаем мы и ту вышку! Довезите нас, пожалуйста. Мы вам дорогу будем говорить.
— С рыбалки мы. Тут, на рукаве, ловили. Места в машине мы вовсе ничуть не займём, — перехватывая ручку сумки, сказал второй мальчишка. — В плавнях-то дорога не бойко езжая. А мостки-то и вовсе — чтоб им пропасть.
— Возьмём рыбачков? — спросила мама, повернувшись к отцу. — Как-нибудь потеснимся.
Она убрала с заднего сиденья чемодан и поставила его себе под ноги. Талка передвинула узел с постелью на ящик, освободив рядом с собой место.
— Вы к нам насчёт газа? У нас газа полно! Даже из моря вылезает у Плеваки, — захлебываясь, сообщает говорун.
Мальчика с противогазной сумкой звали Чайкой, а мальчика с помидорами — Горобцом. В Приазовье так называют воробьев.
Песчаная просёлочная за переправой дорога свернула в сторону моря. Начались плавни — непролазные заросли камышей и осоки.
Над ними, ещё полными утренней сумеречности и тишины, поднималось небо, подсвеченное у горизонта широкой зарёй.
Дорога пошла узкая, как коридор, просечённый меж зелёных живых стен камыша.
На дорогу выкатился ручей и остановился на ней круглой лужей, в которой отразились и ещё серые камыши, и клочок совсем уже по-дневному синего неба.
Анатолий Николаевич остановил машину и вышел. Мальчишки думали, что он хочет проверить, глубока ли лужа, можно ли тут проехать не буксуя. Но Анатолий Николаевич достал из-под сиденья сапёрную лопатку и выкопал неглубокую ямку сбоку дороги. Потом он вынул
Мальчишки переглянулись, толкнув друг друга локтями.
Тут на всех набросились комары. Будто кто вытряхнул их из мешка. Отец, махая перед лицом руками и отплёвываясь, вернулся к машине и дал газ.
— Ох, и вредные гадючки! Только и ждут, чтоб к кому присосаться, — возмущается Горобец.
— Да вы не бойтесь! Они в момент отчепятся, как пригреет солнышко и с моря ветер пойдёт! — успокаивает Чайка.
Комары отстали только тогда, когда «газик» набрал скорость и, ударив с разбегу передком о воду, раскидал лужу.
За поворотом над плавнями показались рыжие камышовые крыши и белые хаты посёлка. У самой дороги дымили костры. В синем дыму вокруг костров, как спицы вокруг втулки велосипедного колеса, уткнув головы чуть не в пламя, сгрудились коровы и телята. Прямо на дороге стоял ишак около костра. Одну его ногу припекало, и он время от времени бил задними копытами, раскидывая головешки. И ни коровы, ни телята не давали проезда «газику», не уходили из дыма. Пришлось искать объезд.
— Так они всё время и коптятся, как селёдки. Когда же они пьют и едят? — удивляется Талка.
— Едят! — говорит Горобец, хлопая себя ладошкой по щеке.
В плавнях всё ещё клубятся сизые облака комарья.
Заросли прижали дорогу к самому морю. «Газик» осторожно идёт по узкой полосе ракушечно-песчаного пляжа. Справа — плавни. Хмуро-зелёные, высокие — в два человеческих роста, — надвинулись они на пляж, покачивая копьями жёстких верхушек. Слева — море.
Влажный ветер, потянувший с моря, разгоняет комарьё, начинает выкатывать на прибрежную мель жёлтую воду, скручивая её в валы. Береговой песок наглажен волнами до блеска.
— Правда, хорошее у нас море? А купаться в нём! А песок какой! — хвалится Чайка.
Машина опять остановилась. Отец вышел и вновь набрал воздух в пробирку и надписал на ней. Мальчишки удивились: есть же такие карандаши, что пишут на стекле!
«Газик» тронулся вновь.
Мальчишки ехали стоя, широко расставив ноги и держась за плечи друг друга. Так им дальше видно. Полоса прибоя была забита жирующими птицами. Горобец, тыча пальцем вперёд, называл Талке птиц. Перебегали торопливые кулики; прохаживались кривоносые кроншнепы; гордо изогнувшись, стояли белые цапли; шли, переваливаясь с боку на бок, утки. Птиц не слыхать, как в немом кино. Их крики и работу мотора глушил набирающий силу прибой.
Вспугнутые, поднимались перед самой машиной птицы. Отлетев немного вперёд, они подсаживались к птичьим стайкам, ещё не потревоженным «газиком». Так, перемещаясь, птицы всё гуще забивали перед машиной узкий пляж. Будто «газик», как бульдозер, сдвигал эти стаи.
— Вот сколько у нас дичи! Это на виду, а сколько там, в плавнях! — восторженно качал головой и прищёлкивал языком Чайка.
— Скоро уж нельзя будет ехать! — кричит Талка, стараясь пересилить гул прибоя. — Птицы совсем загородят проезд!