Стеклянный конверт

Гай Михаил Иванович

Ужинали, как всегда, под шелковицей. Талка слышит: в соседнем дворе накрывают на стол, гремят ложками. Потом слышно, как Витька-Горобец рассказывает про миражи над морем и степью. Бабка Максимовна громко вздыхает:

— Помилуй мя, господи! Завтра сама пойду на берег, проверю. А то с этим газом и на небе всё поперепутали.

ГОЛУБАЯ СОЙКА

За

станичной горой — степь и степь. Такая огромная, будто и нет совсем на земле ничего, кроме этой горячей равнины. Весь день плавится над степью белое, слепящее солнце. Жара покрыла всё серой хмарью. Даже небо стало сизым. Птицы, что показывались теперь ненадолго, были вялого, неброского оперения. Лишь вёрткие сойки, часто сновавшие у трассы, ярко блестели, как голубой атлас.

Вдоль траншеи лежат готовые к укладке трубы, сваренные в одну. Трубы блестят чёрным масляным глянцем. Печёт и печёт солнце, и битумная мастика тает на разгорячённых боках труб, стекая на истрескавшуюся серую землю. Из-за этого укладка труб в траншею задерживалась. А Анатолий Николаевич уже получил назначение на новый участок строительства — в Тульские Засеки. Но пока здесь, в степи, не будут закончены работы, уезжать он не хотел. Задержка заботила отца, он сделался молчалив и даже перестал улыбаться.

В конце раскалённого дня, когда босиком нельзя было ступить шага, Талка с Чайкой возвращались из степи от деда Сулака. Шли они тропинкой, наметившейся вдоль трассы. Сумерки начинали густеть и заволакивать степь бодрящей прохладой. И хорошо было ребятам вдыхать запахи сухого жнивья и остывающей разрытой экскаватором земли. А гудрон пахнул подмосковным ельником.

Впереди ребят бежала Белка — маленькая белая собачка Витьки. Белка часто останавливалась и, повернув узкую мордочку назад, дожидалась, пока её нагонят ребята. Раз остановившись вот так, собака повернулась не назад, а в сторону газопровода и тут же, тонко взлаяв, побежала туда и принялась кидаться на трубу.

А на трубе сидела сойка. Она вертела головой и угрожающе открывала клюв навстречу собаке.

Птица не могла взлететь. Обе её лапки и маховые перья нарядных голубых крыльев приклеило битумом к трубе. И конец щегольского хвоста, которым она упиралась в трубу, пытаясь оторваться от неё, зажало битумом, будто приморозило.

Витька схватил собаку за холку и оттащил её. Брюхо и лапы Белки перепачкались чёрной мастикой. Талка подбежала к трубе, помочь сойке.

Длинная эта труба толще самой большой бочки. Да ещё она лежала на подставках. Трудно было Талке дотянуться до сойки. Пробуя достать птицу, девочка прислонилась к трубе. Платье моментально прилипло. Еле-еле отодрала его от трубы. Витька, отогнав Белку, стал на четвереньки у трубы, а Талка влезла ему на спину и принялась освобождать сойку. Птица не понимала намерения девочки и отбивалась клювом. До того наклевала её руки сойка, даже кровь выступила. Но она решила довести дело до конца. Да и жаль ей было сойку. Осторожно, перо за пером отделяла Талка птичьи крылья и хвост от трубы, боясь испортить нарядные пёрышки. Под конец она высвободила из мастики тонкие, будто проволочные, колючие ноги сойки. Пока ребята освобождали сойку, битум остыл, и к нему перестало прилипать.

— Лети! Больше не приклеивайся! — сказала Талка, подбросив кверху птицу.

А голубая сойка не могла летать. Она и побежала-то еле-еле. К пёрышкам крыльев и хвоста присох битум.

Ребята догнали птицу и понесли домой, чтобы не съели тут ночью беспомощную сойку лисы или хорьки.

— Мы её почистим, отмоем

и выпустим, — сказала Талка, прижимая к испачканной груди притихшую птицу. — Будет летать как миленькая!

— На кого ты похожа? Где ты была? А руки! А колени! Ведь платье я только что тебе сшила, — встретила мама девочку у калитки.

Узнав, как всё это случилось, мама Ирина смягчилась. Но всё же ещё выговаривала:

— То ты возилась с хромой чайкой, то натащила с берега бездомных котят! Шагу у нас теперь не сделать, чтоб не наступить на котёнка! Недоставало только сойки!

Анатолий Николаевич пришёл с трассы, когда уже стемнело. Талка рассказала ему про птицу. Отец взялся помочь дочке. На столе под шелковицей зажгли лампу-«молнию» и растворителем лака принялись снимать битум с перьев и лапок сойки. Котята старались вовсю дотянуться или допрыгнуть до неё. Они цеплялись когтями за платье и царапали, как колючей проволокой, ноги девочки.

С шелковицы и акации из мрака листвы светились зелёные фонарики кошачьих глаз. Кошки нервничали. Они повизгивали, шипели и ходили по ветвям, срываясь.

— У, вот я вас сейчас! — грозила кошкам хозяйка Семёновна. — Уедет ваша жалельщица — накормлю я вас тогда рыбкой!

Сойку поместили в круглую корзину, затянув её сверху куском рыболовной сети. Корзинку подвесили к бельевой верёвке, протянутой от хаты до акации. Кошки пытались пройти по этой верёвке, но моментально срывались и падали.

За ужином отец заулыбался и сказал:

— Завтра ночью мы уложим нитку в траншею!

Весь день висело в небе жгучее огромное солнце. На трассе шла подготовка к ночным работам. На участках траншеи, где было каменисто, подсыпали на дно мягкой земли — делали подушку для трубы. Варили заново битум. Выстраивали вдоль траншеи краны — трубоукладчики и бульдозеры.

На следующий день Анатолий Николаевич приехал обедать только вечером. Он торопился. Он был весел, говорил, что проголодался, но почти ничего не ел. Талка знала: это у него от волнения. Отец беспокоился, хотя был уверен, что дело пойдёт.

За обедом Талка рассказала, как сойка очищала клювом перья. Даже пила воду. Вначале ей поставили в корзину блюдечко, но она опрокинула его, наступив на край. Пришлось налить воду в сковородку. Эту и петух не опрокинет!

Пообедав, отец уехал на трассу, сказав, что вернётся утром.

Девочка походила в раздумье по двору и влезла на свою шелковицу. Талка любила лазить на это дерево. Очень оно удобно для лазанья! Даже не обдирает коленки. Загорелая кожа лишь чуть-чуть белеет от царапин. Сучья, прочные и частые, идут до самой верхушки, откуда видна далеко станица, рассыпавшая светлые хатки под горой вдоль песчаного пляжа. А море, тёплое, светлое, с верхушки кажется ещё огромней и нарядней. И всегда оно разное, смотря откуда дует ветер. Особенно празднично море при ветре, идущем из Керченского пролива. На гранях волн солнце зажигает пёстрые бегучие огоньки.

Как с наблюдательной вышки, с дерева видно всё кругом. Вот Витьки отправились к колодцу за водой. Едут туда вдвоём на велосипеде. Горобец крутит педали и правит рулём, а Чайка сидит боком на раме и размахивает вёдрами. Талка подала им условный сигнал: свистнула, сложив ладони раковиной. Это Чайка научил её так свистеть. Походит немного на свист судьи во время футбола.

Витьки мгновенно повернули головы на свист и увидели на дереве Талку. Чайка завертелся на раме, как ужаленный, подыскивая, что бы ему сделать сейчас такого необыкновенного. И, повернувшись к Горобцу, он надел ему на голову, как папаху, ведро. Горобец перестал видеть дорогу, въехал в яму, и мальчишки, громыхая вёдрами, упали вместе с велосипедом.