Степь 1. Рассвет
Шрифт:
– Да вы сучки не скупитесь как в прошлу зиму, принесли как обосрали.
Её злобный взгляд блеснул грозовым всполохом по попритихшим бабам, тут же уткнувшим свои бесстыжие зенки в напольную солому, всем видом показывая, мол свою вину в полной мере осознали и раскаиваемся.
– Чуют жопны мои кости, – продолжила большуха тихим скрипуче старческим голосом, – зима нынче будет лютая и долгая.
Затем ещё раз обвела бабняк немилостивым взглядом и уже привычным ледяным тоном грозной большухи, вымораживающим всем бабам без исключения мозги, словно раздавая подзатыльники закончила:
– Дров
И на следующий же день, всё что Дануха предсказывала оправдалось в полной мере, да ещё с довеском. Небо прояснилось, даже тучки не видать нигде. Воздух с самого утра от лютого мороза точно зазвенел. В низкой дымке блёклое солнце на краю неба светит будто снегом вымазали. Ветер стих, как и не было у природы такой стихии, а снег под ногами до противного заскрипел. Мерзко, громко, с хрустом, режущим по ушам. Пацаны в отличие от обычного дня в лес сделали по две ходки, натаскав горючего дерева и для бабьих кутов, и для бань, и для общего костра, что складывали в центре площади…
Глава восьмая. Когда из тебя мужик вроде бы как не мужик, а в бабу наряжаться ещё совестно, иди народу проповедовать истины. Там как раз все собрались не от этого мира.
К полудню со стороны змеиного источника, пробираясь сквозь снежные заносы пожаловал родной брат Данухи Данава – Нахушинский родовой колдун. По летам он был уж не молод, чуть по моложе сестры, но лицом казался древнее древнего, а кто лично не водил с ним близкого знакомства, для тех к тому же ещё и страшен из-за своих колдовских росписей, украшающих его лик.
Хоть и шёл он не издалека по местным речным меркам, всего лишь из соседнего леса, но такая дорога далась ему очень тяжело. По крайней мере, выглядел он уставшим и изрядно измотанным. На нём бурая шкура бера мехом внутрь. Волчья шапка с волчьей же башкой поверх нахлобученной шапки, от чего издали народу мерещилось будто у Данавы две головы, посаженая одна на другую. Ноги укутаны в бобровый мех по самые «эти самые». На ступнях решётка вязаная из прутьев, эдакие укороченные говноступы. Руки в варежках-мешках с когтями неведанной зверюги.
Во всём своём бутафорском одеянии колдун казался большим и грозным, хотя без одежды был худосочен словно заморенный голодом дрищ, за что Дануха над братцем вечно потешалась и никогда ни упускала момент постебаться над немощным, но лишь один на один без свидетелей. Тот на неё, как водится, по мягкости своего характера обиды не держал, всякий раз всем видом показывая, что вовсе не обращает внимания на языкастую. Привык к её колкостям с малолетства. Хотя, когда бывал весел, что иногда случалось, нет-нет да огрызался, пройдясь острым словом по её перекормленным телесам, пышущим жиром во всех местах, предлагая сестре завидовать его стройности молча.
Колдун ко всему прочему тащил за спиной большой самотканый мешок вязаный из травяной суровой нити, обычно используемый рыбаками под улов, а в руках держал увесистый посох с белым словно снег черепом какого-то странного зверя в качестве набалдашника.
Весь род вывалил встречать разодетого Данаву, даже атаман Нахуша – глава рода с мужиками пожаловал. Пацаны помогли колдуну вскарабкаться на бугор, протаптывая перед ним тропку и освобождая гостя от отяжеляющей ноши.
Тот устало взобрался, смачно трижды плюнул на левое плечо и опершись на посох согнулся от усталости в три погибели, оглядывая народное собрание. Затем обнял подошедшую сестру, с атаманом здоровался персонально, а со всеми присутствующими лишь мотнув им обеими волчьими головами. Не спрашивая никого, и ни с кем не разговаривая, не снимая с ног вязанок прямиком прошлёпал в кут большухи, что в аккурат пристроен был крайним.
Там, не расшаркиваясь в особых церемониях, скинул с себя шкуры прямо на пол и прошмыгнул в натопленную баню, проблеяв на ходу своим вибрирующим тонким голоском даже не оборачиваясь:
– Данух, дай чё горячего внутри погреть.
Большуха зачерпнув в ковш парящего варева, стоящего в глиняной миске у пылающего очага, подала бабам знак, заполнявшим вслед за ней просторное жилище, мол готовьтесь без меня, сами знаете, что делать, и нырнула вслед за братом под прикрывающую вход шкуру.
– Будешь чё есть? – вопрошала она, подавая ковш с травяным отваром замёрзшему колдуну.
– Не, не голоден, – отвечал Данава протягивая ноги к банному камню, шумно прихлёбывая поданное пойло, – как у вас тут? Всё ль вокруг спокойно?
Судя по гримасе его исписанного и исчерченного ритуальными шрамами лица и по напряжённости заданного вопроса, большуха сразу почувствовала что-то не ладное и это её насторожило.
– Тихо всё, – ответила баба, уставившись на брата, – ты б не припёрся, так вообще благодать была. Волки и те не дерзят как давеча, а чё случилась-то?
Колдун будто и не услышал её, или сделал вид что сестра ничего не спросила. Не меняя расслабленной позы и продолжая прихлёбывать отвар, опять задался вопросом:
– Чужие не забредали?
Дануха, прежде чем отвечать подумала. К чему это он клонит? Но решив не пытать пока, прошуршала в своей памяти вспоминая чужих и ответила:
– На Гостевой седмице народ был. Как без этого. Из трёх соседских баймаков люди наведывались. А от Грабовских атаман лично гостевал два дня. Волк его изрядно в эту зиму погрыз, вот и приезжал договариваться по загонному зверю. Три высокородных арийца были в сопровождении своих людей, то ж торг вели. В общем, как обычно. Да чё случилось-то? Говори уж, малахольный наш!
Но ответить колдун не успел. Входная шкура рывком распахнулась и в баню ввалился сам артельный атаман собственной персоной, грузно плюхаясь на полог и распахивая толстенный тулуп.
– Чё смурной такой, Данава? – встрял Нахуша в разговор, снимая остроконечную беличью шапку и разбрасывая ноги по полу, – аль окоченел по пути? Ты ж колдун, мать твою. Тебе ль мучиться от природной стихии?
Но Данава опять-таки никак не среагировал на заданный вопрос, продолжая хлебать из ковша горячие пойло. Наступила тягучая пауза. Хозяева молчали, уставившись на гостя. Тот молчал, не отрываясь от ковша. Наконец колдун напился, поставил посудину рядом, и взглянув пристально на атамана спросил главу Нахушинского рода: