Степень вины

Паттерсон Ричард Норт

– На твой взгляд, Мария имеет ясное представление о том, как живется Карло?

Как объяснить, подумал Пэйджит, что Марии это так же известно, как и ему, но не вдаваясь в подробности, которые Колвину знать необязательно?

– У Марии есть обо всем ясное представление, – ответил он. – Просто она не может это прочувствовать так, как я или ты.

– Из того, что ты рассказал, я понял: она презирает своих родителей и люто ненавидит все, связанное с детством.

– Верно. После того как я смог лично познакомиться с обстановкой в доме Карелли, я просто поражен тем, как многого она смогла добиться в жизни. Но, чтобы стать тем, кем она стала, Марии пришлось лишиться многого из того, что она имела. Сегодняшняя Мария очень целеустремленный человек,

у которого все разложено по полочкам. Переживать тяжелые случаи не в ее характере, она о них просто забывает. Это ее закон. Уяснив, что в правилах ее родителей вести интриги, она плетет свои, спокойно делает любую дьявольщину, не заботясь ни о ком. Если у тебя есть цель, Мария скажет: добивайся ее во что бы то ни стало. Не распускай нюни и не смей мне жаловаться. Она настолько практичный человек, что жалость и сострадание ей неведомы. Подобно большинству людей, что всем обязаны только себе, трудности, которые она преодолела, успехи, которых она добилась, позволяют ей брать на себя роль исполнителя приговоров над теми, кто обречен на гибель по социально-дарвинистским законам. – Пэйджит помедлил. – Хотя я думаю, что, судя и обвиняя мир, она никогда не придет к суровому моральному осуждению самой себя.

Слушая Пэйджита, Колвин продолжал разглядывать его лицо.

– Кажется, ты хорошо разобрался в ней, – наконец сказал он, – за то недолгое время, что вы были вместе.

Пэйджит невидящим взглядом смотрел в окно.

– Я очень долго размышлял о Марии Карелли.

– Она о чем-либо просит тебя?

– Хуже: она ничего не хочет брать от меня. Не знаю почему.

Колвин задумался.

– О'кей, – проговорил он. – Но почему же она не хочет понять положение Карло?

– Очень просто: где-то в глубине души Мария убеждена, что Карло в состоянии все это выдержать. Раз она сама это выдержала.

Несколько минут Колвин размышлял.

– А ты в это веришь?

– Нет, – ответил Пэйджит. – Про Карло не скажешь, что он – клон [24] Марии. В нем заложено нечто иное.

Колвин молчал. Потом подошел к Пэйджиту. Два друга стояли рядом, смотрели в окно.

– Ты прав, – произнес Пэйджит. – Город великолепен. Я влюблен в него с той университетской поры, когда ты впервые показывал его мне.

Колвин повернулся к нему:

– Что ты собираешься делать?

24

Человек или вещь, которая кажется точной копией кого-либо или чего-либо.

– Ни малейшего представления.

Закрывая собой дверь, Джон Карелли решительно заявил:

– Ты его не увидишь.

– Почему?

– Потому что это мой дом. – У него был неприятный голос. – Меня тошнит от того, что ты крутишься здесь.

– В следующий раз буду встречаться с ним в другом месте. Карло дома?

Карелли скрестил руки на груди.

– Думаешь, раз обрюхатил мою дочь, то получил какие-то права? Да любой может сделать девку беременной, если она ему даст. Но от этого он не станет ни отцом, ни мужчиной.

Пэйджит в упор смотрел на Джона. Спокойно заметил:

– Как вы правы!

У старика побагровело лицо.

– Ты богатый избалованный мальчишка. Карло никогда не будет таким же, как ты, – или как Мария!

В этом доме способны лишь осуждать, подумал Пэйджит. И только глазами старых Карелли будет смотреть на себя Карло: сын порочной женщины, лишний рот, ребенок, недостойный того, чтобы его любили и холили.

– Вы когда-нибудь задумывались над тем, – спросил он, – каким станет Карло, когда вырастет? Или для вас ненависть к дочери важнее любви к внуку? Хотя я вас достаточно узнал, мистер Карелли, – на любовь вы не способны. – Пэйджит сделал паузу. – Если бы это было не так, вы бы поняли: грех Марии не в том, что она спала со мной, а в том, что оставила сына с вами.

Джон Карелли поднял руку, намереваясь влепить

пощечину. Пэйджит перехватил его запястье и вдруг почувствовал смертельную усталость.

– Извините, – мягко произнес он. – Я не имел права так говорить. Я ведь пришел только попрощаться.

Хозяин дома медленно опустил руку.

– Оставь его. Ты и так принес слишком много зла, попусту взбудоражив Карло. А теперь уходи.

– Папа?

Это был Карло – стоял за спиной деда, в прихожей. Оставил свою телевизионную передачу; из гостиной слышались бестелесные голоса Джона и Понча. Мальчик смотрел на него снизу вверх глазами, формой повторявшими глаза матери, и цвета такого же голубого, как глаза самого Пэйджита. "Северо-итальянские рецессивные [25] " – так назвала их Мария, тем самым отвергая напрочь какое бы то ни было отцовское участие.

25

Рецессивный – тот из родительских признаков, который не развивается у потомства первого поколения, является подавленным, проявляется обычно у части особей, начиная со второго поколения.

– О, Карло! – воскликнул Пэйджит и взглянул на Джона Карелли.

– Пять минут, – пробурчал тот. – Потом вызываю полицию. – И отошел в сторону.

Пэйджит присел на корточки рядом с Карло.

– Будешь смотреть со мной? – спросил мальчик.

– С удовольствием бы. Но не могу.

Даже сам он почувствовал пустоту сказанного.

– Уезжаешь?

– Да, надо ехать.

– Почему?

– Я должен быть дома. – Пэйджит помолчал, подыскивая слова. – Я живу в Калифорнии, там, где живут Джон и Понч.

Карло опустил взгляд:

– Это очень далеко, да?

– Да.

Мальчик вздохнул:

– И моя мамочка уехала.

– Знаю. Но она вернется. Мамы всегда возвращаются.

– А ты вернешься?

– Угу. Когда-нибудь.

Карло ушел в гостиную. Вернулся с мячом, который дал ему Пэйджит. Вложил мяч ему в руку:

– Когда вернешься, привези его.

– Но я хотел, чтобы он был у тебя.

Карло помотал головой:

– Мы будем играть. Если ты вернешься.

Пэйджит почувствовал, как маленькая рука прижала мяч к его ладони, и крепко сжал пальцы сына. В глазах Карло были слезы.

– Как тебя зовут? – спросил он. – Я забыл.

– Кристофер. – Пэйджит помедлил, глядя на мальчика, и слова сами слетели с его языка: – Я твой папа.

Мгновение Карло выглядел озадаченным; казалось, что в его взоре мелькнул слабый проблеск надежды. Потом он, будто в испуге, оглянулся.

Пэйджит подхватил его, прижал к себе. Карло замер перед непостижимостью происходящего. Потом его руки медленно обняли шею Пэйджита.

– Я твой папа, – снова прошептал тот. – Все будет хорошо.

Каким прекрасным помнился Пэйджиту Париж!

В самый разгар весны, после полудня, два дня спустя после разлуки с Карло, он сидел один в уличном кафе "Две статуэтки" на бульваре Сен-Жермен, месте, излюбленном еще с университетских лет. Ему нравилось здесь, нравилось наблюдать потоки людей, текущих по улицам вдоль бульвара. В этом угловом кафе особенно заметна была пестрота парижских людских водоворотов – уличные аферисты, элегантные женщины, молодые художники, мнящие себя талантами, старички, прогуливающие собак и делающие остановку, чтобы выпить стаканчик винца – здесь либо в соседнем кафе "Флора". У входа стояли фарфоровые статуэтки, изображающие двух китайских купцов, от них кафе и получило свое название. Через улицу каменной громадой высился пришедший из XII века кафедральный собор Сен-Жермен-де-Пре с маленьким парком, обнесенным железной оградой и украшенным бюстом поэта Аполлинера работы Пикассо. Пэйджит смотрел на высокую темноволосую женщину, пересекавшую улицу с утрированной грацией манекенщицы; он снова вспомнил, что лишь на день разминулся с Андреа и что сегодня вечером она танцует в Праге, за шесть сотен миль отсюда.