Степень вины

Паттерсон Ричард Норт

Снова молчание.

– Вы знаете Кристофера Пэйджита?

– Я знаю о нем. Молодой человек, который давал показания во время слушаний по делу Ласко.

– Да. – Мария делает паузу. – Карло теперь у Криса. Пэйджит представил, как Стайнгардт решает, о чем расспрашивать – о сне или о реальности. Кисти его рун непроизвольно сжались в кулаки.

– А ваши грехи? – спрашивает Стайнгардт.

– Во сне или в жизни? – Тон голоса холодный, почти вызывающе холодный. – Поскольку в реальной жизни грех не много значит для меня.

– В таком случае – во сне.

– Вы не поймете

их без предварительных пояснений. Вы действительно смотрели сенатские слушания?

Пэйджит понял, что стоит в той же позе, какая у него была в комнате свидетелей, когда он наблюдал Марию на телеэкране пятнадцать лет назад: тело напряжено, устремлено вперед, он живет лишь ее словами.

– Да, – подтвердил Стайнгардт. – Как и миллионы других, я был очарован.

Мария заговорила голосом, лишенным всякого чувства, голосом юриста, говорящего о случае, бывшем с кем-то другим:

– А вы смотрели, как я давала показания?

– С большим интересом.

– Тогда для начала необходимо отметить один очень важный факт.

– Какой?

Мария помолчала. Потом ровным тоном произнесла:

– Я лгала.

Долго длилось молчание. Брукс не отрываясь смотрел на кассету, Шарп – на Пэйджита.

– Относительно чего? – спросил Стайнгардт.

– Относительно нескольких вещей. – Она снова сделала паузу; Пэйджиту оставалось только ждать.

– Извините, – сказала Мария, – но магнитофон нервирует меня.

Внезапно Пэйджит, как бы очнувшись от сна, обнаружил, что Брукс и Шарп смотрят на него. – Почему? – спросил Стайнгардт.

– Разве это непонятно? – В ее голосе звучало раздражение. – Если то, что я рассказываю, не сохранится в тайне, – я погибла. И вообще, я не знаю, надо ли было приходить к вам.

Пэйджит коснулся пальцем переносицы; неизвестно почему, это рефлекторное движение помогло ему сосредоточиться.

– Но у вас была потребность прийти сюда, – заметил Стайнгардт.

– Да.

– А почему?

– Из-за сна. Как я уже говорила, не люблю терять контроль над собой.

– В таком случае могу вас успокоить. Кассету буду прослушивать только я и только для того, чтоб помочь вам. По государственным установлениям ее содержание – врачебная тайна, которую я хранил бы самым бережным образом даже в том случае, если бы не было соответствующего закона. Поэтому то, что вы мне рассказываете, так же конфиденциально, как если бы не было магнитофона.

От убежденности, с какой были высказаны эти слова, Пэйджиту стало не по себе. Скорее всего, от того, что вот теперь, пять лет спустя, довелось выслушать эти заверения в офисе окружного прокурора. Он взглянул сначала на Брукса, потом на Шарп, без слов обращая их внимание на это обстоятельство.

– Хорошо, – ответила Мария.

Долго длилось молчание, потом заговорил Стайнгардт:

– Вы заявили, что солгали комиссии. Не могли бы вы пояснить, в чем была ложь?

Пэйджит подался вперед.

– Большая часть из того, что я сказала сенатору Толмеджу, была правдой – я имею в виду то, что касается Джека Вудса. Председателя. Моего босса. – Она сделала паузу, после паузы заговорила торопливо и монотонно, как будто читала

наизусть молитвы: – Это правда, что Джек шпионил за Крисом в интересах президента. Это правда, что Ласко убил свидетеля, потому что тот встречался с Крисом в Бостоне, и Джен сообщил Ласко об этом. Это правда, что Джен помог скрыть мотивы убийства. Это правда, что Джек пытался нейтрализовать Криса до того, как тому откроется, что Ласко перекачивал деньги в компанию президента. Правда и то, что из-за Джека Криса чуть было не убили. В общем, многое из того, что говорила я, было правдой. – Мария помолчала. – Но я не сказала Толмеджу, что именно я помогала Джеку во всех этих делах.

Пэйджит почувствовал, что молчание на магнитофонной ленте сливается с молчанием Брукса и Шарп, неотрывно и пристально глядящих на него. Он постарался сосредоточиться на записи.

– Вы хотели обезопасить себя? – осторожно спросил Стайнгардт.

Слова Марии прозвучали почти весело:

– Я хотела избежать тюрьмы. Я слишком упорно боролась за место в жизни, чтобы там закончить ее, сказав правду. – Помолчав, она добавила мягче: – И, конечно, сыграло роль то, что я была беременна.

Пэйджит увидел, что Шарп улыбается странной деланной улыбкой.

– Крис знал о вас? – поинтересовался Стайнгардт.

– Что знал? – вопросом на вопрос ответила Мария, и катушка, щелкнув, замерла.

Шарп подалась вперед.

– Меня занимает тот же самый вопрос. – Она скопировала голос Стайнгардта: – "Крис знал о вас?" – например, в тот момент, когда вы давали показания перед сенатом.

Пэйджит холодно взглянул на нее:

– Я думаю, есть и вторая кассета. Почему бы вам ее не послушать и самой не узнать.

– Не говорите глупостей. Вы, конечно, знаете, что есть вторая кассета, но вы превосходно знаете и то, что у нас ее нет.

Пэйджит сделал паузу, потому что почувствовал: если не делать передышки, ситуация выйдет из-под контроля.

– У меня нет второй кассеты. Но если бы и была, единственный человек, которому я бы отдал ее, – это Мария Карелли. Только она имеет на нее права.

Он перевел взгляд с Шарп на прокурора.

– Что касается этой кассеты – ее содержание никогда не будет оглашено, по крайней мере на суде, и вы это прекрасно знаете.

Шарп покачала головой:

– Только в том случае, если Мария Карелли сама нас к этому не вынудит и если ее защитник не сделает ни единой ошибки. И вы, несомненно, понимаете, что не можете им быть.

Пэйджит улыбнулся:

– Так вот чего вы хотите – отстранить меня от дела.

Она нахмурилась:

– Вы придаете слишком большое значение собственной персоне. Речь идет не о том, кого бы я предпочла видеть на стороне защиты, есть этика. Это не случай Марии Карелли, это случай ваш и Марии Карелли и, возможно, вашего сына. И, как мне кажется, вы знали об этом с самого начала. Я не хочу даже перечислять связанные с этим этические проблемы.

Он обернулся к Бруксу:

– Здесь обсуждается случай с Марией, не со мной. Меня не в чем обвинить, мне не о чем свидетельствовать. И я сам, а не вы буду решать, представлять ли мне ее интересы.