Стервятники
Шрифт:
– Ишь ты! Никак в философы решил податься?
– Гордеева что-то начинал тревожить визит заплечных дел мастера.
– В науках и словесах мудреных мы, Захар Иваныч, отродясь не блистали, но соображение на жисть имеется.
Мунгалов засопел и вытащил из-за пазухи сверток, сжал в руке, испытующе посмотрел на Гордеева.
– Туточки, значит-ца, Захар Иваныч, дело такое. Нащет ентих самых соображений на жисть я до тебя и пришел. Так-то вот.
Хорунжий тяжело вздохнул, перевел взгляд за окно, выпуклым, почерневшим ногтем сколупнул с нижней губы табачную крошку и снова ввинтился буравчиками глаз в Гордеева, силящегося сообразить, чего за бумаги Мунгалов в руках крутит, и чего вообще эта угрюмая образина затевает.
– Голова твоя умная, Захар Иваныч, требуется. Я ето. Юлить не стану - давненько к тебе присматриваюсь.
– Не припозднился ли в проверках благонадежности-то, хорунжий?!
– озлился Гордеев, шумно сел в койке, привалясь к спинке и подтолкнув одним движением под поясницу тощую подушку.
– Эва! Да погодь ты! Чо расфыркался, как бабкин самовар! Ты. ето. послухай. Тут одна история, Захар Иваныч. Еще та история. Занятная!
Мунгалов поднялся, отошел к рукомойнику в углу и тягуче сплюнул черный сгусток нажеванного табаку. Повернувшись к Гордееву, многозначительно постучал свертком по дверной притолоке.
– Стало быть так. Мужиком ты мне представляшься надежным.
– Рад стараться!
– гаркнул Гордеев, пуча глаза.
– Да погодь ты шута шутить, язви тя в дышло!
– Мунгалов выругался и еще раз смачно сплюнул в рукомойник.
– Погодь! Я ж к тебе с сурьезным разговором, а не с цирком-шапито! Довериться тебе решил, Захар Иваныч!
В голосе хорунжего, кроме укоризны, зазвенела обида. Гордеев примирительно произнес:
– Ладно, хорунжий. Давай без балагана.
– Дык я и не зачинал. Со всей откровенностью и доверьем пришел.
– Ну, прости, Михал Васильич, подлеца этакова, - еще более примиряюще протянул Гордеев, усаживаясь поудобнее.
– Внимательно тебя слушаю.
– В обчем, тут дело такое. Но, вот что. Не возомни себе, Захар Иваныч. Ежели что.
– Ни хрена себе! Вот тебе, бабушка и коромысло!
– рассмеялся Гордеев.
– С откровенностью и доверием, говоришь, пришел, а чего ж с пужалок начинаешь?
– Так оно, дело-то, Захар Иваныч, нешуточное.
– Так и я, вроде, не скоморох-затейник.
– Ага. Только што представленье закатывал! Но да, ладно, отшутковали!
Мунгалов еще больше построжел.
– Разговор, Захар Иваныч - тайна обоюдная, а то как бы чего. Народ-то нынче пошел. В обчем. Было дело. в контрразведке. у нас. в двадцатом годе. Самого Распутина сродственница! Вроде доча... Она через Читу в Парижи свои добиралась и запонадобился ей сам господин атаман . Видно, половчее хотелося в заграницу просклизнуть. Времечко-то еще то было, сам знашь... Ну, его высокопревосходительство Григорий Михалыч, стало быть, выслушал мадаму, приказал посодействовать. Мы и подмогли, как нам скомандовали.
Мунгалов замолчал, шагнул к столику у окна, грузно опустился на заскрипевший венский стул.
– Ну, не тяни вола за хвост!
– уже с нетерпением воскликнул Захар Иванович, заинтригованный не столько корявым и нудным рассказом хорунжего, сколько необычным для последнего поведением. В представлении Гордеева Мунгалов еще с первого рейда отложился как хладнокровный палач-маньяк. Застрелить, зарезать человека - никаких душевных треволнений. А после и на жратву аппетит не пропадает, и спит - такого храпака задает - вороны с кустов бухаются! Молодого евреишку под Могзоном топориком-то - в куски, а уж из винтовочки в затылок приложиться.
– В обчем. В эшелон-то к словакам мы Распутина дочу-мадаму с ейным хахалем затолкали, да малость подрастрясли напоследок. Хе-хе-хе!
– затрясся идиотским смешком Мунгалов, прихлопывая по коленке своим свертком.
– Дернули ридикюль у дочи-мадамы! Уж страсть как родне чертова старца досадить хотелось!..
Мунгалов, смущенный собственным «идейным» враньем, отвел глаза в сторону.
– А ридикюль. Как и думали. Камушков и золотишка в ем было!.. Язви тя в корень! Да. Но вот тут-та, Захар Иваныч, губенки мы раскатали не по чину. Сильно уж широко хлебалы-то разинули!..
Хорунжий швырнул сверток на столик и, засопев, снова полез в карман за табаком.
– В обчем, Захар Иваныч. Водичка в жопе не держится! Загуляли по случаю. Начальство прознало, ну и. Эх! Хотя бы пригоршню тады прихватить! А мы «чуринскую» в канбинете жрали! Жрали, жрали, вот все и просрали!..
Мунгалов закачался на стуле из стороны в сторону, делаясь похожим на умалишенного.
Гордеев уж и вправду подумал, что мозги у хорунжего поехали - столь безумным сделался его взгляд, а на губах запузырилась черная пена с крошками табачной жвачки.
– Но-о нет!
– неожиданно выкрикнул Мунгалов и задолбил согнутым указательным пальцем по ажурной салфетке, покрывающей полированную поверхность столика.
– Золотишко и камни. Да! Енто господин полковник у нас реквизировали все подчистую! Под нами же составленную опись. Ишо по взысканью влепили! Службист, ети его мать. Но кады у всех глазенки-то в последнем разе на сокровище богатое пялились да в другорядь сличать по описи и пересчитывать принялись.