Стезя

Денисов Николай Васильевич

На погосте

На погосте в чистом поле – Лунный свет во все концы. О плохой загробной доле Митингуют мертвецы. Громче всех – номенклатура, Гулевая молодежь, Ветераны Порт-Артура, Тем и вовсе невтерпеж. В самом деле, мрак, простуда, Край страданий не почат, Ветхий саван греет худо, Белы косточки стучат. Но из той-другой могилы Раздаются голоса: «Здесь не Дума – тратить силы На пустые словеса! Было ж все: печаль-хвороба, Утешения Христа! Вон у нынешних – ни гроба, Ни приличного креста. А иные – по Гулагам, Просто брошены во мгле. Каково им, бедолагам, Там, в анадырской земле? А в Москве? Свои, славяне, Воровски и кое-как Нас хоронят в целлофане После танковых атак. Лучше здесь, где наши грозы, Надкладбищенская синь, Слушать, как шумят березы, И растет трава полынь». Призадумались немножко, На судьбу-печаль ворча, По суглинистым дорожкам Потекли, костьми бренча. Безнадежной той порою, Черепами дзинь да дзинь, Разбрелись загробным строем По местам своим. Аминь! Успокоились в обидах, В домовины залегли, Подстрекатели в хламидах Тоже челюсти свели. Тишь над кладбищем. Светает. Вдалеке, слыхать едва, То ли ангел пролетает, То ль экспресс «Пекин – Москва». 1994

Прощеное воскресенье

Дешевую «Приму» позобал, Как раньше сигару, В душе матюгнулся На весь этот дембеспредел. С утра без похмелки Алкаш промышлял стеклотару, А прочий, перронный, народ На баулах сидел. Весь в «фирме» пацанчик Дебильно терзал погремушку, Мамаша листала – Ни в жизнь не поверю! – Стихи. Два дачника дюжих Пустяшную пили «чекушку», Дотошно, как немцы, Прощали друг другу грехи. Грехов набиралось, За них бы – на дыбу, на реи! Но первый хитрей был, А тот, что наивней, другой Клепал на себя же: Мол, лучше всех наций – евреи! И пьют аккуратно, И умно шурупят «мозгой». Эх, Ваня, Ванюша! Ты сам же при хватке и силе, Умом не обижен И наш мужичок, от земли! Евреи, конечно... Но нынче печаль о России, О русском народе: Проснется ль? Все жданки прошли. Не ангелы мы. И злодейка с наклейкою губит. А те, кто «шурупят», Нацелены гробить и брать. Простит нас Россия И больше того – приголубит, Вот только б, вот если б... Отчаялся я повторять! Прихлынуло люду, Столпились, Пошла обезличка. Два дачника, дама, пацанчик И все западло – Прощали друг друга. Потом подошла электричка, Прощеных, прожженых и прочих С перрона смело. 1994

Оглядишь округу

Ни скота, ни урожая, Но полным-полно вина. Бабы пьют и не рожают, Мужикам – лафа одна. Оглядишь округу малость, Как на раны бросишь соль. Генофонда не осталось, Кто сказал бы: Пить доколь?! Вот у брата двор – палаты, Загляденье за версту. От рассвета до заката Брат мой трудится в поту. Что-то строит он, строгает: Сыновьям, мол, передам! По-хозяйски осуждает Тех, кто халкает «Агдам». Наагдамятся, звереют, И пошли «баранки» гнуть... Здесь уж точно – не евреи Виноваты. Вот в чем суть! 1994

Борьба

В стране бардака и бедлама, Где в пору ввести паранджу, Я вроде Хусейна Садама Один оборону держу. Сорвал уже голос: ребята! Но где там! Сидят с похмела. Все ближе стучат автоматы Противника: наша взяла! Уже не прошу подкрепленья, Есть дух и – попробуй возьми! Придет ли когда замиренье? Скорее уж лягу костьми? Тщета – упованье на Бога, Каких-нибудь там ворожей. И нет к замиренью намека – Ни с наших, ни с тех рубежей. 1994

* * *

За родную, бля, Россию

пьем до дна.

Ю. Басков

...Ну, а я слагаю книжки, Перед Родиною чист. Но и жалкой медалишки Мне ни в жизнь не даст Борис. А поскольку эти оды Не ласкают слух Кремля, Я пишу – «продукт свободы» – За железной дверью, бля. Обманул меня цековский Этот к рынку переход. Вот Владимир Жириновский Тот всерьез зовет в поход. Правит на телеэкране, Сразу видно храбреца! Хоть в Индийском океане Я отмою пот с лица... 1994

Идя первопутком

Я пахал чернозем. И старался, как мог. Тракториные гулы всходили под небо. Исходил от земли сладковатый парок, Как от свежей ковриги пшеничного хлеба. Полыхал в моих чувствах фантазий костер, С рычагами в ночи я срастался кромешной. А под утро халеи слетались с озер И ходили за плугом моим трехлемешным. А зимой подо льдом я тянул невода, Было горько, коль выберешь невод порожним. Но, стряхнув с полушубка кристаллинки льда, Забывался я на ночь в избе придорожной. Вспомню с радостью службу во флотской БЧ [13] Хоть, конечно, та служба была – не малина Много лет проступал еще след на плече, Несмываемый след – от ремня карабина. Мне еще довелось открывать «севера», Был и там я счастливым, идя первопутком. Был зеленым в ту пору, и брал «на ура» То, что нынче обдумал бы зрелым рассудком. Поучали: пора бы остыть, отдохнуть! Я ж еще походил в мировом океане, Ну хотя бы затем, чтоб за чаркой блеснуть: «Помню в Рио... А как-то на Кубе, в Гаване…» 1995

13

БЧ – боевая часть

Рассказ крестьянина

Жизнь пошла – загонит в гроб! – Рэкет, надувательство. Но и в нас созрел микроб, – Зуд предпринимательства. Как-то трактом, в гололед, Мчал водитель бешено, Не вписался в поворот И – в кювет заснеженный. Зябко. Дует в кулаки. И к жилью торопится: «Трактор нужен, мужики! А с меня... как водится!» Следом – новый «корефан», С той же речью кроткою. В суверенный Казахстан Вел он «КрАЗ» с селедкою. Порешили сей вопрос Под слабосоленую. Снова – чу! Учуял нос Колбасу копченую. Тут сошлись на пять кило. Тракторист старается... Тем и кормится село, И опохмеляется. Извело коров. И факт – Фермы разбабахало. Дел-то всех: водичкой тракт Поливает аховый... 1995

Стамбул

Стамбул! Стамбул! Какая тема, Какая музыка веков! Теперь он вроде Вифлеема Для всероссийских «челноков». И я, с сумою в два амбара, Свалясь с небес, как саранча, В щелях стамбульского базара Весь день толкусь – без толмача. К исходу дня, измятый, ватный, Груженый, взбитый, как постель, Бочком вхожу в трамвай бесплатный И еду в звездночный отель. Тут все при фарте, интересе, Ни до восточных грез и чар, Молчат, когда под юбку лезет Тамбовской бабе – янычар. Трамвай скрипит себе надсадно, А с янычара – градом пот. Бабенке боязно. Но – ладно, Ни туркишлиры он крадет! О, град Стамбул! О, страсти эти! Аллах могуч, всесилен столь, Он правоверных ждет в мечети, А нас – таможенный контроль. 1996

Каракас

Русским друзьям в Венесуэле

Каждый раз, когда вьюга в полуночный час, Черт-те как, завывает и вьет, Вспоминаю Каракас, огней перепляс, Над Авилой луны огрузневший баркас, Что по теплому небу плывет. Не избыть эту негу тропических струй, Банный дух перламутровой тьмы, И мулатку, воздушный ее поцелуй, Что мгновенной красой опалив, – не балуй! Растворилась под сенью хурмы. Бледнолицый пришелец из северных стран, Я был втянут в канкан вихревой. Лишь под утро Каракас стихал, как фонтан, Замирал, как залегший на дно ураган, К колумбийским горам – головой. Но подобьем горилл, уцепившись в рули, В громыхающий адский металл, Мотоцикловым вихрем растаяв вдали, По тревоге, почти не касаясь земли, Полицейский наряд пролетал... По тревоге иду я во вьюжную ночь: Как в пампасах, кромешная глушь! Понимаю, чужой мне стране не помочь, Дай-то бог, чтоб родная не бросила: прочь! Столько русских рассеяно душ! Но вдали от берез, возвышающих столь, Приласкал их тропический зной, Темперамент испанский и русская боль, И, наверно, не худшая жизни юдоль – Карнавальный Каракас ночной! Я люблю этот город холмов и долин, Банный дух перламутровой тьмы, Первобытную горечь карибских маслин, Барабанную удаль и звон мандолин Под роскошною сенью хурмы. 1995

Констатирую

Еще при силе. Но устал. И констатирую устало: Теперь бездарность правит бал Там, где блистала наша слава. И мощь ее и красота, Сияя гордо и завидно, Была в открытности чиста, Но пред коварством беззащитна. О слава русская! О ней Картавят ныне злые мифы. И там, где щелкал соловей, Жируют вороны и грифы. Я не сковал от них брони. И, дай-то Бог, не обмануться: В трактирном пиршестве они Своим же ядом захлебнутся. Все так и будет! Тяжко лишь Саднят предательские раны. Эй, кто над ухом дышит? Кыш! Я жив, закрой свой клюв поганый 1995