Стезя

Денисов Николай Васильевич

Свернул я с большака

...Потом свернул я с большака, Над степью плыли облака, Как белые шаланды. Далеко было до ЦК, Как и до местного РК Отдела пропаганды. Я сел на камень. Бег минут Жара в тугой свивала жгут, Но это – к слову, частность. Я думал, если нам не врут И никуда не заберут, Совсем поверю в гласность. От прошлых болей и обид Я был, как старый инвалид На площади базарной: В глазах тоска, в груди томит, Ведь душу мне по шляпку вбит Режим тоталитарный. Я вспомнил цензора «лито», Как он вымарывал «не то!» – Негодник и Иуда. Как сытый, в кожаном пальто, Начальник важничал: «Пошто Работаете худо?» Качал права поддатый «мент», Искореняя «элемент». За что такая плата? Но намекал интеллигент. Вчерашний джинсовый студент: «Система виновата!» Ржавели плуг и борона, Зато работала – без сна! – Контора наградная. Терпели Бам и Целина, И вся – на донце стакана! – Россия остальная… Теперь в верхах – раздор, «война», В низах – густая тишина. Чиновничьи препоны. Не открестившись от вина, С надеждой крестится страна На древние иконы... Вот так вблизи от большака Сидел я. Плыли облака. И жаворонки пели. Что в этот час решал ЦК, Не знал. Но местный наш РК Держался за портфели. Прогнали стадо. По земле Скользнула тень – пастух в седле: «Здорово ночевали!» Потом огни зажглись в селе И я, грустя, мечтал во мгле Хотя б о сеновале... 1988

Хаим Фаич

За Урал от фашистов бежал, Так и прибыл к нам – рвань да заплаты. Но прознали: шинок содержал В городишке каком-то, в Карпатах. – Хаим Фаич, а где сыновья? На кровавых фронтах – не иначе? – Ах, судьба...Прозябают, как я... – И ни слова. Трясется от плача. Вот с молитвой в полуденный час Он у печки сидит, подвывая. Жалко бабам – платочки у глаз: Что поделаешь – вера такая! Кто лепешку несет, кто пирог. И не верят глазам христиане: Бьется в печке сивушный дымок, Будто дьявол, монеты чеканя. Долго наши захватчиков бьют. И в селе, что ни день, похоронки. Стон вселенский. И горькую пьют. Пристрастились подростки и женки. Вот уж пушки кончают пальбу, И в Карпатах цветут эдельвейсы. Хаим громче ругает судьбу, Распушив благородные пейсы. Вот он скорбно бредет по селу В живописном немыслимом горе. Вот, как Яхве, мерцает в углу – Со зловещей звездою во взоре. 1989

Вспоминая Рубцова

Осенний сквер прохладою бодрил, И битый час, нахохлившись над книжкой, Я что-то бодро к сессии зубрил, А он курил, закутавшись в плащишко. Скамья. И рядом признанный поэт! Заговорить, набраться бы отваги, Мол, я из той же – хоть без эполет! – Литинститутской доблестной общаги. Он все сидел, угрюм и нелюдим, Круженье листьев взором провожая, И вдруг сказал: «Оставьте... все сдадим!» Я подтвердил кивком, не возражая. «Вы деревенский?» – «Ясно, из села!» – «Не первокурсник?» – «Нет, уже не гений...» В простых тонах беседа потекла, Обычная, без ложных откровений. Вот пишут все: он в шарфике форсил. Но то зимой. А было как-то летом: «Привет, старик!» – рублевку попросил И устремился к шумному буфету. Теперь он многим вроде кунака, Мол, пили с Колей знатно и богато! А мы лишь раз с ним выпили пивка И распрощались как-то виновато. Потом о нем легенд насотворят И глупых подражателей ораву. При мне ж тогда был фотоаппарат, И техника сработала на славу. Он знал и сам: легенды – ерунда, А есть стихи о родине, о доме. Он знать-то знал – взойдет его звезда. Но грустен взгляд на карточке в альбоме. 1989

Дорожная колыбельная

Золотая дремотная Азия...

С. Есенин

Спит хороший народ, спят барышники, Спят охранники – нечего красть; В теплом «газике» дремлют гаишники, Точат зуб на «проезжую часть». Исключительно, видно, для гласности – Над райцентром цветок фонаря. Указатели мер безопасности Тоже фосфоресцируют зря. Измотало полночное бдение, Ядовитую «приму» курю. Пост ГАИ – тот хоть при исполнении, Я ж без толку на звезды смотрю. Рад любой завалящей оказии. Ни саней, ни телег, ни машин. Ах, печаль ты – «дремотная Азия» На дороге: Бердюжье – Ишим... 1989

Инопланетяне

Среди простых забот о хлебе Нам, может, даже повезло: Теперь кружит не коршун в небе, А серебристый НЛО. То возле речки, на поляне, То в горсаду, что пуст и тих, Садятся инопланетяне В «тарелках» импортных своих. Они бодры, молодцеваты, В скафандрах узкие тела. Наверно, метят в депутаты От радикального крыла. Что посулят они: удачи? Не знаю. Многого не жду. И Русь, изверясь, пьет и плачет У сих пришельцев на виду. Опять – они! – статья в газете. И все при них, как у людей. «Как скучно...» – Гоголь бы заметил, А Ельцин гонит лошадей. 1989

В час дьявола

Слух прошел: под некой крышей, (Слух на крышу налегал!) Мол, сидит и нас чекрыжит Этот, как его... кагал. Вечерок осенний дивный, А навстречу мне юлой Ведьма с кооперативной, Реактивною метлой. Развела такие бредни: Елки-палки, лес густой... Вырвал я метлу у ведьмы И взлетел над крышей той. Тут они! Своим кагалом, В сытой дьявольской красе: Конформисты, либералы, Крайне швондерные все. Кто-то сумрачный у входа, Как ночной разбойный свист. Пригляделся: сам Ягода – Узурпатор и расист. Подрулил! (Метла – не веник!) Слышу грозное: «Шабаш! Наш ли этот «Современник?» Крикнул я в трубу: «Не ваш!» Присмирели, не воркуют, Злобно шепчут палачу: «Шовинисты атакуют!» «Надоели вы! – кричу, – Это ж вы, болтая бойко, Провоцируя войну, Заболтали перестройку, Закартавили страну, Заярлычили, заржали. Но и мы ответ дадим: За Отчизну, за Державу, За Россию постоим!..» Полетал еще немного Попугал ночных ворон. И без пыли, слава Богу, Сел в родной микрорайон. И, простив пустые бредни, Меркантильный интерес, Благодарность вынес ведьме За технический прогресс. 1989

Рок

Еще одна пришлась чума На мой усталый век: Все рок да рок! Сойдешь с: ума В теснинах дискотек, Где он вселенский правит пир, Кроссовками суча, Как новоявленный вампир, Как СПИД, как саранча. Из тысяч радиобойниц Сочит он зло и яд, И ловко в души вводит шприц Программы теле – «Взгляд». Уже не прячась, не таясь, Иные времена, Он пародирует, глумясь, Язык Карамзина. Перелицовывает ткань Он пыльного мешка. И для лобзанья тянет длань Арбатского божка. Как будто дьявол преуспел, Усердствуя во зле... Как соловей-то уцелел В черемуховой мгле? 1989

Размышляя у телевизора

...Как они сплелись единоверны, Как сошлись, творя раздор и блуд, От Иуды Троцкого до Терца До иных воспрянувших Иуд. Что им наши нищие старушки, Что разор крестьянский на земле?! Плюрализм! Оплеван даже Пушкин, мать-Россия предана хуле. Что им беды Волги и Катуни; Что священный, песенный Байкал?! Вон опять токует на трибуне – О свободах – ультрарадикал. Вновь, о Русь, куют тебе вериги, – «На, примерь!» – настойчиво долбят. «Открестись!» – гудит Иван Великий. «Не польстись!» – архангелы трубят. 1989

Читая желтую прессу

... Что ни строчка – стих иль проза! – Перестроечная страсть. Лучше уж к родным березам Взором мысленно припасть. Там сочны луга и речки, Дали отчие чисты. Там старинные, в околке, г 1равославные кресты. Там – с оградкою-калиткой, Цвета стали и свинца, Со звездой над пирамидкой – Холмик воина-отца. Там поля мои и рощи, Изначальная судьба... Стоп! Опять упырь-доносчик Сочиняет: «Русь – раба». Вот другой статейки-козни Ладит, злобой подогрет. Хорошо, что «раб-колхозник» Не читает этот бред. Вот и давят на педали, Сочно врут и хоть бы хны... Ночь! Такую ночь украли, Ай да – сукины сыны! 1989

Мертвый ход

Из детской дальней той печали Мне ясно помнится одно: Был жив еще Иосиф Сталин И было лозунгов полно. Там где-то в гору шла Отчизна, С призывом пламенным «Даешь!», А в нашем «Путь социализма» – Колхозе скромном – был падеж. К весне ни сена, ни обрата, И холод лютый, как назло. И пали первыми телята, За ними овцы, и – пошло. На мясо б, что ли, прикололи! Нельзя... И к радости ворон. Всю ночь возил подохших в поле, Поклав на дровни, Филимон. Хлебнув для удали портвейна, Перед собой и властью чист, С задачей справился партейный Наш сельский, шустрый активист. Отвез и ладно б, скрыл огрехи: Зарыл в сугроб, похороня. Но туши в дьявольской потехе Воздвиг он во поле стоймя. А поутру, с зарей, с восходом, Мы враз узрели – боже мой: Непостижимым мертвым ходом Телята к ферме «шли», домой. «Шел», тяжело водя боками, В тупом движении своем, Косматый, с гнутыми рогами, Баран и ярочки при нем. И как-то робко, виновато, Все тычась ярочкам в бока, «Резвились» малые ягнята, Глотая льдинки молока. В последний раз метель кружила, Верша суметы на буграх. А стадо будто вправду жило, За ночь насытясь в клеверах. Так шло – копыто за копытом, Шажок за медленным шажком: За кои годы ходом сытым, В молчанье хрупая снежком. 1989