Стезя

Денисов Николай Васильевич

Воспоминание

Зябкий вечер. Не спит деревенька. Скудным светом окошки горят. О морозную стукнув ступеньку, Кто-то вышел с огнем фонаря. Стих движок, полумрак в кинобудке. Самокрутки дымят зелено. В старой церкви четвертые сутки Про Чапаева крутят кино. Кончен фильм. И скамейки сдвигают. Осмелели – бояться кого?! А под куполом ангел летает, И махоркой разит от него. Шире круг! И начищенный ярко, Гармонист вскинул русую прядь. Выплывает лебедкой доярка, Ей до Бога рукою подать. А за стенкой метель-завируха, Волчьи стаи скользят далеко. Страшно бабкам. И крестятся глухо, Но однако на сердце легко. С колоколенки, с клироса, с лестниц Устрашающий слышится гул. Но танцует неистовый месяц, Богохульствуя в общем кругу. Лишь «киношник» – он с лампой дежурной! – Спит себе, примостясь па дровах. И в бумажном кружке абажура, Как икона, его голова. Потрудился! Будить его лишне, Может, видит хорошие сны. Он один на деревне «всевышний» – Уцелевшим вернулся с войны. 1965

Утро в тобольском порту

Гудят суда и грузно входят в порт, И дым их труб как будто сросся с небом Уже привел две баржи теплоход – Тяжелые, наполненные хлебом. И огласил окрестность трубный крик, И эхо сникло в безднах Иртышовых. Наверно, онемевшие на миг, Застыли щуки в плесах камышовых. Здесь, под стеной сибирского кремля, Радушные растворены ворота. Неторопливо дышат дизеля, И в руки кранов просится работа. Бросает солнце луч через реку, Высвечивает лица молодые. И я однажды также – по гудку Ступил на эти трапы смоляные. Но начат день, и жизнь в порту кипит, – Над всей Сибирью расправляет плечи. Здесь, на воде, которая не спит, Живут суда совсем по-человечьи. 1965

Ласточки

Домик наш был ничем не приметен На закрайке большого села. Вдоль забора – рыбацкие сети, А в сенях топоры и пила. В светлой горнице – стол и божницы, Ни к чему было бога гневить. Вот и ласточки, добрые птицы, Присоседились гнездышко вить. Над крылечком, над самою дверью, Спозаранку брались за труды, Не знавали о старом поверье, Но хранили наш дом от беды. О печалях он больше не слышал, А в июльскую пору, в тепло, Ласточата вострили над крышей – От полета к полету – крыло. Щебетали, что радостно будет Вновь вернуться к пенатам своим. Понимали: в дому не убудет Ни тепла, ни участия к ним. 1965

Вечереет

Дом крестьянский с ладной русском печкой, С крепким квасом в темном погребке. Вот отец выходит на крылечко С инструментом плотницким в руке. – Как делишки? – спросит. – Все в порядке? Видно, будет дождичек. Пора!.. Спит пила, завернутая в тряпку, И сияют щеки топора. Вот и мать, – она вернулась с луга, В складках платья свежий запах трав. Отдохнув, косу относит в угол, Под косынку волосы прибрав. Вот во двор выходят друг за другом, Луч закатный плечи золотит. В тишине на целую округу Умывальник весело звенит. 1966

* * *

Среди лесом, озер и пашен, Ручьев, застывших на бегу, Давно стоит деревня наша, Расставив избы на снегу. Быть может, ей все снится, спится Созревший колос под дождем, Ветряк, похожий на жар-птицу, Впустую машущий крылом. В те дни от кузницы прогорклой Катился выстук молотков И сыпал кто-то поговоркой – Про мясо, масло, молоко... И мужики на бурных сходках... Те беды матушки-земли... Тогда ее склоняли в сводках, Иль оставляли в забытьи. Потом, опять утершись трижды Узорным пологом ракит. В рядок выстраивала избы Печными трубами – в зенит. И вновь пахала и косила, Хвалилась зеленью садов. Не позабудь ее, Россия, В нарядном блеске городов. 1966

На посту

Сегодня на вахте не будет аврала, Сегодня парадный наводится лоск. Морской атташе иностранной державы К Главкому идет на прием через пост. Идет по Главштабу он чинной походкой, Но в светских манерах – военная стать. А к нашим границам подводные лодки Его государство подводит опять. Есть в мире законы... Я толк понимаю! Я вышколен, с точным уставом знаком. Стою на посту, пропуска проверяю, Почтительно щелкнув сухим каблуком. А в море друзья, прикипев к аппаратам, Секунда – и выплеснут ярость свою... Я только на миг становлюсь дипломатом, Проход открываю и честь отдаю. 1966

* * *

Может быть, стоит сейчас у пирса Тот корабль – и дом мой, земля? Старшина второй статьи Денисов Исключен из списков корабля. Как там нынче? Так же драят, красят Это все с лихвой досталось мне! Только я теперь уже в запасе. Бросил якорь в отчей стороне. Скоро год, как мой племянник Вовка В бескозырке ходит. Скоро год... И она мальчишкам Киселевки Скоро год – покоя не дает. Скоро год, как мне спокойно спится, Снятся сны, что снились в той дали, Только грусть мою уносят птицы, Провожая в море корабли. 1966

* * *

Над Сосьвой уток бодрый свист, Уходит северное лето. А мне на пристани связист Вновь сообщит, что писем нету, Что далеко – с Большой земли, Еще везут их теплоходы. И самолеты не пришли, И всё зависит от погоды. Омоют дождики тайгу, Засветит солнце так знакомо. И все друзья на берегу Получат весточки из дому. И солнце будет за корму Катиться в посвисте утином. И вновь молчанью твоему Найдется веская причина. 1966

Прощание с теплоходом

В последний вечер у причала Гремели цепи якорей. И я сходил на берег алый – В огни портовых фонарей. Хрипел неистово транзистор, Старпом кричал: – Не забывай! А дом таким казался близким, Что хоть подарки доставай. Подали трап: – Счастливо ехать!.. Впотьмах ударило весло. За синий борт скатилось эхо И вплавь до берега пошло. Дрожал канат на ветре стылом. Рюкзак болтался за плечом. И можно было, можно было Совсем не думать ни о чем. 1967

Северная Сосьва

В такие минуты…

Фото твое у меня на столе, И жду я от этого фото помощи, Чтоб мысль моя потекла в тишине, Как бочка, на которой рассохлись обручи. Чтоб я авторучку не клял свою, – Такую капризную, чтоб она лопнула! – Ведь прежде, чем вывести слово «люблю», Трясу ее долго, как трясут утопленника. Потом вспоминаю, что вечер уже, А мать о домашней работе спросит. Ворота плотнее закрою на жердь, – Осень! Посмотришь на небо, любовь моя, – Месяц, как вор, нахальная челка. Пальнуть бы в самый раз из ружья, – Соседи услышат, пойдут кривотолки. Курю сигареты. Дело – табак! С головой разбухшею, точно книга. Уж ночь, а хоть лопни, не слышно собак. Какого фига?! В такие минуты я, как лимон, Который выжат на чьи-то кудри. Был бы в городе, крутил телефон – До одури... Вон там, под салфеткой, Иисус Христос. Вот тоже, чудак, местечко же выбрал! Мучаюсь. Перья ломаю. Злость! Уж не начать ли писать верлибром? Я думаю, милая, как мы живем: Разлука, свидания редкие – жалость... Так лет через тридцать придет с костылем Старость. И изомнет, как железо сминают тиски, Такую упругую тебя, точно грушицу, И груди твои будут, как мешки, Которые висят на веревке и сушатся... Светает. В окошко вползает рассвет рябой. Пора и в постель, или куда податься? В том месте, где пишется «навеки твой», Упала – с пятак! – чернильная клякса... с. Окунево.