Стихи и эссе

Оден Уистан Хью

ЕСЛИ Б Я МОГ ТЕБЕ РАССКАЗАТЬ [35]

Пусть Время безмолвствует, но я тебе доложу, Время в курсе цены, которую нам платить. Если б я мог рассказать, чем дорожу. Заплачем ли после драки, надев паранджу, Или споткнемся, когда музыканты начнут пилить? Время ничего не расскажет, но я расскажу. Даже нет смысла долдонить понятное и ежу, ибо люблю тебя больше, чем смогу объяснить. Если б я мог рассказать, чем дорожу. Ветры дуют оттуда, где возникают, куда ухожу. По какой причине листве предназначено гнить? Время ничего не расскажет, но я расскажу. Розы мечтают вырасти — предположу, Чтобы заметить это — нечего говорить. Если б я мог рассказать, чем дорожу. Возможно, все храбрецы испугаются, — не осужу, И все солдаты дезертируют из-за желания быть. Скажет ли время то, что я расскажу? Если б я мог рассказать, чем дорожу.

35

Перевел Игорь Сибирянин

ЕРУНДА [36]

Моя любовь, как красный цветок, как для слепого концерт. Спереди, как отбивной кусок, зад, как тяжелый конверт. Волосы гладкие, словно льстец, брови ее как трясина. Взгляд ее, словно отару овец замечал

сквозь туман мужчина. Словно автобус огромный рот, нос, как ирландская джига. Подбородок ее как из чашки компот, выпитый мигом. Ее божественные формы и впадины, как карта Соединенных Штатов. Ноги ее, как Фольксвагены без номерных знаков. Не найти среди нас героя в мундире, покорителя крыш, высот. Настоящая любовь тонет, как лодка в пучине, как вязаный детский носок.

36

Перевел Игорь Сибирянин

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА [37]

Все в прошлом. Расширение языка, путешествие в Китай по торговым тропам; распространение системы счета и комлех; в прошлом расчет времени по движению тени от солнца. В прошлом оценка риска для жизни по картам, Предсказание по движению воды, изобретение Колеса и часов, приручение лошади. В далеком прошлом беспокойная жизнь навигаторов. В прошлом остались феи и гиганты, крепость, словно застывший орел, уставившийся на долину, в лесу построенная часовня. В прошлом вырезание ангелов и тревожных горгулей. В прошлом суд над еретиками среди каменных колонн, теологические споры в тавернах и чудесное исцеление в фонтане; в прошлом шабаш ведьм; но сегодня борьба. В прошлом установка динамо и турбин, строительство железных дорог в колониальной пустыне, классическая лекция на происхождение человечества. Но сегодня борьба. В прошлом вера в абсолютную ценность Греции, Падение занавеса на смерть героя; горячая молитва на вечерней заре и обожание сумасшедшего. Но сегодня борьба. Так шепчет поэт, застывший среди сосен, или там, где свободный водопад шумит монотонно, или глядя со скалы подобно наклонившейся башне: 'О мое зрение. Пошли мне удачу первооткрывателя.' И, исследовав своими инструментами равно бесчеловечные области будь то зрелая бацилла либо огромный Юпитер, воскликнул: «Но я ничего не знаю о жизни моих друзей.» Так бедняки в полутемных жилищах шуршат вечерней газетой: «Наш день- это наша потеря. О, заметь нас создатель Истории, Организатор времени — реки регенерации.» И народы хором призовут жизнь, которая, сформировав отдельный коллектив, нагнетает частный ночной ужас. «Если тебя не впитала городская губка, подними обширные военные империи акулы и тигра, создай мощное государство Робина. Приди. О, спускайся как голубь или разъяренный папа, или средний инженер, но спускайся». И жизнь отвечает, если она отвечает вообще, из сердца, из глаз, и из легких, из магазинов и городских площадей: «О, нет. Я не приду. Не сегодня. Не для тебя. Я — человек-надежда, легко обманывающий собутыльник в баре. Я то, что вы делаете ежедневно. Я ваше обещание быть хорошим, ваша смешная история,  ваш деловой голос и ваш брак. Какое ваше предложение? Строить справедливое общество? Хорошо. Я соглашаюсь. Или это всего лишь договор самоубийства, красивая смерть? Очень хорошо, я принимаю, поскольку я — ваш выбор, ваше решение. Да, я — Испания.» Многие услышали это на отдаленных полуостровах, на сонных равнинах, на сбившихся с курса рыбачьих шхунах или в коррумпированном сердце города, услышали и двинулись, словно чайки или семена цветка. Они, как банные листы, цеплялись за длинные экспрессы, которые сквозь альпийский туннель качаются среди ночи. Переплывали океаны; шли по горным ущельям. Они прибыли, чтобы отдать свои жизни. На той засушливой территории, фрагменте, отколотом от Африки и грубо припаянном к изобретательной Европе; на том плоскогорье, выигранном у рек, материализуются наши мысли, угрожающие формы нашей лихорадки точны и живы. Как опасность, которая заставила нас ответить на предупреждение медицины. И брошюра зимних круизов обернулась батальонами вторжения; и наши лица, как стена института, как стена магазина, разрушение удовлетворяет свой аппетит после команды стрелять и бомбить. Мадрид это сердце. Наши мгновения нежности пахнут санитарной машиной и мешком с песком; наши часы дружбы в народной армии. Завтра возможно будущее. Исследование синдрома усталости и уборка мусора; Постепенное исследование радиационного фона. Завтра расширение сознания при помощи диеты и дыхания. Завтра возрождение романтичной любви, фотографирование ворон; любая забава под своевольной тенью Свободы; завтра театрализованное представление и концерт музыканта, красивый рев хора под куполом; завтра обмен мнением на размножении терьеров, нетерпеливый выбор председателей внезапным лесом рук. Но сегодня борьба. Завтра для молодых поэтов, взрывающихся словно бомбы, прогулки близ озера, недели превосходного общения; завтра гонки на велосипеде через предместья летними вечерами. Но сегодня борьба. Сегодня преднамеренно увеличены шансы смерти, сознательное принятие вины за необходимое убийство; сегодня трата усилий на тонкую эфемерная книжицу и скучную встречу. Сегодня примитивные развлечения: разделенная сигарета, карты в освещённом свечой сарае, и окопный концерт мужских шуток; сегодня неумелое и недостаточное объятие накануне испытания боли. Звезды погасли. Животные закрыли глаза. Оставим в покое прошедший день, время не оправдывает надежд, и История побежденному может сказать Увы, но не сможет не простить.

37

Перевел Игорь Сибирянин

1937

БЛЮЗ [38]

Дамы и господа сидящие здесь — любители выпить, покурить, поесть. Не глядя на то, что давление скачет. Кто сидит рядом? Смерть, не иначе. Как блондин длинноногий с небесным взглядом, в метро и на пляже Смерть всегда рядом. Одиноки или женаты, молоды или стары, вы будете танцевать под звуки ее гитары. Смерть, словно доктор высшего класса. В приемной торчит день и ночь биомасса. «Вы еще дышите? Это пройдет!» — толкает она пациента в гроб. Смерть, как риэлтер мест за оградой дёшево. Дорого ей и не надо. Сделка легка и стара, словно мир, достаточно подпись чиркнуть, где пунктир. Смерть гениальный и мудрый учитель, Для тупых и горбатых друг и спаситель, с урока сбежать под названьем «Могила» никому даже в голову не приходило. В покер играете, в рулетку ли в казино, мокнете под дождем или пьете вино, Смерть наблюдает за вами, смотрит на вас, готова нагрянуть завтра или прямо сейчас.

38

Перевел Игорь Сибирянин

БЕЗВРЕМЕНЬЕ [39]

Часы не смогут вам указать ради чего молиться опять, Потому что время остановилось, То есть безвременье до тех пор Пока мы ведем этот разговор, предчувствуя нечто другое, чем было. Не найти ответа на вопросы всуе Во взгляде памятника-статуи. Только живущий ответит, чей лоб лавр увенчает, словно озноб. Мертвый подскажет лишь ход. Что происходит с людьми опосля их кончины? Смерть не постигнешь смертью женщины или мужчины.

39

Перевел Игорь Сибирянин

АД [40]

Ад ни там, ни здесь. В ад ни упасть, ни залезть. Нельзя замарать, как честь. Трудно представить грядущих потомков или столетья разбитые звонко; легче жить просто, подобно ребенку. Препятствуя нашим инстинктам, желаниям, приобретая все новые знания, наша гордыня множит страдания. Заполнив словами тома, словари, в которых слов истины не найти — обезьяны более и не могли. Все же гордыня не в силах одна надежду на чудо выпить до дна — там преисподняя, где сатана. Тот, кто сегодня притворно слеп, несерьезно зол, понарошку свиреп, Будет как соль потерявший хлеб. Если б мы были несчастны, больны, как жертвы теракта, болезни, войны, было бы проще, пуская слезу, выплюнуть душу, как сломанный зуб.

40

Перевел Игорь Сибирянин

АВГУСТ 1968 [41]

Захватчик в форме дровосека Творит дрова из человека, Но есть что невозможно сжечь — Страны порабощенной речь о том, что Родины святыни среди отчаянья пустыни преследует захватчик злой, блюя бессмыслицей пустой.

О ТИРАНАХ [42]

Маленькие тираны, угрожая большим, искренне убеждены, что меняют режим.

41

Перевел Игорь Сибирянин

42

Перевел Игорь Сибирянин

* * *

Тираны могут быть убиты, тогда как палачи их умирают в своих кроватях мирно и беспечно

* * *

Девиз тирана: все возможное — необходимо.

* * *

Как только главы государства работать предпочтут не днем, а ночью, пусть граждане почувствуют опасность.

ПРОЩАНИЕ С MEZZOGIORNO [43]

От готики севера, бледные дети Культуры вины, картошки, пива-виски, Мы, подобно отцам, направляемся К югу, к обожженным другим берегам, Винограда, барокко, la bella figura, К женственным поселеньям, в которых мужчины — Самцы, и дети не знают той жесткой Словесной войны, какой нас обучали В протестанстских приходах в дождливые Воскресенья — мы едем не как неумытые Варвары, в поисках золота, и не как Охотники за Мастерами, но- за добычей; Кто-то едет туда, решив, что amore Лучше на юге, и много дешевле (Что сомнительно), другие — убеждены, Что солнце смертельно для наших микробов (Что есть чистая ложь); иные, как я, В средних летах — чтобы отбросить Вопрос: «Что мы и чем мы будем», Никогда не встающий на Юге. Возможно, Язык, на котором Нестор и Апемантус, Дон Оттавио и Дон Джованни рождают Равно прекрасные звуки, неприспособлен К его постановке; или в жару Он бессмысленен. Миф об открытой дороге, Что бежит за садовой калиткой и манит Трех братьев — одного за другим — за холмы И все дальше и дальше — есть порожденье Климата, в котором приятно пройтись, И ландшафта, заселенного меньше, чем этот. Как-то все-таки странно для нас Никогда не увидеть ребенка, Поглощенного тихой игрой, или пару друзей, Что болтают на понятном двоим языке, Или просто кого-то, кто бродит один, Без цели. Все равно, наше ухо смущает, Что их кошек зовут просто- Cat, а собак — Lupo, Nero и Bobby. Их еда Нас стыдит: можно только завидовать людям, Столь умеренным, что они могут легко Обойтись без обжорства и пьянства. И все ж (Если я, десьтилетье спустя, их узнал) — У них нету надежды. Так древние греки о Солнце Говорили: «Разящий-издалека», и отсюда, где все Тени — в форме клинка, вечно синь океан, Мне понятна их мысль: Его страстный Немигающий глаз насмехается над любой Переменой, спасеньем; и только заглохший И потухший вулкан, без ручья или птицы, Повторяет тот смех. Потому-то Они сняли глушители со своих «Весп» И врубили приемники в полную силу, И любой святой вызывает ракетный шум, Как ответная магия. Чтобы сказать «У-уу» сестрам Паркам: «Мы смертны, Но мы пока здесь!», они станут искать Близость тела — на улицах, плотью набитых, Души станут иммунны к любым Сверхестественным карам. Нас это шокирует, Но шок нам на пользу: освоить пространство, понять, Что поверхности не всегда только внешни, А жесты — вульгарны, нам недостаточно Лишь звучанья бегущей воды, Или облака в небе. Как ученики Мы не так уж дурны, как наставники — безнадежны. И Гете, отбивающий строгий гекзаметр На лопатке у римской девы — есть образ (Мне хотелось, чтоб это был кто-то другой) Всего нашего вида: он с ней поступил Благородно, но все-таки трудно назвать Королеву Второй его Walpurgisnacht Елену, порожденную в этом процессе, Ее созданьем. Меж теми, кто верит, что жизнь — Это Bildungsroman, и теми, для кого жить — Значит «быть-здесь-сейчас», лежит бездна, Что об'ятиями не покрыть. Если мы захотим «Стать южанами», мы тотчас испортимся, Станем вялыми, грязно-развратными, бросим Платить по счетам. Что никто не слыхал, чтоб они Дали слово не пить или занялись йогой — Утешительно: всей той духовной добычей, Что мы утащили у них, мы им не причинили Вреда, и позволили, полагаю, себе Лишь один только вскрик A piacere, Не два. Я уйду, но уйду благодарным (Даже некоему Монте), призывая Моих южных святых — Vito, Verga, Pirandello, Bernini, Bellini Благословить этот край и всех тех, Кто зовет его домом; хотя невозможно Точно помнить, отчего ты был счастлив, Невозможно забыть, что был.

43

перевод Тверская Елена

Сентябрь 1958

Примечания переводчика.

Нестор — греческий герой, воспитатель Ахилла

Апемантус — персонаж пьесы Шекспира «Тимон Афинский»

Дон Оттавио и Дон Джованни — персонажи оперы Моцарта «Дон Жуан»

Bildungsroman — воспитательный роман (нем.)

«Веспа» — популярная итальянская марка мотороллера

A Piacere — свободно, вольно (муз. нотация)

Монте — хозяин, который отказался продать Одену дом на Искии

Vito — итальянский поет, современник Одена, род. на Сицилии.