Стихи остаются в строю

Майоров Николай Петрович

Написано за три дня до смерти

Григорий Гридов

Родная сторона

(Песня)

Ночью было это, С фронта шел солдат, На борьбу с кадетом Шел из-под Карпат… Время грозовое Все в пути смело… Шел он и в родное Завернул село. Страдать осталось нам немного, Гляди, за взгорьями она — Широкая дорога, Родная сторона… Покосилась хата… Горе — впереди. Сердце у солдата Дрогнуло в груди. В небе ворон кружит, — Знает, чья вина: Не встречает мужа Верная жена. Опять в груди его тревога, Как ночь, черна и холодна… Широкая дорога, Родная сторона… Видит на погосте — Молодой курган. Рассказали гостю: Надругался пая… Не снесла Алена, Стал ей свет не люб: Ночью бабы с клена Сняли теплый труп. На миг у старого порога Солдата сгорбилась

спина… Широкая дорога, Родная сторона… Встал с земли неловко… Сердцу горячо… Он свою винтовку Вскинул на плечо… — Эх! — глаза сверкнули. — Подведем мы счет: От батрацкой пули Барин не уйдет!.. Сказал он людям: — Братцы, трогай! Судьба у всех у нас одна — Широкая дорога, Родная сторона… Шляхом, без опаски, С песней шел солдат, Вел к Новочеркасску Боевой отряд… Шел зарей туманной Солнышко встречать, — Шел у атаманов Волю отбирать… Страдать осталось нам немного, Гляди, за взгорьями она — Широкая дорога, Родная сторона…

Владислав Занадворов

Походный рюкзак

Над моей кроватью Все годы висит неизменно Побуревший на солнце, Потертый походный рюкзак. В нем хранятся консервы, Одежды запасная смена, В боковом отделенье — Завернутый в кальку табак. Может, завтрашней ночью Прибудет приказ управления, И, с тобой не простившись, Рюкзак я поспешно сниму… От ночлега к ночлегу — Лишь только дорога оленья Да в мерцании сполохов Берег, бегущий во тьму. Мы изведали в жизни Так много бессрочных прощаний, Что умеем разлуку С улыбкой спокойной встречать; Но ни разу тебе Не писал я своих завещаний; Да, по совести, что я И мог бы тебе завещать? Разве только чтоб рукопись Бережно спрятала в ящик, И прикрыла газетой Неоконченный лист чертежа, Да, меня вспоминая, Склонялась над мальчиком спящим, И отцом бы и материю Сразу для сына служа. Но я знаю тебя: Ты и рукопись бережно спрячешь, От людей посторонних Прикроешь ревниво чертеж, И, письма дожидаясь, Украдкой над сыном поплачешь, Раз по десять, босая, Ты за ночь к нему подойдешь. В беспрерывных походах Нам легче шагать под метелью, Коль на горных вершинах Огни путевые видны. А рюкзак для того И висит у меня над постелью, Чтобы сын в свое время Забрал бы его со стены.

Последнее письмо

Лишь губами одними, бессвязно, все снова и снова Я хотел бы твердить, как ты мне дорога… Но по правому флангу, по славным бойцам Кузнецова Ураганный огонь открывают орудья врага. Но враги просчитались: не наши — фашистские кости Под косыми дождями сгниют на ветру без следа, И леса зашумят на обугленном черном погосте, И на пепле развалин поднимутся в рост города. Мы четвертые сутки в бою, нам грозит окруженье: Танки в тыл просочились, и фланг у реки оголен… Но тебе я признаюсь, что принято мною решенье И назад не попятится вверенный мне батальон… …Ты прости, что письмо, торопясь, отрываясь, небрежно Я пишу, как мальчишка — дневник и как штурман — журнал… Вот опять начинается… Слышишь, во мраке кромешном С третьей скоростью мчится огнем начиненный металл? Но со связкой гранат, с подожженной бутылкой бензина Из окопов бойцы выползают навстречу ему. Это смерть пробегает по корпусу пламенем синим, Как чудовища, рушатся танки в огне и дыму. Пятый раз в этот день начинают они наступленье, Пятый раз в этот день поднимаю бойцов я в штыки, Пятый раз в этот день лишь порывом одним вдохновенья Мы бросаем врага на исходный рубеж у реки! В беспрестанных сраженьях ребята мои повзрослели, Стали строже и суше скуластые лица бойцов… …Вот сейчас предо мной на помятой кровавой шинели Непривычно спокойный лежит лейтенант Кузнецов. Он останется в памяти юным, веселым, бесстрашным, Что любил по старинке, врага принимать на картечь. Нам сейчас не до слез, — над убитым товарищем нашим Начинают орудья надгробную гневную речь. Но вот смолкло одно, и второе уже замолчало, С тылом прервана связь, а снаряды приходят к концу. Но мы зря не погибнем! Сполна мы сочтемся сначала. Мы откроем дорогу гранате, штыку и свинцу!.. Что за огненный шквал!.. Все сметает… Я ранен вторично… Сколько времени прожито, — сутки, минута ли, час?.. Но и левой рукой я умею стрелять на «отлично», Но по-прежнему зорок мой кровью залившийся глаз… Снова лезут, как черти. Но им не пройти, не пробиться… Это вместе с живыми стучатся убитых сердца, Это значит, что детям вовек не придется стыдиться, Не придется вовек и украдкой краснеть за отца!.. Я теряю сознанье… Прощай! Все кончается просто… Но ты слышишь, родная, как дрогнула разом гора? Это голос орудий и танков железная поступь, Это наша победа кричит громовое «ура!».

Могилы

моих друзей

Моих друзей не надо искать На кладбищах городских: В два метра длиной кровать Кажется тесной для них. По-братски обнявшись, они лежат, Воинский выполнив долг, Словно выспаться спешат, Пока тревогой не поднят полк. Но, заглушая метели плач, Без отдыха, день за днем, Над ними каменный трубач Грубит, задыхаясь, подъем. Еще друзья остались в тайге, Как будто легли отдохнуть С компасом, сжатым в руке, Чтобы утром отправиться в путь. В песках, где сгорел саксаул, Их прикрыли грудой камней: Так воды отдаленный гул Привычному уху слышней. Но посмотришь, — в любом краю Мы проходим по их следам… Коль будет нужно — могилу мою Ты отыщешь где-нибудь там…

На высоте «Н»

На развороченные доты Легли прожектора лучи, И эти темные высоты Вдруг стали светлыми в ночи. А мы в снегу, на склонах голых, Лежали молча, как легли, Не подымали век тяжелых И их увидеть не могли. Но, утверждая наше право, За нами вслед на горы те Всходила воинская слава И нас искала в темноте.

Сергей Иванов

Клятва

Сыновья этих гор, этих пастбищ и пашен, Драгоценным оружьем и юностью нашей, Виноградной лозою, лучами палимой, Сединой матерей и губами любимых, Нашим хлебом и солью, огнем и ночлегом, Боевыми конями, водой ключевой, Нашим чистым, высоким я солнечным небом — Мы клянемся: готовы на подвиг и бой!

Юрий Инге

Остров «Н»

Словно птица над островами, Гордо реет багровый флаг, И могуч укрепленный нами Прибалтийский архипелаг. Это грозные цитадели Неприступных советских вод, Здесь сегодня бои кипели, Задыхаясь, строчил пулемет. Не прорваться к заливам нашим, Не пробиться на материк. Грозен залп корабельных башен, И остер краснофлотский штык. И глядят на врага сурово Амбразуры бетонных стен. Что ж, пускай попытаются снова Взять атакою остров «Н». Натыкаясь во тьме на скалы, С каждым часом бандиты злей. Это место кладбищем стало Протараненных кораблей. Снова мертвая зыбь диверсий И воздушных боев пора: Бьют без промаха прямо в сердце Краснофлотские снайпера. И, когда творят орудья И дрожат голоса сирен, На защиту покоя грудью Подымается остров «Н». В клочьях пены, огня и дыма Тонет трижды отбитый враг. Славный остров стоит нерушимо, Гордо реет багровый флаг.

1941

Море

В двухсветных залах Русского музея Я с необычной жадностью глядел На воплощенье красок Зюдерзее, На паруса испанских каравелл. Здесь оживали книги Стивенсона, И ветер путал снасти бригантин, Звала к себе неведомая зона… Кто не прошел сквозь этот карантин? С утра на взморье убежав из класса, Мы по волне веслом чертили след, А рулевой стоял на дне баркаса, Сжимая самодельный пистолет. Так возникало смутное начало Далекого и трудного пути; Да, нас изрядно море покачало, Но научило плавать и грести. В нас был наивной гордости излишек, И за поход на яхте в Петергоф Во всем сословье уличных мальчишек Лишь мы носили титул моряков. И те, кто вместе с нами полюбили Свирепых ураганов голоса, Дорогу в лавку меряли на мили И из простынь кроили паруса. Тогда еще мы многого не знали, Не верили, разглядывая мир, Что будет день — и в судовом журнале О нас напишет скупо командир. Все будет вечным — верность и отвага, И мы, раскрыв походную тетрадь, Взойдем на бак перед подъемом флага, Чтоб жизнь по-настоящему начать.

1940

«Не всегда и вполне безупречно…»

Не всегда и вполне безупречно Я общался с своей судьбой, Ошибался порой, но вечно Оставался самим собой. На дороге моей вставала Заслонявшая свет тоска, Я ее миновал, как скалы Незнакомого материка. Но покоя мне не довольно (Знаю цену таким вещам), Ненавижу самодовольных Обывателей и мещан. Я видал и Неву и Припять, Дружбу видел, только, прости, Дружба — это не вместе выпить, — Это вместе на смерть пойти.

Старый корабль

Проржавев от рубки до заклепок, Он свое отплавал и одрях… Снег лежит на палубе, как хлопок, Ночь стоит на мертвых якорях… Этот крейсер, ветхий и невзрачный, Он давал четырнадцать узлов, Но теперь от времени прозрачны Стенки износившихся котлов. В кочегарке бродит без опаски Старая откормленная мышь, По отбитой многослойной краске Возраст корабля определишь. Борт шершав от пластырей и вмятин, Тряпки сохнут в путанице рей, Он угрюм и даже неопрятен — Старый предок наших кораблей. А из порта движется эскадра, И смеется флагман, говоря: — Я на нем служил три года в кадрах, Этот крейсер знают все моря! Он когда-то был последним словом Кораблестроительных наук. Много лет он нам казался новым, — Старость замечаем мы не вдруг!.. И мечталось флагману в походе, Что когда-нибудь изобретут Новый флаг в международном своде: «Отставному крейсеру — салют!»