Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

Шпаликов Геннадий Федорович

— А теперь — мыться! — весело сказал Федор.

— А можно, мы с тобой? — спросил Женька, не желая даже на короткое время расставаться с отцом.

— Конечно, — сказал Федор. — Пошли!

И под «Утро красит нежным светом…» они торжественно отправились в ванную, держа перед собой, как знамена и лозунги, гражданские вещи отца.

Происходило то простое и естественное человеческое счастье, которое еще резче подчеркнула война. Казалось, что особенного в том, что сначала отец тер мочалкой намыленную худенькую спину сына, а

потом уже сын изо всех сил старался над огромной спиной отца и отец широкой ладонью мыл лицо дочери, а та смеялась и говорила: «Ой, мыло попало!» — что в этом особенного? А все они были совершенно счастливы.

А после вся семья сидела за столом, накрытым праздничной скатертью. По военному времени стол, что называется, ломился от еды: картошка со свиной тушенкой, копченая колбаса, вобла, печенье.

Темный, торжественный костюм Федора был сшит, наверное, давно. Может быть, он женился в этом костюме. А сейчас он был узковат в плечах и выглядел на нем как чужой. Но сегодня это не имело значения. Главное, что он хоть на один вечер немного почувствовал себя гражданским человеком, тем, довоенным Федором, который сидит однажды вечером дома с детьми, с женой, ужинает и видит перед собой на другой стороне стола лицо жены, а слева от него сидит сын Женька (на рубахе: звезда с фуражки отца), а справа — дочь Елена, Елена Федоровна.

Люся, одетая в свое самое лучшее, тоже довоенное платье, которое тоже выглядело на ней немного как чужое, подперев ладонями голову и безмятежно и счастливо улыбаясь, смотрела на Федора и ребят.

Федор обнял детей, и они пели хором старую довоенную песню, пели нестройно, забывая и тут же вспоминая слова (Люся не пела, но иногда подсказывала им), а дети влюбленно смотрели на отца.

«Чайка смело пролетела над седой волной, Окунулась и вернулась, вьется надо мной. Ну-ка, чайка, отвечай-ка, друг ты или нет? Ты возьми-ка отнеси-ка милому привет…»

— Ну что, мать, может, потанцуем? — спросил Федор.

— Что? — Люся, все так же улыбаясь, смотрела на него.

А Федор уже заводил патефон.

Они танцевали под «Лунную рапсодию» Утесова.

Федор обнял Люсю, она положила руки ему на плечи. Танцевали медленно, немного старомодно, как до войны.

Женька крутил ручку патефона и не спускал с родителей глаз. Рядом на табуретке сидела Лена.

— Какую еще поставить? — спросил Женька, когда пластинка кончилась.

— Оставь эту, — не оборачиваясь, сказал Федор.

И снова они танцевали с Люсей в этой небольшой комнате, где и танцевать-то, в общем, было негде, разве что вокруг стола у окна.

Федор сильно и в то же время нежно прижимал Люсю к себе, и она почти висела у него на руках, смотрела

ему прямо в лицо, лица их были близко, глаза — рядом, и Федор вдруг остановился, приподнял Люсю и поцеловал.

— А теперь со мной! — Лена стояла на табуретке. — Со мной!

— Что? — обернулся Федор.

У него было какое-то другое лицо, немного растерянное и почему-то вдруг помолодевшее.

— Танцевать! Хочу с тобой танцевать! — Лена даже подпрыгнула.

И теперь Федор танцевал с Леной. Он просто держал ее на руках, а она, обхватив его за шею, была счастлива.

Была светомаскировка, и все окна были одинаково темными. Но из одного окна слышались «Лунная рапсодия» и голос Утесова.

— Гуляют, — сказала пожилая женщина, сидевшая на скамейке у подъезда. — Человек с войны пришел. — Она говорила с большим уважением и немного удивленно.

— Хорошо! — ответила молоденькая девушка, сидевшая рядом.

Люся стелила кровать. Федор сидел на стуле, курил. Ребята отчаянно зевали.

Люся стелила все чистое. Лицо у нее при этом было самое торжественное и сосредоточенное, как будто она выполняла какое-то очень важное дело.

Женька разложил на столе гимнастерку отца и рассматривал привинченные к ней награды.

— А ты за что Красную Звезду получил? — спрашивал Женька.

— Было дело, — Федор отвечал довольно рассеянно.

— Понятно, — сказал Женька. — У тебя «Отечественная» какой степени?

— Второй, — сказал Федор.

— Тоже ничего, — успокоил Женька.

Люся поправила подушки и выпрямилась.

— Мы тоже здесь будем спать? — спросила Лена.

— Конечно, — ответил за отца Женька. — А где еще?

— Сегодня вы ночуете у тети Зины, — сказала Люся.

— Почему? — обиженно спросил Женька. — Зачем?

— Понимаешь, — Федор обнял Женьку, — им сегодня не очень-то весело. У тебя есть отец, а у Игоря нет.

— Понимаю, — сказал Женька.

— Одевайтесь, — сказала Люся. — Сейчас пойдем.

— Прямо сейчас? — Женька очень не хотел уходить.

— А то поздно будет, — мать накинула пальто.

— Утром увидимся, — сказал Федор.

Он сам одел Лену, крепко расцеловал обоих ребят, и Люся увела их.

Как она бежала к нему по темной улице, в расстегнутом пальто, без платка, такая красивая и молодая, как девочка перед свиданием, и в то же время как женщина, сильно любящая и любимая.

Он стоял у подъезда в накинутой на плечи шинели, ждал ее, курил. Она упала к нему на руки, он обнял ее, и они поцеловались у своего подъезда.

На раннем рассвете они вышли из подъезда, Федор был в шинели. По званию он был капитан. В форме он казался больше и массивней. Люся рядом с ним была совсем маленькая.

— Женька, — Федор вдруг остановился.

На скамейке посреди двора сидел Женька в шапке с опущенными наушниками: значит, сидел он тут давно и порядком замерз.