Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.
Шрифт:
В четвертом классе начальной школы идет урок пения. Класс большой — человек сорок, и смешанный. За партами стоят мальчики и девочки, одетые одинаково неважно, как все одевались в годы войны. Они поют без аккомпанемента:
«ПустьДети поют старательно, некоторые слишком, а те, у кого просто нет слуха, стараются петь погромче. И все при этом внимательно смотрят на преподавателя, который дирижирует одной рукой.
Это совсем молодой парень в солдатской гимнастерке без погон, с орденом Славы и одной медалью. Пустой рукав его гимнастерки аккуратно подколот. Лицо у него серьезное и сосредоточенное.
Теперь понятно, почему в одном классе собрано столько учеников: трех верхних этажей школы практически не существует, есть только коробка, пустые окна. Восстановлен только первый этаж.
Март, наверное, самый синий месяц в году. Бывают в марте печальные дни, но все-таки он — синий, солнечный, и апрель от него невдалеке.
Этот день был очень хорош. Сохли под солнцем крыши, белье трепетало на ветру, окна сверкали, как зеркала, а на окраине городка по последнему, таящему снегу мчались на самодельных санках ребята. Спуск был очень крут. Он простирался далеко и переходил к потемневшему льду реки.
Санки были разных конструкций, но они летели с одинаковой ошеломляющей быстротой. Иной малец на простом железном листе, добытом бог знает с какой крыши, достигает такой скорости, что современные горнолыжники в слезах оставили бы свое прекрасное занятие и перешли бы в иные области спорта.
Санки, на которых мчались Женька и Игорь с горы, были устроены сложнее, нежели просто лист с крыши. То были деревянные санки на коньках. Скорость возрастала вдвое. Управление усложнялось. Но в этом был свой высокий смысл: риск, скорость и — никаких соперников!
Так и мчались они с горы, обгоняя всех, заваливаясь на крутых поворотах, но не падая, к темному льду реки, вылетая на него отважно, и день был очень хороший.
Посреди госпитального двора, окруженного с трех сторон кирпичными стенами, находился гимнастический городок: шведская стенка, турник, бревно бума и шесты под высокой перекладиной.
Вряд ли всем этим могли пользоваться раненые, которые пошли на поправку и сейчас в ватниках, на костылях гуляли по двору, грелись на солнышке. Но зато ребята нашли всему применение. Девочка, раскинув руки, осторожно шла по бревну, ребята занялись шведской стенкой.
Женьке было одиннадцать лет. Он был худощавый, темноволосый, резкий в движениях. По бревну ходила Лена, его сестра, девочка с большими светлыми глазами, с косичками, торчащими из-под вязаной шапочки. Третий, Игорь, носил на голове летный шлем, немного великоватый ему. Все трое ждали матерей, которые работали в этом госпитале.
— Здравствуйте, дядя Коля! —
— Спасибо, Женька, ничего. Вот хромаем.
Рядом с дядей Колей шел паренек в темных очках. Он держался за его руку.
— А что сегодня в клубе показывают? — спросил Женька.
— Говорят, «Антон Иванович сердится», — сказал паренек.
— Интересно, на кого же это он сердится, — сказал Женька, думая, как бы попасть в клуб.
— А кто его знает, — раненый пожал плечами и объяснил: — Кинокомедия.
— Ладно, я пошел, — сказал раненый. — Матери привет.
Лена спрыгнула с бревна.
— Мама! — сказала она и побежала к подъезду, из которого выходили две женщины, на ходу застегивая пальто. Под пальто были видны белые халаты. Одна из них была мать Игоря.
Сумерки, город. Пошел дождь, не сильный, мелкий.
Две семьи возвращаются домой.
Дождь по лужам, по крышам, по заборам — дождь.
И вот среди дождя и вечернего неясного света проплывает мимо широкое окно на первом этаже, а за окном, за чистым стеклом — яркий свет и развешаны во множестве разноцветные абажуры. Здесь мастерская, где их делают. Женщины натягивают шелк на металлические каркасы, улыбаются, говорят о чем-то, а на улице — дождь.
Так, все вместе, они подходят к своему дому. А во дворе, у подъезда, какой-то высокий крепкий человек в сапогах и в белой нательной рубахе колол дрова. Делал он это легко, ловко. Без малейшего усилия, вскидывал тяжелый колун на длинной ручке и одним ударом расшибал крупные поленья. На него приятно было смотреть. На секунду он выпрямился. Лицо у него было большое, раскрасневшееся, чисто выбритое.
— Смотри кто, — мать Игоря вдруг остановилась, — Федор.
Но Федор уже сам заметил их, оставил топор и широкими шагами пошел к ним через двор, напрямик, по лужам. Лена и Женька бросились к нему навстречу, он на ходу подхватил их, обнял. У Женьки свалилась шапка, и он не поднял ее.
Игорь оставался стоять рядом с матерью. Он молча смотрел невеселыми, завидующими глазами на Федора и ребят. Такие глаза были и у Зины, его матери. Им уже некого ждать с этой войны. И Федор, как солдат, понимая это, раньше жены обнял Зину и крепко прижат к себе Игоря.
«Утро красит нежным светом…» — гремел марш с патефонной пластинки, а Федор сидел на кровати, снимая сапоги. Напротив него с гражданским костюмом стояла Люся, его жена, и Лена с Женькой. Женька держат светлые гражданские туфли отца, Лена — белую рубашку на вешалке. Все они смотрели на отца по меньшей мере с благоговением.
Федор с удовольствием пошевелил босыми ногами.
— Теперь уже насовсем? — улыбаясь, спрашивала Люся.
— Нет, мне утром в Москву.
— А из Москвы обратно сюда? — спросила Люся.
— Обратно гуда, — Федор улыбнулся. — Ничего, теперь уже не долго.
— А я-то, дура, обрадовалась, — сказала Люся.
— И правильно сделала, — Федор привстал и поцеловал ее. — Правильно, ребята?
— Правильно! — хором ответили Женька и Лена.