Стихи

Кузмин Михаил Алексеевич

Сумерки

Наполнен молоком опал,Залиловел и пал бесславно,И плачет вдаль с унылых скалКельтическая Ярославна.Все лодки дремлют над водой,Второй грядою спят на небе.И молится моряк седойО ловле и насущном хлебе.Колдунья гонит на лунуВолну смертельных вожделений.Grand Saint Michel, prot'ege nous! [60] Сокрой от сонных наваждений!

[60] Пресвятой Михаил, защити нас! (фр.)

Родина Вергилия

Медлительного Минчо [61] к МантуеЗеленые завидя заводи,Влюбленное

замедлим странствие,Магически вздохнув: «Веди!»Молочный пар ползет болотисто,Волы лежат на влажных пастбищах,В густые травы сладко броситься,Иного счастья не ища!Голубок рокоты унылые,Жужжанье запоздалых пчельников,И проплывает тень Вергилия,Как белый облак вдалеке.Лети, лети! Другим водителемВедемся, набожные странники:Ведь ад воочию мы видели,И нам геенна не страшна.Мы миновали и чистилище —Венера в небе верно светится,И воздух розами очистилсяК веселой утренней весне.

[61]Минчо – река в Северной Италии.

Колизей

Лунный свет на КолизееВидеть (стоит una lira [62] )Хорошо для forestieri [63] И скитающихся мисс.Озверелые затеиТеатральнейшего мираПомогли гонимой вереРай свести на землю вниз.Мы живем не как туристы,Как лентяи и поэты,Не скупясь и не считая,Ночь за ночью, день за днем.Под окном левкой душистый,Камни за день разогреты,Умирает, истекая,Позабытый водоем.

[62] Одна лира (ит.).

[63] Туристов (ит.).

* * *

На площадке пляшут дети.Полон тени Палатин.В синевато-сером светеТонет марево равнин.Долетает едкий тмин,Словно весть о бледном лете.Скользкий скат засохшей хвои,Зноя северный припек.В сельской бричке едут двое,Путь и сладок, и далек.Вьется белый мотылекВ утомительном покое.Умилен и опечален,Уплываю смутно вдаль.Темной памятью ужален,Вещую кормлю печаль.Можжевельника ли жальВ тусклом золоте развалин?

* * *

Любовь чужая зацвелаПод новогоднею звездою, —И все ж она почти мила,Так тесно жизнь ее сплелаС моей чудесною судьбою.Достатка нет – и ты скупец,Избыток – щедр и простодушен.С юницей любится юнец,Но невещественный дворецЛюбовью этой не разрушен.Пришелица, войди в наш дом!Не бойся, снежная Психея!Обитель и тебе найдем,И станет полный водоемЕще полней, еще нежнее.

* * *

У печурки самовары,Спит клубком сибирский кот.Слышь: «Меркурий» из СамарыЗа орешником ревет.Свекор спит. Везде чистенько.Что-то копоть от лампад!«Мимо сада ходит Стенька».Не пройтиться ли мне в сад?Круглы сутки все одна я.Расстегну тугой свой лиф…Яблонь, яблонька родная!Мой малиновый налив!Летом день – красной да долгий.Пуховик тепло томит.Что забыла там, за Волгой?Только теткин тошный скит!

* * *

Барабаны воркуют дробноЗа плотиной ввечеру…Наклоняться хоть неудобно,Васильков я наберу.Все полнеет, ах, все полнеет,Как опара, мой живот:Слышу смутно: дитя потеет,Шевелится теплый крот.Не сосешь, только сонно дышишьВ узком сумраке тесноты.Барабаны, может быть, слышишь,Но зари не видишь ты.Воля, воля! влажна утроба.Выход все же я найдуИ взгляну из родимого гробаНа вечернюю звезду.Все валы я исходила,Поднялся в полях туман.Только б маменька не забылаЖелтый мой полить тюльпан.

Рождество

Без мук Младенец был рожден,А мы рождаемся в мученьях,Но дрогнет вещий небосклон,Узнав о новых песнопеньях.Не сладкий глас, а ярый крикПрорежет темную утробу:Слепой зародыш не привык,Что путь его подобен гробу.И не восточная звездаВзвилась кровавым метеором,Но впечатлелась навсегдаОна преображенным взором.Что дремлешь, ворожейный дух?Мы потаенны, сиры, наги…Надвинув на глаза треух,Бредут невиданные маги.

Поручение

Если будешь, странник, в Берлине,у дорогих моему сердцу немцев,где были Гофман, Моцарт и Ходовецкий(и Гете, Гете, конечно), —кланяйся домам и прохожим,и старым, чопорным липкам,и окрестным плоским равнинам.Там, наверно, все по-другому, —не узнал бы, если б поехал,но я знаю, что в Шарлоттенбурге,на какой-то, какой-то штрассе,живет белокурая Тамарас мамой, сестрой и братом.Позвони не очень громко,чтоб она к тебе навстречу вышлаи состроила милую гримаску.Расскажи ей, что мы живы, здоровы,часто ее вспоминаем,не умерли, а даже закалились,скоро совсем попадем в святые,что не пили, не ели, не обувались,духовными словесами питались,что бедны мы (но это не новость:какое же у воробьев именье?),занялись замечательной торговлей:все продаем и ничего не покупаем,смотрим на весеннее небои думаем о друзьях далеких.Устало ли наше сердце,ослабели ли наши руки,пусть судят по новым книгам,которые когда-нибудь выйдут.Говори не очень пространно,чтобы, слушая, она не заскучала.Но если ты поедешь дальшеи встретишь другую Тамару [64] —вздрогни, вздрогни, странник,и закрой лицо свое руками,чтобы тебе не умереть на месте,слыша голос незабываемо крылатый,следя за движеньями вещей Жар-Птицы,смотря на темное, летучее солнце.

[64]Другая Тамара – Т. П. Карсавина (1885–1978), знаменитая балерина. Первая, очевидно, Т. М. Персиц – женщина, близкая к литературным кругам начала века. И. Одоевцева пишет в своих мемуарах: «Чаще всего он вспоминает Тамару Карсавину и Тамару Персиц. Об этих двух Тамарах, одинаково им любимых, он может рассказывать часами».

Летающий мальчик [65]

Звезда дрожит на нитке,Подуло из кулис…Забрав свои пожитки,Спускаюсь тихо вниз.Как много паутиныПод сводами ворот!От томной каватиныКривит Тамино рот.Я, видите ли, Гений:Вот – крылья, вот – колчан.Гонец я сновидений,Жилец волшебных стран.Летаю и качаюсь,Качаюсь день и ночь…Теперь сюда спускаюсь,Чтоб юноше помочь.Малеванный тут замокИ ряженая знать,Но нелегко из дамокОбратно пешкой стать.Я крылья не покину,Крылатое дитя,Тамино и ПаминуСоединю, шутя.Пройдем огонь и воду,Глухой и темный путь,Но милую свободуНайдем мы как-нибудь.Не страшны страхи эти:Огонь, вода и медь,А страшно, что в квинтетеМеня заставят петь.Не думай: «Не во сне ли?» —Мой театральный друг.Я сам на самом делеВедь только прачкин внук.

[65] В журнальном варианте (Новая Россия. 1922. Март) было примечание: «Стихотворение имеет в виду оперу Моцарта «Волшебная флейта», где «летающие мальчики» приводят героев – Тамино и Памину».