Стихи

Кузмин Михаил Алексеевич

* * *

Блеснула лаком ложка, —И лакомка-лучокСквозь мерзлое окошкоСовсем, совсем немножкоОтведал алых щек.Не метена избенка,Не вытоплена печь.Звенит легко и звонко,Умильнее ребенка,Неслышимая речь.Кто в небе мост поставил,Взрастил кругом леса.Кто, обращенный Павел,Наставил и прославилПростые чудеса.Намеков мне не надо.О, голос, не пророчь!Повеяла прохлада,Пастух загонит стадо,Когда настанет ночь.Хрустальная лачуга.Благословенный дом,Ни скорби, ни испуга, —Я вижу рядом другаЗа тесаным

столом.

14 декабря

В этом жутком граде теней.Снов, несбывшихся стремлений,ветров, льда,жизнь текла без изменений,как всегда.Вечно юная столица,словно в сказке, веселится,блеск балов,только изредка приснитсяПугачев.Вдруг зловещий гул набата,и затрясся от раскатовград Петра,и гремела канонададо утра.Реет Занда дух над нами,лучше смерть, чем жить рабами,братья, в бой!Вольности подымем знамяогневой!В полумгле мертвеют лица,сердце – пойманная птица.Сон иль бред?Ах, с тираном бы сразиться!Силы нет.Словно крылья подрубили,словно были и не были,душно вновь.Все, что грезилось, уплыло,только кровь…Но ужели столь мгновенновсе, что свято и нетленно,унеслаэтой черной ночи пена,ночи мгла?Мир ушедшим без возврата,тем, кто отдал в час расплатыкровь своюи на площади Сенатапал в бою.

Памяти Лидии Ивановой [80]

Завет, воспоминание, испуг?Зачем опять трепещут тополя?В безветрии истаял томный звук,Тепло и жизнь покинули поля.А грезилась волшебная страна,Фонтаны скрипок, серебристый тюль.И не гадала милая весна,Что встретить ей не суждено июль.Исчезла. Пауза. Безмолвна гладь.Лишь эхо отвечает на вопрос.И в легком духе можем отгадатьМы веянье уже нездешних роз…

[80]Л. Иванова (1903–1924) – талантливая балерина, очень рано и неожиданно погибшая.

* * *

О. В. Черемшановой [81]

Был бы я художник – написал быСкит девичий за высоким тыном,А вдали хребет павлиний дремлет,Сторожит сибирское раздолье.И сидит кремневая девица,Лебедь черная окаменела,Не глядит, не молвит, не внимает,Песня новая уста замкнула,Лишь воронкою со дна вскипает.По кремню ударь, ударь, сударик,Ты по печени ударь, по сердцу,То-то искры, поломя, безумье.Грозная вспорхнула голубица,Табуны забыла кобылица,Разметала гриву на просторе,Засинело греческое море.Черное вихрит богомоленье,Стародавнее воскресло пенье,Перекинулся пожар по крышам,Что увидим, други, что услышим?Дикий зной сухой гитаны,В кастаньетах треск цикады,Бахрома ресниц и шалей,Роза алая в зубах.Ничего, что юбки рваны!Много ли цыганке надо?Бубны враз заворковали,Будто горлицы в горах.Вспомнили? О-лэ!Вздрогнули? О-лэ!Подземная память как ножВ дымную дыню дней!И когда на оживленный дансингГде-нибудь в Берлине или ВенеВы войдете в скромном туалете,Праздные зеваки и вивёрыДевушку кремневую увидятИ смутятся плоскодонным сердцем,Отчего так чуждо и знакомоЭто пламя, скрытое под спудом,Эта дикая, глухая воля,Эти волны черного раденья.На глазах как будто ночи ставни,На устах замок висит заветный,А коснетесь – передернет тело,Будто мокрою рукой взялся за провод.И твердят насупленные бровиО древнейшей, небывалой нови.

[81]О. Черемшанова – поэтесса, к сборнику стихов которой («Склеп», 1925) Кузмин написал предисловие. В ее стихах есть отзвуки испанских и русских хлыстовских мотивов.

Переселенцы [82]

Чужое солнце за чужим болотомНеистово садится на насест.А завтра вновь самодержавно встанет,Не наказуя, не благоволя.Как ваши руки, Молли, погрубели,Как опустился ваш веселый Дик,Что так забавно толковал о боксе,Когда вы ехали на пакетботе.Скорей в барак! Дыханье малярииС сиреневыми сумерками входитВ законопаченные плохо стены.Коптит экономическая лампаИ бабушкина Библия раскрыта.Как ваши руки, Молли, похудели,Как выветрилась ваша красота,А ждете вы четвертого ребенка.Те трое худосочны, малокровны,Обречены костями осушатьК жилью неприспособленную местностьО Боже, Боже, Боже, Боже, Боже.К чему нам просыпаться, если завтраУвидим те же кочки и дорогу,Где палка с надписью: «Проспект побед»,Лавчонку и кабак на перекрестке,Да огороженную лужу: Капитолий.А дети вырастут, как свинопасы,Разучатся читать, писать, молиться,Скупую землю будут ковырять,Да приговаривать, что время – деньги.Бессмысленно толпиться в Пантеоне,Тесовый мрамор жвачкой заплевав,Выдумывать машинки для сапог,Плодить детей и тупо умирать,Почти не сознавая скучной славыОбманчивого слова: пионеры.Проспите лучше, Молли, до полудня,Быть может, вам приснится берег ТемзыИ хмелем увитой родимый дом.

[82] Навеяно некоторыми страницами из романа Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чеззлвита». О том, как было восстановлено это утраченное стихотворение Кузмина, рассказывает В. Н. Петров (Панорама искусств.

«Кажется, в 1960 году ко мне обратился главный редактор серии «Библиотека поэта» В. Н. Орлов… В. Н. Орлову хотелось найти неизданные тексты, которые можно было бы включить в антологию. Мы оба вспомнили стихотворение об американских переселенцах. Но мы не знали этих стихов наизусть и не располагали никакой записью.

…Мои поиски были тщетны. Последнюю надежду я возложил на феноменальную память И. А. Лихачева и не ошибся.

И. А. Лихачев приехал ко мне и на вопрос, помнит ли он «Переселенцев», ответил:

– Конечно. Я пронес эти стихи сквозь годы и десятилетия.

Он присел к столу и записал великолепным почерком без единой помарки довольно длинное стихотворение».

Комментарии

Стихотворения Кузмина печатаются по текстам первых (они же чаще всего и единственные) изданий его сборников, в порядке их выхода в свет. Это не означает, что преследовалась цель отразить его творчество непременно во всей полноте: так, некоторые – слабейшие, по общему мнению, – сборники вовсе не попали в эту книгу (например, «Куранты любви», «Глиняные голубки» и др.). Не вошли и многие стихи из отобранных сборников – те, на которых, при всем их бесспорном изяществе, лежит печать чрезмерной «манерности» или «пряности». Однако те же мотивы, то же изящество и виртуозная легкость (на грани «легкомысленного порхания по строчкам») есть и в ряде стихов, вошедших в эту книгу. Думается, что полнота представления о поэтическом облике Кузмина, таким образом, не нарушается.

Вместе с тем ставилась задача обратить внимание читателя на те стороны творчества Кузмина, которые часто оставались в тени, что как раз и обедняло наше представление о нем: это, условно говоря, «Ярославль» – волжские и заволжские корни и мотивы его поэзии, это смирение и как будто неожиданная в нем крепость духа, позволившие Кузмину не бояться бедности и смерти и сохранить в трудные годы поэтическую силу и свежесть.

Сложно было решить вопрос о расположении стихов внутри сборников. У Кузмина они объединены в циклы, порой пронизанные сквозным движением (так, отмечалось исследователями, в циклах «Осенних озер» содержится движение от «плотского» к «духовному»). Для него самого цикличность играла, несомненно, большую роль. «Нам кажется явлением специально наших дней стремление объединять лирические стихотворения в циклы, а эти последние в к н и г и», – писал Кузмин в рецензии 1912 г. на сборник стихов Вяч. Иванова. Но самый принцип «избранного» неизбежно разрушает циклическую цельность: два-три, а то и одно оставшееся от цикла стихотворение не могут претендовать на то, чтобы нести в себе всю полноту лирического содержания цикла. Это вынуждает, к сожалению, отойти от принципа цикличности и соблюдать внутри сборников приблизительную хронологическую последователыюсть. О принадлежности же стихотворения к тому или другому циклу сообщается в примечаниях.

Поздние стихи Кузмина сложны и содержат много далеко не всегда ясных аллюзий и ассоциаций, будь то образы современного кинематографа или отзвуки гностических или оккультных учений, порой в парадоксальном соседстве. И традиционный – мифологический или литературный – образ может оказываться в неожиданных контекстах, в которых его функция не совпадает с традиционной. Или же смысл воплощается последовательно в образах-символах разных стран и эпох, имеющих прямое или отдаленное соответствие. Для пояснения этого принципа можно снова сослаться на статью самого Кузмина о Вяч. Иванове: «Стремленье к полноте и насыщенности иногда заставляет поэта брать образы из разных эпох в одном и том же произведении, в чем скорее можно видеть непосредственность, нежели надуманность. Притом нам кажется, что некоторые образы настолько стали символами, что потеряли связь с эпохою, их породившей. Границы же между общеизвестными и претенциозно археологическими упоминаниями так неустойчивы, что руководствоваться тут можно лишь вкусом и художественным тактом». Порой «стремленье к полноте и насыщенности» приводило Кузмина к чрезмерным темнотам смысла.

Что же касается прозы Кузмина, то в книге содержится попытка представить самые разные образцы ее – и «стилизованные» романы и повести, и рассказы из современного писателю быта, и критические эссе.