Стихи

Рождественский Роберт Иванович

[1971–1973]

День рождения женщины

"Так сколько ж ей?.." "И в самом деле, — сколько?.." А женщина махнёт рукою и промолвит нараспев — светло и горько: — Зачем считать напрасно? Все — мои… — А после выпьет за друзей пришедших. И будет излучать высокий свет… Есть только дни рождения у женщин. годов рождения у женщин нет!

[1973–1977]

Долги

Пришла ко мне пора платить долги. А я-то думал, что ещё успею… Не скажешь, что подстроили враги. Не спрячешься за юношеской спесью… И вот я мельтешу то здесь, то там. Размахиваю разными словами… "Я расплачусь с долгами!.. Я отдам… Поверьте мне!.." Кивают головами леса и травы, снегопад и зной, село

Косиха, Сахалин и Волга. Живёт во мне, смеётся надо мной немыслимая необъятность долга! Ждёт каждая секунда. Ждут года. Озёра, полные целебной влаги. Мелькнувшие, как вспышка, города. Победные и траурные флаги. Медовый цвет клокочущей ухи, моей Москвы всесильные зарницы и те стихи, те — главные — стихи, которые лишь начинают сниться. И снова полночь душу холодит. И карандаш с бессонницею спорит. И женщина в глаза мои глядит. (Я столько должен ей, что страшно вспомнить!..) — Плати долги!.. Плати долги, чудак!.. Давай начистоту судьбу продолжим… Плачу. Но каждый раз выходит так: чем больше отдаёшь, тем больше должен.

[1973–1977]

Художник

А он — неуёмный, как мастер, не ведает вновь ничего. И более всякой напасти страшится себя самого. И снова — сплошные препоны. И в мире не создано книг. И вновь — пред началом работы — он сам у себя ученик.

[1973–1977]

" Та зима была, "

Та зима была, будто война, — лютой. Пробуравлена, прокалена ветром. Снег лежал навалясь на январь грудой. И кряхтели дома под его весом. По щербатому полу мороз крался. Кашлял новый учитель Сергей Саныч. Застывали чернила у нас в классе, и контрольный диктант отменял завуч… Я считал, что не зря голосит ветер, не случайно болит по утрам горло, потому что остались на всём свете лишь зима и война — из времён года!.. И хлестала пурга по земле крупно, и дрожала река в ледяном гуле. И продышины в окнах цвели кругло, будто в каждое кто-то всадил пулю!.. И надела соседка платок вдовий. И стонала она допоздна-поздно… Та зима была, будто война, — долгой. Вспоминаю и даже сейчас мёрзну.

[1973–1977]

Памяти Василия Шукшина

До крайнего порога вели его, спеша, — алтайская порода и добрая душа… Пожалуйста, ответьте, прервав хвалебный вой: вы что, — узнав о смерти, — прочли его впервой?! Пожалуйста, скажите, уняв взыгравший пыл: неужто он при жизни хоть в чём-то хуже был?! Поминные застолья, заупокойный звон… Талантливее — что ли — стал в чёрной рамке он?! Убийственно жестоки, намеренно горьки посмертные восторги, надгробные дружки. Столбы словесной пыли и фимиамный дым… А где ж вы раньше были, — когда он был живым?

[1973–1977]

Программистам, обучающим ЭВМ

Проводов натруженные жилы. Алгоритмов сомкнутая мощь. Учится писать стихи машина. Я не против. Я хочу помочь. Я её программы не нарушу, одобряя стихотворный зуд… Только мало — в рифму. Надо — в душу. Рифмы рифмами. Не в этом суть… Пусть же, как положено, вначале втиснутся в машинные зрачки уравненья счастья и печали, формулы удачи и тоски. Но однажды пусть она, машина, осадив свой электронный бег, зная все конструкции снежинок, тихо спросит: "Что ж такое снег?…" "Как это возможно — запах детства?…" "Почему вам снится скрип саней?…" И пускай непостижимо тесно в ящике железном станет ей! Пусть она, как мы, почует ветер. Испытает пусть, к земле склонясь, зависть к тем, кто жил до нас на свете. Ревность к тем, кто будет после нас. (Это сделать непременно стоит, если уж всерьёз учить её…) Пусть она — хотя бы раз — застонет, ощутив бессилие своё. Пусть почует жар нетерпеливый и запомнит как приказ: "Живи!" Если б вся любовь была счастливой, не было бы песен о любви… Поднимаясь на дыбы ершисто, собственный обозначая путь, пусть она единожды решится (не подумав!) сделать что-нибудь. Пусть потом опомнится. Остудит мозг несметный. Но — ему назло — проклянув себя, опять поступит глупо, нелогично и светло! Спутает, что важно, что не важно. Вымолвит: "Какие пустяки!.." …Может быть, тогда машина ваша и напишет настоящие стихи.

[1973–1977]

" Кромсаем лёд, "

В. Пескову

Кромсаем лёд, меняем рек теченье, твердим о том, что дел невпроворот… Но мы ещё придём просить прощенья у этих рек, барханов и болот, у самого гигантского восхода, у самого мельчайшего малька… Пока об этом думать неохота. Сейчас нам не до этого пока. Аэродромы, пирсы и перроны, леса без птиц и земли без воды… Всё меньше — окружающей природы. Всё больше — окружающей среды.

[1973–1977]

" Неожиданный и благодатный "

Неожиданный и благодатный дождь беснуется в нашем дворе… Между датой рожденья и датой смерти кто-то поставит тире. Тонкий прочерк. Осколок пунктира… За пределом положенных дней руки мастера неотвратимо выбьют минус на жизни твоей… Ты живёшь, негодуешь, пророчишь. Ты кричишь и впадаешь в восторг… Так неужто малюсенький прочерк — не простое тире, а итог?!

[1973–1977]

Любовь настала

Как много лет во мне любовь спала. Мне это слово ни о чём не говорило. Любовь таилась в глубине, она ждала — И вот проснулась и глаза свои открыла! Теперь пою не я — любовь поёт! И эта песня в мире эхом отдаётся. Любовь настала так, как утро настаёт. Она одна во мне и плачет и смеётся! И вся планета распахнулась для меня! И эта радость, будто солнце, не остынет! Не сможешь ты уйти от этого огня! Не спрячешься, не скроешься — Любовь тебя настигнет! Как много лет во мне любовь спала. Мне это слово ни о чём не говорило. Любовь таилась в глубине, она ждала — И вот проснулась и глаза свои открыла!

?

Музыка Раймонда Паулса.

Песня павших в бою

Мы были большими, как время. Мы были живыми, как время. Теперь — мы в легендах прославленных дней. Теперь — мы в поэмах и прозе. Теперь — мы в граните и бронзе. Теперь — мы в безмолвье могильных камней. Спасибо за память, потомки. Спасибо за верность, потомки. Спасибо за то, что алеет заря. Не зря мы над смертью смеялись! Не зря наши слёзы и ярость! Не зря наши песни! И клятвы не зря! А вы оставайтесь живыми. Прекрасно и долго живыми. Мы знаем: дорога у вас не проста. Но вы — продолжение наше. Но вы — утешение наше. Но вы — наша слава. И наша мечта.