Стихотворения и поэмы

Полонская Елизавета Григорьевна

Брату («Ты был хайбрау, — ты в этом неповинен…»)

Ты был хайбрау, — ты в этом неповинен: Уже в пять лет Дагер провинциальный Портрет твой детский выставил в витрине, С глазами ангела и с тросточкой нахальной. Ты шел своей дорогой — трудной, дальней. Высокомерно прожил ты в пустыне. Что сверстники?! Ты знал — их слава минет, Ты их казнил улыбкою печальной. Лишь книги ты еще любил на свете, И были радостью тебе чужие дети. Ты ничего не ставил выше чести. Горжусь, что я была твоей сестрой, Мой милый брат, мой дорогой хайбрау. — Пусть Пуговичник заберет нас вместе! <Январь — апрель 1961>

«Антенны телевизоров стремятся…»

Антенны телевизоров стремятся В голубоватый унестись туман, Они

как, птицы вещие томятся, В сетях их держит город-великан. Темнеет. В зимнем пламенном закате Их крылья распростерлись на полет, Но держит каждую стальной канатик И каждую за ножку в дом ведет. Мещане там на креслах и диванах Сидят, глядят глазами сытых крыс, — О фильмах рассуждают иностранных И подвергают критике актрис. Но дети смотрят жадно и ревниво, Космического века сыновья, И войны, и любовь, и детективы, Пространство жадно взорами ловя. Настанет ночь. Экран погаснет в раме Беспамятством весь мир земной объят. И дети, увлекаемые снами, Вслед за антеннами в эфир летят. < 27 апреля 1961 >

За лесами

За лесами как будто зажгли фонари, А леса холодны и белы. На гуманном пожаре вечерней зари Встали стройные сосен стволы. Все померкло, и ночь раскрывает одна Оловянный шатер под окном. Что за ночь, что за ночь! Золотая луна Светит узким ущербным серпом. И уже розовеет восток на глазах, Озаряется бликами лес. И луна, убывая и тая в лугах, Не сойдет до полудня с небес. В темноте я лежу без огня, Упиваясь игрою лучей, И горят для меня, для одной лишь меня Краски северных зимних ночей. <Декабрь 1961>

«Чем старше делаюсь, тем я люблю сильней…»

Чем старше делаюсь, тем я люблю сильней, Не с пылкостью влюбленного подростка. Не с жаждой зрелых лет, властительной и острой, Но с верностью познавших жизнь людей. Люблю мою зеленую планету, Восходы зимние, февральскую метель, Луну ущербную, бродящую по свету, Апрельскую веселую капель. Люблю в июле хвойный запах леса И воздух поля горько-медвяной, Люблю тумана белую завесу Но вечерам над поймой заливной. И прикоснуться я люблю щекою К большому дереву, березе иль сосне, И вдруг почувствовать: оно живое — Там, под корой шершавой, в глубине. <5 февраля 1962. Комарово.>

Тарту

Мне было двадцать пять, когда впервые Увидела я гору Тоомамягги, Разрушенный собор, библиотеку, Разбросанные среди лип столетних В густых аллеях здания старинных клиник, И воздух твой вдохнула, полный влаги Озер окрестных и смолы сосновой. Я о тебе давно уже слыхала, — С далеких пор к тебе тянулась юность. Ливонскими Афинами прозвали Тебя поэты в Пушкинское время За то, что ты соединял ученость, И тихий труд, и шумные досуги, За то, что здесь свой круг водили музы. Сюда Жуковский улетал мечтою, Здесь пламенные песни пел Языков И Абовян задумчивый учился, Охваченный возвышенной заботой О тяжких ранах матери-отчизны. Здесь русского создатель гуманизма, Великий Пирогов, в тиши работал. И что он, быть может, клятву создал, — Ее и я с волненьем повторила: «Клянусь всегда во всем служить народу И продолжать учиться, не скрывая Того, чего достигну я в науке, И зависти не знать к чужой работе, И говорить всегда открыто правду!» То было на втором десятке века. Немало нас пришло к тебе в науку, Наставник-город, арсенал познаний! Ты Дерптом был для нас, и Дерпт, и Юрьев, Но долго оставалось неизвестным Твое большое, подлинное имя, Эстонским данное тебе народом. Где вы, друзья, товарищи былые? Я ваши имена встречала в книгах, — Свою вы верно выполняли клятву. А ты, веселая с печальными глазами, Делившая со мной и труд, и отдых, Ты микроскоп сменила на винтовку, В бою с фашистами, в Варшавском гетто Сражалась, пала ты, как честный воин. И вот, опять, я возвратилась в Тарту, Вдохнула снова запах, полный влаги Озер окрестных и смолы сосновой, С

горы на даль зеленую взглянула, Под липами задумалась глубоко. Круг завершен, и повторяю вновь Забытую, старинную присягу: «Служить народу и стоять за правду!» 1962

Ранней весной на Неве

Туман. И Петропавловская крепость Едва маячит в сумраке дневном. Волшебная приходит полуслепость Декабрьским влажным, теплым днем. Молоденькие клены, стоя в парах, Все ветви устремили в высоту. Чуть светится зелененький фонарик Там, на горбатом Кировском мосту. Бродить бы так до ночи по тропинке Вдоль Академии над вздыбленной Невой, Но отсырели тонкие ботинки. Пора домой. 1962

Брату

Я оттепели ленинградской Люблю внезапную капель, Как будто к декабрю апрель Пришел поговорить по-братски И напроказил… Так и ты Смягчаешь зим моих суровость И вносишь в комнату, как новость, Мимозы желтые цветы. <1962>

Сверстнице

Как прожить без любви, дорогая, Без любви столько лет? На ладони твоей я читаю Улетевшего прошлого след. Есть глаза голубые У беспечных, как дети, людей, Есть и косы седые, Наших кос, дорогая, седей. Но испытанный в древних ремеслах Весельчак Фигаро Цвет ореха вернет нашим косам — Это сделать не так уж хитро. Ты не хочешь подделывать чувство? Так отвергни его! Преврати прожитое в искусство И мастерство. <Январь 1957, Переделкино — 12 февраля 1963, Ленинград>

Праздник песни в Эльве

Зал зеленый без ограды Был открыт со всех сторон. Склон горы служил эстрадой, Крышей — серый небосклон. Как ручьи сбегают к морю, Как тропинки с гор — к шоссе. Шел на праздник целый город, От детей до дедов, все. Реют флаги, блещут трубы… Смех и гомон голосов… Сколько синих, красных юбок, Сколько белых рукавов. Стало тихо, и докладчик Праздник песенный открыл. Дождик маленький украдкой Между тем заморосил. Дождь окончился с докладом. Детский выстроился хор. Мы с тобой сидели рядом. Вышла туча из-за гор. Сельский регент руку подпил. Зашумел над ливнем лес. Песни вырвалась свободно И взлетела до небес. Так тревожно, беспокойно Пели голоса детей: «А нужны ли русским войны? Вы спросите матерей!» Мы про ливень позабыли. Не стирая слез с лица, Мы ладони все отбили, Аплодируя певцам. Оглянулись: не одни мы Говорили: «Подождем!» — Песню мира пели с ними Десять тысяч под дождем! <1963>

«Напудрены снегами все деревья…»

Напудрены снегами все деревья, Как будто восемнадцатого века Опять пришли на землю времена. Окончились печальные кочевья, И вечно-ищущего человека Сверхатомная разнесла война. Нет, это лишь последствия метели, Февральской вьюги над страной карельской. Нам жить и жить еще года… И никому еще не надоели Ни прелести спокойной жизни сельской, Ни хищнее гиганты города. Мы ляжем спать спокойно, безмятежно, Проснемся утром, в светлый день веселый, В день гибели грядущей неизбежной, Среди развалин, в мире катастроф. Увидим жизнь бессмысленной и голой, И не услышим ни людей, ни строф. <31 января 16 февраля 1964, Комарово>

«Спасибо вам, усталые глаза…»

Спасибо вам, усталые глаза: Далекое не охватить вам взглядом, Я вижу ясно только то, что рядом — Прозрачное, как детская слеза. Открытое, как детское веселье, Как слово чести, как желанье жить… Быть может, недалеко новоселье, Но все хочу — грядущее любить. <27 января — 4 июня 1964>