Стихотворения и поэмы

Полонская Елизавета Григорьевна

Сон

Мне снились развалины дома, Дымящийся остов войны, И я проходила по краю Разбитой снарядом стены. Кирпич подо мною шатался И рушился в бездну карниз, Но что-то влекло меня дальше, Куда-то все глубже и вниз. И та, что была всех на свете Мне ближе — мой светик родной — Седой бездыханною куклой Лежала в пыли под стеной. Сухое и легкое тело Я на руки молча взяла, Я в мертвые очи глядела — Ее, как ребенка, звала. Но голос, как птица, трепещет, И крыльев, и звука лишен… О как я боюсь тебя, вещий Мой сон, неминуемый сон! <Июнь 1940>

В Польше

…В Польше еврейскому населению предписано носить обувь на деревянной подошве (из газет)

В Польше стук деревянных подошв. В кожаной паре там не пройдешь. Теперь сантиметр подошвенной кожи Жизни людской много дороже. Кожа нужна для господских ног. Сшита из кожи пара сапог. Ту обувь не носят жиды и холопы. Стоят сапоги на горле Европы. Женщины, дети и старики, Девушки, нежные, как цветки, Стучат деревяшками для приметы, Проходя по улицам новых гетто. Ничего, друзья мои, ничего! Франция вся ходила в сабо. Луи Капет был роскошным мужчиной — Все это кончилось гильотиной. <14 июля 1940>

«И показалась детскою забавой…»

И показалась детскою забавой Всем нам война четырнадцатого года, — Наивным старомодным поединком С отсталыми понятьями о чести. Раскланиваясь в воздухе друг с другом, Летали знаменитейшие асы! А танки выходили в одиночку, Как чудища, которых отпускают С цепи, чтоб поразить воображенье. Кричала пресса, проливая слезы, О бреши, сделанной в готическом соборе, И нации друг друга упрекали В жестокости. Жестокость! Это слово Теперь с вооруженья армий снято, Оно заменено — уничтоженьем. <Июль 1940>

Дубы Сен-Клу

Пылают Франции леса, Дубы Сен-Клу, узорчатые клены, Густые липы Севра и Медона, Ваш черный дым встает под небеса! Враги идут. Навстречу им с презреньем, С отвагой, с яростью, с ожесточеньем Бросала Франция цвет юности своей. Растоптан он на Сомме и на Эне, На Марне, на Уазе и на Сене… О реки родины, вы изменили ей! О реки тихие, отрада пар влюбленных, Удильщика воскресного приют, Когда к вам танки двинулись в колоннах, Вы их не сбросили лавиной вод взметенных, Вы пропустили их. Они идут. Но вы, леса, вы поджидали молча, Пока они войдут под вашу сень. Вы взяли их в кольцо древесных полчищ, Где с полумглою схож зеленый день. Вы дали им прохладой насладиться — И пламя преградило путь убийцам, Ваш черный дым плывет под небеса… В раскатах взрывов, в самом пекле боя, Вы умираете бесстрашно, стоя, Дубы Сен-Клу, узорчатые клены, Густые липы Севра и Медона… Пылают Франции леса. <Июль 1940>

«Свидетели великих потрясений…»

Свидетели великих потрясений Заговорят. Через десятки лет, Когда следы глубоких разрушений Трава затянет, явится поэт. В какой стране, не ведаю… Овидий, Гюго иль Пушкин, Гете иль Шекспир, Он из рядов людских неслышно выйдет И, как свое наследство, — примет мир. Все пепелища, все воспоминанья, Земли чудовищно изрытый лик, И мертвецов сухие показанья, И кинопленки яростный язык — Он все возьмет. В спокойном полумраке Большого города, где дышит сон, Вообразит летящий с неба факел Сырую тьму убежищ, тихий стон. О мужестве и верности любимых, О доблести суровой матерей — Прочтет он в письмах, бережно хранимых, Залитых кровью баснословных дней. Задумается он, как жили люди, Как для отчизны жертвовали всем… И сердце дрогнет в нем, и это будет Прекраснейшая из людских поэм. <Ноябрь 1940>

«Здесь вчера еще люди жили…»

Здесь вчера еще люди жили, Горе мыкали, ждали наград, Простынями постели стелили, Посылали в школу ребят. Здесь работали честно, на вечность, Как хозяин и совесть велит: Если в доме поставили печку — Знали, печка сто лет простоит, А, сегодня, как память о мире, — Дымоходы среди пустырей, И висят в голубом эфире Трубы крепких чугунных печей. 1940

«Как я рада, что ты вернулся…»

Как я рада, что ты вернулся Невредим из проклятых лап! Светлым месяцем обернулся Самый темный в году декабрь… Бродим вместе, не расставаясь, Как той осенью дальней, когда Перед нами во мгле открывались Незнакомые города. Я твою горячую руку Нахожу средь ночной темноты. «Нам судьба сулила разлуку…» — Говоришь, исчезая, ты. <Апрель 1941>

«Русскую печь я закрыла, посуду прибрала…»

Русскую печь я закрыла, посуду прибрала, Чисто вытерла стол и сажусь за дневник. Муза, поговорим. Я ночь по тебе тосковала. Строки весь день набегали мне на язык. Не уходи. Я так обездолена, видишь — Плечи согбенные, пряди седые волос… В сердце мне загляни, и в бездну ты внидешь. Мужество дай мне, молю, — не посылай мне слез. Много таких, как и я, по земле нашей бродит, Дом потерявших, нашедших убогий приют — Ночи не спят, по утрам на дорогу выходят, Слушают радио, ходят на станцию, ждут… Вторгся в отечество враг. Сыновья наши бьются, Грудью живой становясь танкам его на пути! Встань с нами рядом, сестра! Великою силой искусства Мужество наше умножь, мщению с нами учись! <6 октября 1941–1942 Кукуштан — Полазна>

Дорога на восток

Качаются и дребезжат теплушки. Они детей увозят на восток. Навстречу нам везут на запад пушки. Не плачь, дитя. Наш путь еще далек. Мы едем вдаль. От города родного, Где детство светлое твое текло, Нас гонит враг. Но мы вернемся снова. Спи, маленький, укрывшись под крыло. Уснул малыш. Расстегнут синий ворот. А старшие на нарах, лежа в ряд, Заводят песню про любимый город, И звуки песни той летят, летят… Бегут в окне леса, поля, болота. Мелькнет порой сторожка за окном. Стучат колеса. С каждым поворотом Все ближе ночь. Все дальше милый дом. «Любимый город может спать спокойно» — Так ласковы девичьи голоса. Над городом идет налет разбойный, Огнем смертельным дышат небеса. Иль песня лжет? Готовит вероломство? Нет, песня — вестник доброго конца. Любимый город, мы к тебе вернемся! Порукой — жизнь! Порукою — сердца! <1942>

Голос друга

Сын на войне. Где друг, бог весть… Но кто-то, кто-то дома есть. Едва приду, через порог Знакомый слышу говорок. А, это ты, приятель мой, Будильник, добрый домовой! Входил ты в наш семейный круг, Слуга усердный, верный друг. Ты сына в школу подымал, Какой трезвон ты затевал! Напоминал, как друг семьи: — — Короток день, вставай к семи! А вот теперь в тебе звучит И шум веков, и грохот битв. Деля военную судьбу, Ты с нами в сельскую избу Пришел, считая бег минут, Чтоб каждую наполнил труд, Чтоб страстным напряженьем сил Наш каждый миг осмыслен был. И ты упрямству учишь нас. Ты говоришь: Настанет час, — То час победы над врагом И возвращенья в отчий дом. 1942