Стихотворения и поэмы

Полонская Елизавета Григорьевна

Как в сказке

Сестрой Аленушкой с тобою рядом Проходит родина в чужом краю. Она глядит тревожным зорким взглядом, Оберегая голову твою. И если жаждой горло истомится, Припомни там, на дальнем берегу: «Не пей, Иванушка, из козьего копытца…» Будь осторожен. И не верь врагу. <Май 1945>

«Скатерть белоснежную выну из комода…»

Скатерть белоснежную выну из комода. Сын не ел на скатерти все четыре года. Котелок походный, кухня полевая, Скатерть расстилала мать-земля сырая. Мать-земля сырая, скатерть в росном кружеве… Приходила смерть к нему запросто поужинать. < 21 мая 1945>

Кровельщики

Просыпаюсь утром рано. Или это все во сне? Милый город из тумана Снова смотрит в очи мне. Молотки стучат на крыше, На дырявой, на сквозной. Это кровельщики, слышу, Ходят в небе надо мной. Легкой поступью отважных На разбитых кирпичах Ходят девушки в бумажных Толстых стеганых штанах. Там, на каменной верхушке Прочно в мире утвердясь, Держит кровельщик подружку За тугую перевязь. И ложится аккуратно Лист железный за листом На пробитый многократно Ленинградский старый дом. Так, пройдя года блокады, Видя правды торжество, Лечат раны Ленинграда Дочки младшие его. Ловким их рукам покорен, Внемля звонким голосам, Старый дом, хлебнувший горя, Молодеет по часам. 1945

Дети

Они из переулка Выходят на прогулку На набережную Невы, Где дом с колоннами и львы. Идут попарно, щебеча, Ногами шаркая, стуча. День солнечный, морозный, Румянит лица воздух. А над Невою синь небес, А за Невой — лебедок лес, Стук молотков и лязг вдали — На верфях строят корабли. Кругом такая красота, Кругом такая высота! Мы рвемся в завтра из вчера, А малышам гулять пора. Их мешковатые пальто На рост: длинней и шире. Пускай растут. Пусть им никто Не угрожает в мире. 1945

Матери

Мне тяжело участие людское И трудно о тебе — о мертвой — говорить Не потому, что я хочу забыть, А потому, что чувствую тебя живою. <17 января 1946>

«Все, что поверхностно, — уносит ветер…»

Все, что поверхностно, — уносит ветер. Осталось только главное на свете: Зажги огонь и воду вскипяти И встреть усталого солдата на пороге. Хлеб-соль на рушнике. Он долго был в пути — Умой его натруженные ноги. <1–6 марта 1946>

«Наш мальчик возвратился из больницы…»

Наш мальчик возвратился из больницы. Он не был дома ровно шесть недель. Ему все внове — комнаты и лица, И за окном апрельская капель. Как ручеек из плена ледяного. Он вырвался: шумит, бежит, кричит… Все хочет взять, потормошить, потрогать. Как воробей весенний деловит. Вот на диван бросается с размаха И прыгает. Звучит победный клик. Топочут ножки. Маленькая птаха Так учится летать. А мир велик. Оставь его. Набегается вволю И сладко на твоем плече уснет. Других усталостей и он узнает долю… Не торопись. Все будет в свой черед. <6 марта 1946>

«Увидим вновь Уланову — Жизель…»

Увидим вновь Уланову — Жизель. Любви доверчивой откроем снова Судьбу печальную. Под звонкую свирель Она умрет, весенняя Жизель. Но смерти не прервать очарованья. В прозрачном сумраке она возникнет вновь Виденьем призрачным, и чистая любовь Опять простит и рану, и страданья. Уланову — Жизель увидим вновь. 1946

Моей матери

Мы тебя схоронили У самой железной дороги, Там, где ночью и днем По болоту бегут поезда, Чтобы, в город въезжая» Чтоб, его покидая, Мы с тобою встречались Всегда. Ничего, что тебе подыскали Мы шумную дачу, Где ни склепов старинных, Ни ангелов с книгами Нет. Ты была городская, Не любила надрывного плача, Ты любила дорогу, Объездила в юности Свет. Дочь безверного века, Ты трезво глядела на вещи, Но понятие чести Ценила превыше Всего. Так ли я поступаю? Суди меня, мама, порезче, Я так верю тебе — Не осталось у нас Никого. Ты молчишь. Твое тело Истлело В болотной могиле. Где рука твоя, мама? Я жду поворота в судьбе. Мы у самой дороги Тебя схоронили, Но дороги всей жизни — Приводят к тебе. <1946>

«Привезли на кладбище. Ушли…»

Привезли на кладбище. Ушли. Над тобой тяжелый груз земли. Мы домой вернулись. А тебя уж нет. Пусто. Кто нас встретит? Черен белый свет. Щеточка, которой ты, бывало, Чистила перед уходом шляпу… Свежей болью сердце пронизало… Это горе шевельнуло лапу. Мы тебя оставили одну. Ты боялась, ты меня просила, Так просила: «Если я засну, Посиди со мной». Я изменила. Мамочка, ты помнишь, ты ко мне Приезжала в города чужие, И внезапно, словно в добром сне, Пахло домом, родиной, Россией. А потом состарилась и ты, Стала ясной беленькой старушкой. Ты хранила для меня мечты Юности и зрелых лет игрушки. Корку хлеба, странствия, нужду Ты делила с нами до победы. Ты ушла. Но я к тебе приду. Подожди немного. Я приеду. <6 апреля 1946>

«Ни для одного любовника на свете…»

Ни для одного любовника на свете Я тебя оставить не могла. Тает снег. На небе солнце светит. Я все та же, мама. Ты ушла. Ты рукой водила по постели. Все искала что-то. И в тоске Пальцы я свои в твои вложила, Но моих ты не узнала рук. <6 апреля 1946>

«В детстве, если тебе…»

В детстве, если тебе Жизнь счастливое детство дает, Мать в мечтах о твоей необычной судьбе, Над твоей колыбелью поет. В юности столько вокруг И друзей, и подруг. Но дороги расходятся вдруг. Все дороги расходятся вдруг. Вот и зрелые годы пришли. Боль утрат и горечь измен. Слово бьется, как птица средь каменных стен, Только запах весенней земли… Отсеки, отруби, отдели Горе сердца и горе уму, Умирать одному… <1947>