Стихотворения и поэмы

Полонская Елизавета Григорьевна

7. «Забыла ты о том, чужом…»

Забыла ты о том, чужом. Но за стеной твоей с ножом Стоит отверженный и ждет, Пока счастливый сын пройдет, Чтоб уложить его в постель Помягче материнской груди, Чтоб спела песенку метель, Какой не напевают люди, Чтоб тело нежное, тобой Взлелеянное год за годом, Толкнул тяжелою ногой Ночной прохожий мимоходом.

8. «Тогда в твой тихий дом придут…»

Тогда в твой тихий дом придут И на пол бережно положат Большую куклу, мерзлый труп, На сына твоего похожий.

9. «И легче ли тебе, сестра…»

И легче ли тебе, сестра, Что и того, убийцу, — тоже Шесть пуль законных спать уложат На снег тюремного двора? Над трупом сына Рыдай, счастливая жена, Рыдай и повторяй: «Он жив», — И ночи проводи без сна, И, низко голову склонив, Скажи: «Моя вина». <Апрель 1927>

СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В КНИГУ «УПРЯМЫЙ КАЛЕНДАРЬ» (1923–1926)

Стансы

В Нэпа четвертый год кто Станет писать без аванса? В честь Серапионовских братьев то Я начинаю стансы. Вулкан Фудзи-яма извергнул дым, Земля затряслась в Иокогаме: Всеволод Иванов въехал в Крым Верхом на чортовой маме. А славный Зощенко в тот же час, — Друзья, торопитесь отныне! — Немедленно въехал на Парнас На небольшой «Дрезине». Лунц взял Берлин, и хоть разбит Отчасти был при этом, Но он поправится и победит Прочие части света. Все титулы Федина кто сочтет, Все главы его романа? Везде ему воздают почет, В Москве и даже в Рязани. Прямые пути для широких натур, Будь сапожник иль граф ты: Николай Никитин via Рур Стал редактором «Правды». Груздев Илья высоко вознесен (Плод еженощных бдений): Рекомендует учебники он Трудшколам второй ступени. Старое старится, молодое растет, Кто же теперь поверит, Что Веня Каверин вновь перейдет Из мастеров в подмастерья? Слава, о Тихонов, отец баллад, Начальник обширного рода! Дал в Пролеткульте «Мертвый солдат» Семьдесят тысяч приплода. Миша Слонимский стал глубок — В шахты залез Донбасса. Из-под земли он приволок Идеологию класса. Слониха беременна девять лет, Такова слоновья порода. Федин родил не слоненка на свет, А «Города и годы». Скромность всех добродетелей мать И дочь хорошего тона. Знаю, Полонскую будут ругать Здорово Серапионы. <Ноябрь 1923 — 1 февраля 1924>

<Четыре отрывка из поэмы «Кавказский пленник»>

1. «Война варила людей в котле…»

Война варила людей в котле (В приварок чугунный шел горох), Огнем прожигала, студила в земле… Кто мог — выживал, умирал — кто мог. А кто оставался целым и жил, Тот был пищеварке отчаянной мил. Хилое тело и рыбья кровь — Власти конец и конец поколенья. Но юность встает из кипящих котлов — Она без изъяна и без сожаленья.

2. Месяц лазает

Видишь: Марс сегодня красен, Пахнут улицы бедой, Берегись, твой путь опасен Под чудесною звездой. Скрытой тенью в сумрак никни, Да на мостике не стой, Чтоб с Метеха не окликнул Ротозея часовой. Месяц ползает по крышам, Обходя Шайтан — базар. Легкой поступью неслышной, Поднимись на Авлабар. Постучи неслышным стуком У показанных ворот. Не любовную докуку Утолишь…

3. Письмо

Как будто сад раскинутым Стоит в долине город, А улицы, в долине той, Уходят прямо в горы. У нас еще задумалась Весна — идти иль нет, А здесь на пышных улицах Веселый летний цвет. А солнце жарит с высоты, Палит огнем пожарным. От солнца этакого ты Сойдешь с ума, товарищ! А хлеба здесь не родится, Жрет булки весь народ. Буржуев здесь не водится, — Их вывели в расход. Вина здесь не убавится, Хоть пей с утра до вечера, А бабы здесь — красавицы, Но, малость, недоверчивы. Когда-нибудь, наверное, Устроим для народа, Чтобы во всех губерниях Была как здесь погода!

4. «Ты написан бурой краской…»

Ты написан бурой краской. Меж двумя морями мост. Там на карте гор кавказских Не увидишь пышный рост. А посмотришь глазом зорким Город есть такой, Тифлис. Ходят ослики по горкам Осторожно вверх и вниз. По вместительной плетенке Тащат с каждой стороны, Луком, дынями и грушей Тяжело нагружены. Звонким голосом погонщик Приглашает покупать, Но мальчишки могут тоньше И пронзительней кричать. Если солнце жарит спину, Помани-ка их сюда, — В толстых глиняных кувшинах Есть прохладная вода. Крик и говор на базарах, Пахнет серой над Курой, В тесноте кварталов старых Не проходит верховой. Жмутся улицы по склонам, Крыша, крыша лезет вслед. Там крылечкам и балконам Нет конца и счета нет. День-деньской печет как в печке, Не найдешь тенистый сад. Кипарисы словно свечки, В землю воткнуты, торчат. Ну, а все-таки тифлисцам Не сидится по домам, Даже дома спать ложится Неохота, видно, там. Спят на улице немало, А под голову — рука, Нет прохладней одеяла, Мягче нет пуховика. <1925>

«Сердце эта смерть тревожит…»

Сердце эта смерть тревожит Криком явственным в ночи. Ты проснешься в мутной дрожи. Тихо. Свет горит. Молчи. Настене цветок обойный — Профиль ложный мертвеца. Все противно. Все спокойно, — Бром в стакане, — жди конца. Ночь как ночь, и звуки лиры — Просто песенная блажь. Никому в проклятом мире Милой лиры не отдашь. Схоронили. Придавили. Гроб дубовый, глина, лед. Вечер. Темная могила. Ветер песенки поет. <Январь 1926>

Элегия

Жил мальчишка шалый и кудрявый С дурью песни, с золотом волос. В ближний город он ушел за славой — На продажу песни он принес. Говорится в сказках и рассказах — Осмеяли люди простака. Приняла мальчишку без отказа Городская черная река. Ну, а в жизни вышло все иначе — Улыбнулась слава пастуху. Стала жизнь — не жизнь, а удача, И послушной звонкому стиху. Стал, кудрявый, стихотворцем модным, Пел и пил, меняя кабаки. Сутенеры, девочки и сводни Плакали под звонкие стихи. Этот случай — всем давно известен, И рассказывают в книгах так: Посмеялись в городе над песней, — Удавился в городе простак. <1926>

Гражданка смерть

Нет, мы тебе не побежим навстречу, Тебе, гражданка Смерть, не в меру будет лесть. Идея — порожденье человечье, — Из-за нее в петлю не стоит лезть. Собаки лаются, а ветер носит, Пусть в равнодушье обвиняют нас, Мы двух столетий жили на откосе, Тебя, гражданка Смерть, мы видели не раз. Твой выбор невелик, но верен: Веревка, пуля, яд, вода, — Ты многих соблазнила, лицемеря, — Красивых, юных, пылких — иногда. Идея, она бушевала И слушать было неплохо, Когда в девятнадцатом в стекла вокзалов Стучало свинцовым горохом. А нынче — бродит, медведя ручней, И с палкой при ней поводырь, И морда в железе, а в шкуре у ней Не счесть унижений и дыр. Нам будут завидовать поколенья. Нас горькой памятью помянут. Иные — счастливыми нас оценят, Иные — несчастными назовут. Три тома напишет историк казенный О песнях революционных лет. По рангу и чину поставят колонны Носящих кличку — поэт. Ты будешь читать наши книги, дитя, Дитя поколенья чужого, И ты удивишься, прочтя Иное безумное слово. <1926>