Стихотворения и поэмы

Стоянов Людмил

251. ПЛАЧУЩАЯ ЛАПША

Ночью под модной крышей, где размещен отель, я сквозь окно услышал плачущую свирель. Было ее звучанье в яркости голубой словно бы обещанье, связанное с мольбой. С вышки многоэтажной — нету важнее дел — через заслон бумажный я ее разглядел. Двигаясь с явным толком в блеске ночных теней, медленно шла двуколка ниже ночных огней. В темной какой-то робе сгорбленный старичок шел меж ее оглобель, словно бы ишачок. И, украшая дело, словно луга апрель, с жалким призывом пела нищенская свирель. Город оповещая, ехала не спеша, знающих обольщая, плачущая лапша. Люди рабочей смены, дружный

ночной отряд, севши вокруг, степенно эту лапшу едят. Мне до нее не близко, но — по всему видать — вкусно ее из миски палочками хлебать. Скучно мне на банкетах, муторно для души. Вот похлебать бы этой запросто здесь лапши! 1967

252. ПЕЙЗАЖ У ОКНА

Безмятежна и нежна, как-то непривычно под окном стоит сосна местности больничной. По утрам, пока темно, и при солнце знойном на нее гляжу в окно прямо и достойно. Променяв свое жилье на бивак палатный, пью спокойствие ее даром и бесплатно. В синем мареве снегов нашу зыбкость чуя, лучше всяких докторов нас она врачует. В тишине ее ветвей, словно бы с наброска, приютилась рядом с ней слабая березка. Красный лозунг кумача, птиц бесшумных стая. Белый ситец и парча, солнцем залитая. Подвенечная свеча, риза золотая. 1967

253. НОЧНОЙ СОН

По плечу видать — силен отрок загорелый. Черный волос лезет вон из сорочки белой. Смуглолиц и горбонос, выделан как надо, только глаз недобро кос, в речи нету склада. Но когда огонь прикрыт в угловой палате — как он спит! Ах, как он спит на своей кровати! Как для ссыльного орла, помнящего горы, та кровать ему мала, плохо без простора. Словно сделав два шага на пути к разлуке, остановлена нога, распростерты руки. Точно громкие слова между оробелых, затерялась голова средь подушек белых. И видны издалека простынь с одеялом, словно луг и облака, ливень и обвалы. Мир вокруг заклокотал, небо повернулось. Так бы, верно, Демон спал, если бы заснулось. 1967

254. Я ОТСЮДОВА УЙДУ

Я на всю честную Русь заявил, смелея, что к врачам не обращусь, если заболею. Значит, сдуру я наврал или это снится, что и я сюда попал, в тесную больницу? Медицинская вода и журнал «Здоровье». И ночник, а не звезда в самом изголовье. Ни морей и ни степей, никаких туманов, и окно в стене моей голо без обмана. Я ж писал, больной с лица, в голубой тетради не для красного словца, не для денег ради. Бормочу в ночном бреду фельдшерице Вале: «Я отсюдова уйду, зря меня поймали. Укради мне — что за труд?! — ржавый ключ острожный». Ежели поэты врут, больше жить не можно. 1967

255. ДВЕ СОБАЧЬИ МОРДЫ

Пусть я тронутый на треть и в уме нетвердый, но желаю лицезреть две собачьи морды. Больше женщин и юнцов — близких исключая — я своих прекрасных псов увидать желаю. Я б прикидывать не стал, а единым духом ту ложбинку почесал за собачьим ухом. А они — и тот, что млад, и заматерелый — указаний не хотят, знают сами дело. Сами знают, что сказать, лая между прочим, и от радости визжать из последней мочи. Я пришел из тех гостей, из таковской бражки, где ни мяса, ни костей — киселек да кашки. Я вам вместе, пес и пес, из палаты жаркой никакого не принес малого подарка. …Не желаю порошков и пилюль снотворных, а хочу собачьих псов, сильных, непритворных. 1967

256. МУЖИЦКИЕ ПИСЬМА

А я вот довольно зависим и вряд ли чего бы достиг без дедовских медленных писем, без смысла крестьянского их. Всё было бы только притворство, я сам ничего бы не смог, когда бы в свое стихотворство не внес доморощенный слог. Издержки и таинства стиля ничуть не стараюсь избыть, — да, мы его дома растили, а где его надо растить? Негромкое строчек движенье для тех, кто в чужой стороне, наполнено всё уваженьем ко всей — поименно — родне. Писал их в далекое время в деревне заштатной своей по главной прижизненной теме я самый как раз грамотей. Но все-таки стиль создавали, пока он таким вот не стал, все те, что тогда диктовали, а я только просто писал. 1967

257. СЕРДЦЕ

Если мир треснет, трещина пройдет через сердце поэта.

Генрих Гейне

Мир был разъят и обесчещен, земля крутилась тяжело. Ах, сколько их, тех самых трещин, по сердцу самому прошло! Оно еще живет покуда и переваривает быт, но, словно с трещиной посуда, веселым звоном не звенит. Оно еще стучит неплохо, в нем не совсем погаснул жар; оно годится твой, эпоха, последний выдержать удар. 1967

258. НОЧЬ В ПЕРЕУЛКЕ

Как в сказочной шкатулке, похожий на ханжу, в токийском переулке томительно хожу. Сначала по закону не видно здесь ни зги — лишь трубочки неона да синие круги. Потом идут хмельные, храня приличный тон, и пахнет, как в России, японский самогон. Таким же самым духом насыщена до слез горбатая старуха с торговлишкой вразнос: как Ноева семейка, воркуют и гремят лягушечки и змейки и мордочки тигрят. Японские иены и русский аппетит. Как жирная гиена, старушечка глядит. Сдержаться не умею: на гибель на свою, заранее бледнея, я в руки взял змею. Исчерпан и исперчен торговый интерес: змея из гуттаперчи, да я-то из телес. Для оргии дальнейшей не годен мой талант: опасны эти гейши и страшен хиромант. Он, красный весь и синий, на грани бытия. Ведь в сонме этих линий есть линия моя. Сейчас я всё узнаю сквозь сказочную тьму. Но всё же не гадаю, наверно, понимая, что это ни к чему. 1967

259. НА РОДИНЕ НИКОЛАЯ ВАПЦАРОВА

Перо мое не в чернилах, а в крови…

Николай Вапцаров

Собравшись как-то второпях, не расспросивши никого, мы у Вапцарова в гостях, в квартире маленькой его. Уже прошло немало лет, давно то время вдалеке, когда явился нам поэт на нашем русском языке. Как подобает, прибран дом, и свет в окошках золотой, но что-то странное кругом, какой-то воздух неживой. На полке книги так стоят от корешка до корешка, как будто много дней подряд не прикасалась к ним рука. И непонятна нам сперва еще особенность и та, что не горят никак дрова, не раскаляется плита. Пол по-музейному блестит, официальна тишина, и, как на сцене, говорит трагичным шепотом жена. Я вроде суеверным стал, чего на ум-то не придет? Хозяин сильно запоздал, домой, наверно, не придет. Уж много лет тому назад его прикончили враги. По лестнице не прозвучат его спешащие шаги. Его напрасно не зови, а лучше подойди к бюро: оно и вправду всё в крови, его поэзии перо. 1967

260. ВСЕ НЫНЧЕ ПИШУТ О СВЕТЛОВЕ

Все нынче пишут о Светлове, и я, хоть классиком не стал, но что-то вроде предисловья к его собранью написал. Все с ним в пивных глушили кружки, все целовались с ним спьяна, нашлись и грешные подружки, и непорочная жена. Над незажившею могилой двенадцать месяцев подряд они болтают в общем мило и со старанием острят. Так что же, может, я ревную или завидую ему, ушедшему в страну иную, в ту, как в соборе, золотую, полусветящуюся тьму? Нет. Ведь у нас одна дорога, за ним иду в разведку я — от свечки отчего порога до черных люстр небытия. Я просто издали примерил костюм вечерний гробовой. Всё будет так же, в той же мере немного позже и со мной. 1967