Стихотворения Поэмы Шотландские баллады

Бёрнс Роберт

Свежие устрицы [132]

Блажен стократ, кто средь забот и бед

В простом иль шитом кошельке обрящет

Роскошный шиллинг. И услышать может

Писк свежих устриц, попивая эль. [133]

Филлипс

Хоть на земле полно морей, Где у прилежных рыбарей Богат сетей и вентерей Тугой улов, Знай — в устье Форса все ж добрей И лов, и клев. Треска тут плавает и скат, Здесь угорь, гибок и хвостат, Средь камбал, сельди и сомят Привадно вьется, Омары ножками сучат, И краб крадется. Сентябрь веселый настает, И вот Старик Дымила [134] ждет, Когда к Нептуну созовет На устриц нас. Нет! Не найти вкусней щедрот Средь рыб и мяс! О! К нам тогда взывают зря, Перст наставительно простря, И

знахаря, и лекаря, Мол, сила — в зельях! Чем — ипохондриков дуря — Гноят досель их. Пойдем, больной! Тебе во вред Бред лекарей! Целебней нет Сентябрьских устричных диет, И — к черту хворь! Ты лучше гнусный лазарет Переобжорь. Эй, пьянь с колотуном в мощах, И ты — влачащий нос в прыщах, И ты — со сквозняком в свищах, Ешь устриц, понял! Съел сотню всыть иль натощак — И немочь донял! Когда весь мир, как лужа, мглист И ты промок, как банный лист, Запомни — Лаки Миддлмист [135] Накормит всласть; Но устриц к джину — сердцем чист,— Вели накласть. Когда Сейнт-Джайлс в часу восьмом Запрет лабазы с барахлом, Бедняк расстаться с медяком Сюда попрет — Позубоскалит тут с дружком И всласть поврет. Когда сползет куда-то Феб, Где лучше оставаться мне б? Тут, где у печки духом креп И сытно ел, И в свой жилой брести вертеп Ох, не хотел. Когда иной с тугой мошной Томит живот стряпней дрянной, Пройди ликуя стороной — Ты не из оных! Ешь устриц — и господь с тобой! — И кур вареных. В Ньюхейвене в любой поварне И в Мьюсельбро в устрицеварне, Куда кормить приводят парни Своих простушек, Сколь устриц сладостен навар мне — Суп из ракушек! Но, прежде чем зажгут огни, Ты все же раз-другой глотни И промотайся — не тяни! — На джин, к примеру. Но устричной возьми стряпни На меру — меру. А если ноги не несут, А толстодонный полн сосуд, Съешь устриц снова, и — спасут! И пьянствуй стойко; Клянусь! Монах и келарь-плут Не выпьют столько!

132

Свежие устрицы(«Caller Oysters») — Впервые — в «The Weekly Magazine of Edinburgh Amusement», 27 августа 1772 года.

133

Великолепный шиллинг(«Splendid Shilling») Джона Филипса (John Philips) — пародия на Мильтона.

134

Старик Дымила(Auld Reekie) — распространенное в Шотландии название Эдинбурга.

135

Лакки Миддлмист— хозяин знаменитой харчевни в Эдинбурге.

Моим старым штанам [136]

Гудбай, штаны! Хоть лучше вас Не знал одеж мой тощий таз, Расстанемтесь! Стезя терниста У барда и у романиста, Ведь им привычен снос вещей,— Хоть ближний рек: «Новей — прочней!» О вы, в кого ногами врос, Не пропустить сквозь вас мороз Я тщусь, штукуя все протирки, Латая рвань, мережа дырки. Так старикашки — стыд и срам! — Пилюлятся по докторам, Чтоб досиять годок-другой Физиономией тугой, Покуда смерть в конце концов Не обезвредит хитрецов. Хоть изначально вы — сукно, И гузно в вас утеплено Слоями штопок и заплат В снега и в дождь, в туман и в град, Но в старости за все раденье Узнайте с чердака паденье! Впервой надев, я вас любил, Как в злате-серебре ходил, Но пусть не ищут пониманья Дрянь-обшлага и рвань карманья; Известно — нам, поэтам — ценз С трудом дарует каждый пенс, Поэтому для нас медяк, Потертый даже, — не пустяк! Но оглянись по сторонам — Паршиво всем, не только нам; Кого же мир боготворит? Кто в долг дает и кто поит; Нам друг до гроба — кто из щедрых, А поистратится — и недруг! Но тот, кто пылок сердцем, он Всегда за друга огорчен, Как я за вас — ведь столько раз Я рифмовал, напялив вас, Поскольку наплевала Муза На все, что смертному обуза: На скуку, грусть, печаль, хандру,— Ей легких строф подай игру! Друг или враг, сестра иль брат — Не пощадит — сразит подряд. Забудут ли штанины ваши Счастливый танец мой вкруг чаши? Несочетаем был с бедой Мой пылкий облик молодой. Увы, пропала пылкость прытко, Как в снег декабрьский маргаритка. Будь Вошекол не сын безделья, Ну не носил бы вас везде ль я? Будь вечны вы — огонь и воду Прошли бы мы, плюя на моду! Увы! Vicissitudo (бренность) Любой товар состарит в древность, А посему на вечность плюньте, Вы — тлен! Sic transit gloria mundi! Теперь ступайте к некой даме, Взалкавшей помыкать мужьями, И предложитесь — вдруг нужны Ей для престижа вы, штаны; Пускай не очень вы опрятны, Обязанности

все ж приятны, Поскольку скроете от всех Поболе вашего огрех. А если в дни удачи бард, Рифмуя, загребет мильярд И задаваться станет он, Окружевлен и оживлен, Как призрак, встаньте на виду — Напомните ему нужду — Не золото, мол, не блести, Мол, меру научись блюсти. Так царь Филипп, что лучших правил Был, и у македонян правил, Страшась объесться сластью власти В ее руководящей части, С утра юнца к себе водил, Чтоб человека в нем будил. Не то бы — оплошал Филипп, В бесчеловечность то бишь влип.

136

Моим старым штанам(«То My Auld Breeks») — Впервые — в «The Weekly Magazine of Edinburgh Amusement», 25 ноября 1773 года.

Считается, что именно под влиянием этой оды Бернс написал свое стихотворение «Новогодний привет старого фермера его старой лошади».

ПРИМЕЧАНИЯ

Роберт Бернс

Русские читатели впервые узнали Бернса как автора «Субботнего вечера поселянина» в начале XIX века.

С легкой руки первых переводчиков Бернс был представлен певцом идиллической крестьянской жизни, поэтом-пахарем, играющим на досуге «на своей пастушьей свирельке».

Но тогда же в редакционной статье «Московского телеграфа» переводчику поэту Козлову напомнили, что Бернс «был пламенным певцом Шотландии, сгоревшим в огне страстей, а не простым поселянином, очень мило рассказывавщим о своем сельском быте».

К середине XIX века Бернса уже знали более широко.

В 1847 году о нем писал человек, чья поэтическая судьба больше всего напоминает судьбу Бернса: мы говорим о Тарасе Шевченко.

Он называет Бернса «поэтом народным и великим». Он говорит, что надо жить с народом, жить его жизнью, «самому стать человеком», чтобы этих людей описывать.

Он понял в Бернсе главное — его близость к народу, его понятность.

Еще позже, в 1856 году, Бернса стал переводить Михаил Ларионович Михайлов. Н. А. Некрасов прочел переводы Михайлова, — и хотя он через год опубликовал эти переводы в своем журнале, но они, как видно, казались ему не вполне отражающими гений Бернса. О нем он знал со слов Тургенева, которому и написал:

«…И вот еще к тебе просьба: у меня явилось какое-то болезненное желание познакомиться хоть немного с Бернсом, ты когда-то им занимался, даже хотел писать о нем: вероятно, тебе будет нетрудно перевесть для меня одну или две пьесы (прозой, по своему выбору). Приложи и размер подлинника, означив его каким-нибудь русским стихом (ибо я далее ямба в размерах ничего не понимаю), — я, может быть, попробую переложить в стихи. Пожалуйста, потешь меня, хоть страничку пришли на первый раз…»

Тургенев отвечает через десять дней:

«Я уверен наперед, что ты придешь в восторг от Бернса и с наслаждением будешь переводить его. Я тебе обещаю сделать отличный выбор и метр приложить: Бернс — это чистый родник поэзии».

«Тургенев, спасибо ему, взялся мне переводить из Бернса», — пишет Некрасов с радостью через несколько дней.

Но эти планы остались невыполненными. Бернсу пришлось ждать своего переводчика почти сто лет. Таким переводчиком для него стал С. Маршак. В 1941 году появляется книга «Английские баллады и песни» С. Маршака с большим циклом переводов из Бернса. С тех пор выходило еще девять изданий переводов С. Маршака из Р. Бернса, все более полных. Отмеченные высоким мастерством и большими поэтическими достоинствами, они приобрели заслуженную популярность. Переводы Р. Бернса, выполненные С. Маршаком, являются одним из образцов переводческого искусства.

Шотландские баллады

Слово «баллада» происходит от франко-норманнского слова «баллатис», до XV–XVI веков этот жанр народного творчества, особенно во Франции и в Италии, имел строгую форму, с определенными повторами и припевами. В XV веке французский поэт Франсуа Вийон достиг высокого мастерства в своих балладах, ставших образцом для многих поэтов.

Однако английские и особенно шотландские баллады несколько отошли от канонической формы и постепенно превратились в драматизированные, остросюжетные повествования, положенные на музыку. Ритмы этих баллад очень разнообразны, их лексическая ткань пронизана традиционными эпитетами, сходными с «неподвижными» эпитетами русского фольклора («добрый молодец», «красная девица»). В шотландских балладах не только повторяются многие «бродячие сюжеты», отраженные в фольклоре всех времен и народов, но в них особенно часто встречается пересказ реальных исторических событий — доблестных подвигов народных героев, боровшихся за независимость Шотландии. Понятно, почему интерес к этому поэтическому жанру особенно возрос к началу XVIII века, когда, как бы в ответ на политическое поражение и потерю независимости, в этой маленькой стране начался бурный расцвет науки, искусства, поэзии. Именно в XVIII веке стали выходить первые собрания старинных песен и баллад, любовно и тщательно отобранных уже не просто любителями, но знатоками-фольклористами, посвятившими себя этому нелегкому делу.

Одним из самых известных собирателей был поэт Аллан Рамзей (1684–1758). Он родился в Англии, но в ранней юности, оставшись сиротой, переехал в Эдинбург — на родину своего отца-шотландца. Рамзей сам писал стихи и за свою пастораль «Милый пастушок» заслужил прозвище «шотландского Горация». В его книжной лавке был настоящий клуб любителей шотландской поэзии; как и Роберт Бернс, Рамзей знал, кроме английского, и «шотландский диалект» настолько хорошо, что многие его произведения вошли в сокровищницу шотландской поэзии. Но особенно прославился Рамзей как собиратель старинных баллад и песен. Он находил их в рукописных списках частных коллекций, в так называемых «бродшитс» — старых лубках, и записывал, как и позднейшие собиратели, нигде не опубликованные баллады с голоса старых народных певцов и «сказителей». В 1724 году вышло собрание «Для гостиной» (буквально: «для чайного стола»). В 1765 году вышло обширное собрание епископа Перси «Relics of Ancient English Poetry», включившее много шотландских баллад.

В 1769 году вышло новое собрание Дэвида Херда. Если Рамзей, «дабы не оскорблять слух прекрасных исполнительниц», как он писал в предисловии к своему собранию, часто приукрашивал и сглаживал народный язык баллад, то Дэвид Херд, собравший огромную коллекцию рукописей и лубков, старался не отступать от подлинного их текста. До сих пор собрание Херда служит основой для многих антологий. В нем даны самые популярные варианты, прочно установившиеся к началу XVII века.

Огромный вклад в собирание песен и баллад вложил и великий народный поэт Роберт Бернс. В Эдинбурге он познакомился с Хердом, с музыковедами и фольклористами Джонсоном, Томпсоном, Кларком и много лет бескорыстно сотрудничал в таких изданиях, как «Музыкальный музей» Джонсона и «Собрание баллад» Томпсона.

В конце XVIII века собиранием баллад занялся молодой Вальтер Скотт. Его собрание «Песни шотландской границы» вышло в 1802–1803 году, причем он использовал ранее неизвестные рукописные тексты собирателя Джеймиссона, а также собственные записи «с голоса».

Кроме рассказов об исторических событиях, с реальными прототипами героев, многие баллады связаны с остатками языческих верований («олд релиджен»), сохранившихся даже вплоть до XVIII века, а иногда и до нынешних времен, в обрядах, народных играх, во всяческих суевериях и приметах. В средние века «Королева фей» была реальной женщиной, служительницей языческого культа. Рай, упоминаемый во многих балладах, отнюдь не библейский сад, откуда были изгнаны Адам и Ева, а языческий рай северных легенд — Авалон, «страна яблок». Отсюда и символическое яблоко, которое дает Королева эльфов Томасу Рифмачу. У врат Авалона рослите березы, из которых сделаны шапки рыбаков, возвращающихся с того света на землю («Женщина из Ашерс Велл»), а в балладе «Леди и кузнец» тоже сохранились черты языческих игрищ в Иванову ночь. Средневековые инкубы и суккубы нашли своего двойника в водяном (который, как и они, становится отцом ребенка земной женщины). Старые сказки о шабашах ведьм, оборотнях и вурдалаках великолепно пародирует Бернс в балладе «Тэм О'Шентер». Но иногда баллады оказывались далеко не безобидными: на «процессах ведьм» они приводились как улики при обвинении какой-нибудь несчастной женщины в преступлениях, описанных в старой балладе.