Стихотворения

Мей Лев Александрович

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ [10] ^**

Сгинь ты, туча-невзгодье ненастное!.. Выглянь, божие солнышко красное!.. Вот сквозь тучу-то солнце и глянуло, Красным золотом в озеро кануло, Что до самого дна недостанного, Бел-горючими камнями стланного… Только ведают волны-разбойнички Да тонулые в вёсну покойнички, Каково его сердце сердитое, О пороги и берег разбитое! Вихрем Ладога-озеро, бурей обвеяно, И волнами, что хмелем бродливым, засеяно. Колыхается Ладога, всё колыхается, Верст на двести — на триста оно разливается, Со своею со зимнею шубой прощается: Волхов с правого сняло оно рукава, А налево сама укатилась Нева, Укатилась с Ижорой она на просторе Погулять на Варяжском, родимом им море. И с Ижорой в обгонку несется Нева, И глядят на побежку сестер острова, И кудрями своими зелеными Наклоняются по ветру вслед им с поклонами. И бегут они вместе побежкою скорою, И бегут вперегонку — Нева со Ижорою. Али нет в Новегороде парней таких удалых, Кто б до синего моря не выследил их, Не стоял бы всю ночь до зари на озерной на страже? Как не быть!.. Простоял не одну, а три ноченьки даже Ижорянин крещеный Пелгусий: его от купели Принял князь Александр Ярославич, на светлой неделе, А владыка Филиппом нарек… Вот стоит он, стоит, И на устье Ижоры он зорко глядит, Ну и слышит он; раннею алой зарею Зашумела Ижора под дивной ладьею; Под ладью опрокинулись все небеса; Над ладьею, что крылья, взвились паруса, И стояли в ладье двое юношей в ризах червлёных, Преподобные руки скрестив на могучих раменах; На челе их, что солнце, сияли венцы; И, окутаны мглою, сидели гребцы… Словно два серафима спустилися с ясного неба… И признал в них Пелгусий святого Бориса и Глеба. Говорят меж собою: «На эту на ночь Александру, любезному брату, нам надо помочь! Похваляются всуе кичливые шведы, Что возьмут Новоград. Да не ведать неверным победы: Их ладьи и их шнеки размечет Нева…» И запомнил Пелгусий святые слова. И пришел с побледнелым от ужаса ликом К Александру он князю, в смущеньи великом, И поведал виденье свое он в ночи. И сказал ему князь Александр: «Помолчи!» А была накануне за полночь у князь Александра беседа, Потому бы, что в Новгород прибыли три сановитые шведа, Три посланника, — прямо от Магнуса, их короля, И такой их извет: «Весь наш Новгород — отчая наша земля!.. И теперь ополчаемся мы королевскою силою: Али дайте нам дань, али будет ваш город — могилою… А для стольного вашего князя с дружиною мы припасли То цепей и веревок, что вот только б шнеки снесли…» «Ну!.. — Ратмир говорит. — Честь и слава заморской их мочи, Только мы до цепей и веревок не больно

охочи!.. Не слыхать, чтобы Новгород цепь перенес!..» — «На цепи в Новегороде — разве что пес, Да и то, коли лют», — подсказал ему Миша. «Три корабия трупьем своим навалиша»,— Яков Ловчий промолвил. «И господу сил Слава в вышних!» — от юных по имени Савва твердил. А Сбыслав Якунович: «Забыли, что жизнь не купить, не сторгуя». А Гаврило Олексич: «Да что тут! Не хочет ли Магнус их… …………………………………………………………………….. Ты прости, осударь Александр Ярославич! А спросту Я по озеру к ним доберуся без мосту!..» Встал князь с лавки — и все позабыли Олексичий мост: Что за стан, и осанка, и плечи, и рост!.. Знать, недаром в Орду его ханы к себе зазывали, Знать, недаром же кесарь и шведский король его братом назвали; Был у них — и с тех пор королю охладело супружнее ложе, Да и с кесарем римским случилося то же… А ордынки — у них весь улус ошалел… Только князь Александр Благоверный на них и глядеть не хотел. Да и вправду сказать: благолепнее не было в мире лица, Да и не было также нигде удальца Супротив Александра… Родился он — сам с себя скинул сорочку, А подрос, так с медведем боролся потом в одиночку И коня не седлал: без седла и узды Мчался вихрем он с ним от звезды до звезды. Да и вышел же конь: сквозь огонь, через воду Князя вынесет он, не спросившися броду. А на вече-то княжеский голос — то сила, то страсть, то мольба, То архангела страшного смерти труба… «Собирайтеся, — молвил дружинникам князь,— со святой благостынею», И пошел попроститься с своей благоверной княгинею, И в Софийский собор поклониться пошел он потом, Воздыхая и плача пред ликом пресветлым Софии, а тоже Возглашая псалом песнопевца: «О господи боже, О великий, и крепкий, и праведный, нас со врагом рассуди: И да будет твой суд правоверный щитом впереди!» Собралися дружинники князя — кто пеше, кто конно… Александр Ярославич повел с ними речь неуклонно: «Други-братья, помянем не кровь и не плоть, А слова, „что не в силе, а в правде господь!“» И дружинники все оградились крестом перед битвою, И за князь Александр Ярославичем двинулись в поле с молитвою. Воевода-то шведский их, Бюргер, куда был хитер; На сто сажен кругом он раскинул шатер И подпер его столпняком, глаженным, струженным, точенным, Сквозь огонь главным розмыслом шведским золоченным. И пируют в шатре горделиво и весело шведы, Новгородские деньги и гривны считая… И было беседы За полуночь у них… И решили они меж собой: Доски бросить на берег со шнек, потому что весь берег крутой, И пристать неудобно, и весь он обселся глухими кустами… Порешили — и доски со шнек протянули на берег мостами… Кончен пир: провели Спиридона, епископа их, по мосткам, Только Бюргер на шнеку без помочи выбрался сам… И пора бы: не было бы русской тяжелой погони, Да и князь Александра… Заржали ретивые кони — И Гаврило Олексич, сквозь темных кустов, Серой рысью прыгнул на сшалелых врагов, И сдержал свое слово: добрался он спросту По доскам до епископской шнеки без мосту. И учал он направо и лево рубить всё и сечь, Словно в жгучие искры о вражьи шеломы рассыпался меч. Образумились шведы в ту пору, и вскоре Сотней рук они витязя вместе с конем опрокинули в море. Да Гаврило Олексич куда был силен и строптив, Да и конь его Ворон куда был сердит и ретив… Окунулися в море, да мигом на шнеке опять они оба, И в обоих ключом закипела нещадная злоба: И железной подковой и тяжким каленым мечом сокрушен, Утонул воевода-епископ и рыцарь их, сам Спиридон. А Сбыслав Якунович, тот сек эту чудь с позевком и сплеча, И проехал сквозь полк их, и даже подкладом не вытер меча… Хоть вернулся к дружине весь красный и спереди он да и сзади, И его Александр похвалил молодечества буйного ради… А Ратмир не вернулся, и только уж други смогли Вырвать труп для схорона на лоне родимой земли. «Три корабия трупьем своим навалиша!»— Крикнул ловчий у князь Александра, а Миша, Стремянной, говорит: «Хоть пасли мы заморских гусей их, пасли, Да гусынь их, любезных трех шнек, почитай, не спасли». Балагур был. А Савва-то отрок досмысленный был, И у Бюргера в ставке он столп золотой подрубил, Да и ворогов всех, что попалися под руку, тоже Топором изрубил он в капусту… А князь-то… О господи-боже! Как наехал на Бюргера, их воеводу, любимым конем, Размахнулся сплеча и печать кровяную булатным копьем Положил меж бровей хвастуну окаянному — шведу… Затрубили рога благоверному князь Александру победу, И со страхом бежали все шведы, где сушью, а где по воде; Но настигла их быстро господняя кара везде: Уж не князь Александр их настиг со своей удалою дружиной, А другой судия на крамольников, вечно единый… И валилися шведы валежником хрупким, со смертной тревогой, Убегая от божией страшной грозы ни путем, ни дорогой: По лесам и оврагам костями они полегли, Там, где даже дружинники князя за ними погоней не шли… На заре, крепкой тайной, с дружиною близился князь К Новугороду; только была им нежданная встреча: Застонал благовестник, и громкие крики раздалися с веча, И по Волхову к князю молебная песнь донеслась, И в посаде встречали с цветами его новгородки — И княгини, и красные девки, и все молодые молодки, В сарафанах цветных, и в жемчужных повязках, и с лентой в косе. И бросались они на колени пред князем возлюбленным все, А епископ и клир уж стояли давно пред Софийским собором И уж пели молебен напутственный князю с дружиною хором, И успел по поднебесью ветер развеять победную весть: «Князю Невскому слава с дружиной, и многие лета, и честь!» Много лет прожил князь Александр… Не бывало на свете Преподобного князя мудрее — в миру, и в войне, и в совете, И хоруговью божьею он осенял княженецкий свой сан; А затем и послов ему слали и кесарь, и папа, и хан, И на письмах с ним крепко любовь и согласье они заручили, А король шведский Магнус потомкам своим завещал, Чтоб никто ополчаться на Русь на святую из них не дерзал… Да и князь был от миру со шведом не прочь… Только годы уплыли,— И преставился князь… И рыдали, рыдали, рыдали Над усопшим и старцы, и малые дети с великой печали В Новегороде… Господи! Кто же тогда бы зениц В княжий гроб не сронил из-под слезных ресниц? Князь преставился… Летопись молвит: «Почил без страданья и муки, И безгрешную душу он ангелам передал в светлые руки. А когда отпевали его в несказанной печали-тоске, Вся святая жизнь князя в-очью пред людьми объявилась, Потому что для грамоты смертной у князя десница раскрылась И поныне душевную грамоту крепко он держит в руке!» И почиет наш князь Александр Благоверный над синей Невою, И поют ему вечную память волна за волною, И поют память вечную все побережья ему… Да душевную грамоту он передаст ли кому? Передаст! И крестом осенит чьи-то мощные плечи, И придётся кому-то услышать святые загробные речи!.. Сгинь ты, туча-невзгодье ненастное! Выглянь, божие солнышко красное!.. 31 марта 1861

10

См. «Полное собрание летописей, изданное по высочайшему повелению Археографическою комиссией», том. 5.

На библейские мотивы

ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ, САТАНА!^**

На горе первозданной стояли они, И над ними, бездонны и сини, Поднялись небосводы пустыни. А под ними земля — вся в тумане, в тени. И Один был блистательней неба: Благодать изливалась из кротких очей, И сиял над главою венец из лучей; А другой был мрачнее эреба: Из глубоких зениц вылетали огни, На челе его злоба пылала, И под ним вся гора трепетала. И Мессии сказал сатана: «Раввуни! От заката светил до востока, Землю всю, во мгновение ока, Покажу я тебе…» И десницу простер… Прояснилася даль… Из тумана Засинелася зыбь океана, Поднялися громады маститые гор, И земли необъятной равнина, Вся в свету и в тени, под небесным шатром Разостлалася круглым, цветистым ковром. Каменистая степь… Палестина… Вот седой Арарат; вот угрюмый Синай; Почернелые кедры Ливана; Серебристая бить Иордана; И десницей карающей выжженный край, И возлюбленный град Саваофа: Здесь Сион в тощей зелени маслин, а там Купы низких домов с плоской кровлею, храм, Холм и крест на нем праздный — Голгофа. К югу — степь без границ. Перекатной волной Ураганы песок поднимают, А на нем оазисы мелькают, Как зеленый узор на парче золотой. Красной пылью одеты, деревья Клонят книзу вершины под гнетом плода; Разбрелись табуны кобылиц и стада Вкруг убогих наметов кочевья; Смуглоликих наездников рыщут толпы; Воздух пламенем встречу им пышет, А по воздуху марево пишет Стены, башни, палаты, мосты и столпы. Мимо… Серой, гремучей змеею, Бесконечные кольца влача через ил, В тростниках густолиственных тянется Нил. Города многочленной семьею Улеглися на злачных его берегах; Блещут синие воды Мерида; Пирамида, еще пирамида, И еще, и еще, — на широких стопах Опершись, поднялися высоко; Обелисков идет непрерывная цепь; Полногрудые сфинксы раскинулись, в степь Устремляя гранитное око. Мимо… Инд и Гангес среброводной четой Катят волны в далекое море; Вековые леса на просторе Разрослися везде непроглядной стеной; Мелкой сетью заткали лианы Все просветы с верхушек дерев до корней; Попугаи порхают; с тяжелых ветвей С визгом прыгают вниз обезьяны; Полосатую матку тигренок сосет; Птичек носится яркая стая; Осторожно сучки раздвигая, Слон тяжелою поступью мерно бредет; На коврах из цветов и из ягод Змеи нежатся, свившись упругим кольцом, И сквозь темную зелень, зубчатым венцом, Выдвигаются куполы пагод. Под нависшим их сводом, во мраке, блестит В драгоценных каменьях божница; Безобразные идолов лица Луч священной лампады слегка золотит; Пред богами жрецы-изуверы, Преклоняясь во прах, благовония жгут, И, в неистовой пляске кружася, поют Свой молитвенный гимн баядеры. Мимо… Север… Теряясь в безвестной дали, Разметались широко поляны; Смурой шапкой нависли туманы Над челом побелелым холодной земли. Нечем тешить пытливые взоры: Снег да снег, всё один, вечно девственный снег, Да узоры лиловые скованных рек, Да сосновые темные боры. Север спит: усыпил его крепкий мороз, Уложила седая подруга, Убаюкала буйная вьюга… Не проснется вовек задремавший колосс, Или к небу отчизны морозной Приподнимет главу, отягченную сном, Зорко глянет очами во мраке ночном И воспрянет громадою грозной? Он воспрянет и, долгий нарушивши мир, Глыбы снега свои вековые И оковы свои ледяные С мощных плеч отряхнет на испуганный мир. Мимо… Словно младая наяда, В светлоструйном хитоне, с венчанной главой, Из подводных чертогов, из бездны морской Выплывает небрежно Эллада. Прорезные ряды величавых холмов, Острова, голубые заливы, Виноградники, спелые нивы, Сладкозвучная сень кипарисных лесов, Рощей пальмовых темные своды — Созданы для любви, наслаждений и нег… Чудесами искусств увенчал человек Вековечные дива природы: Вдохновенным напевом слепого певца Вторят струны чарующей лиры; В красоте первобытной кумиры Возникают под творческим взмахом резца; Взор дивят восковые картины Смелым очерком лиц, сочетаньем цветов; Горделивой красой храмов, стен и домов Спорят Фивы, Коринф и Афины. Мимо… Рим. Семихолмный, раскидистый Рим, Со своей нерушимой стеною, Со своею Тарпейской скалою, С Капитолием, с пенистым Тибром своим… Груды зданий над грудами зданий; Термы, портики, кровли домов и палат, Триумфальные арки, дворцы и сенат В коронадах нагих изваяний И в тройном ожерелье гранитных столпов. Вдоль по стогнам всесветной столицы Скачут кони, гремят колесницы, И, блестя подвижной чешуею щитов, За когортой проходит когорта. Мачты стройных галер поднялись как леса, И, как чайки, трепещут крылом паруса На зыбях отдаленного порта. Форум стелется пестрою массой голов; В цирке зрителей тесные группы Обнизали крутые уступы; Слышен смешанный говор и гул голосов: Обитателей Рима арена Созвала на позорище смертной борьбы. Здесь с рабами сразятся другие рабы, В искупленье позорного плена; Здесь боец-победитель, слабея от ран, Юной жизнью заплатит народу За лавровый венок и свободу; Здесь, при радостных кликах суровых граждан, Возвращенцев железного века, Под вестальскою ложей отворится дверь, На арену ворвется некормленый зверь И в куски изорвет человека… Мимо… Полной кошницею свежих цветов, На лазурных волнах Тирринеи, Поднимаются скалы Капреи. Посредине густых, благовонных садов Вознеслася надменно обитель — Перл искусства и верх человеческих сил: Словно камни расплавил и снова отлил В благолепные формы строитель. В темных нишах, под вязями лилий и роз, Перед мраморным входом в чертоги, Настороже — хранители-боги И трехглавый, из золота вылитый пес. Купы мирт и олив и алоэ Водометы жемчужною пылью кропят… Скоморохи в личинах наполнили сад, Как собрание статуй живое: Под кустом отдыхает сатир-паразит, У фонтана гетера-наяда, И нагая плясунья-дриада Сквозь зеленые ветви лукаво глядит. Вкруг чертогов хвалебные оды Воспевает согласный невидимый клир, Призывая с небес благоденственный мир На текущие кесаря годы, Прорицая бессмертье ему впереди, И, под стройные клирные звуки, Опершись на иссохшие руки, Старец, в пурпурной тоге, с змеей на груди, Среди сонма Лаис и Глицерий, Задремал на одре золотом… Это сам Сопрестольный, соравный бессмертным богам Властелин полусвета — Тиверий. «Падши ниц, поклонись — и отдам всё сполна Я тебе…» — говорит искуситель. Отвещает небесный учитель: «Отойди, отойди от меня, сатана!» 1851

ПСАЛОМ ДАВИДА НА ЕДИНОБОРСТВО С ГОЛИАФОМ^**

Я меньше братьев был, о боже, И всех в дому отца моложе, И пас отцовские стада; Но руки отрока тогда Псалтирь священную сложили, Персты настроили ее И имя присное твое На вещих струнах восхвалили. И кто о мне тебе вещал? Ты сам услышать соизволил, И сам мне ангела послал, И сам от стад отцовских взял, И на главу младую пролил Елей помазанья святой… Велики братья и красивы, Но неугодны пред тобой… Когда ж Израиля на бой Иноплеменник горделивый Позвал — и я на злую речь Пошел к врагу стопою верной, Меня он проклял всею скверной, Но я исторгнул вражий меч И исполина обезглавил, И имя господа прославил. <1857>

ЭНДОРСКАЯ ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА^**

Саул разгневан и суров: Повсюду видит тайный ков; Везде врагов подозревая, Он, в лютой ярости, из края Изгнал пророков и волхвов. Ему виссонная хламида И золотой венец — обида И бремя тяжкое с тех пор, Как восхвалил евреек хор Певца и пастыря Давида. Меж тем напасть со всех сторон: Народ взволнован и смятен; Перед Сулемом, в крепком стане, Опять стоят филистимляне: Гроза собралась на Сион. Душа Саула тьмой одета… Нет Самуила — нет совета… Склонив молитвенно главу, Царь вопросил Иегову, Но не дал бог ему ответа. Призвал вельмож: «Хочу сполна Изведать — что сулит война? Сыщите мне волхвов…» И вскоре Ему приносят весть: «В Эндоре Есть духовидица-жена». Пошел он к ней; в ночную пору, Как тать, приблизился к Эндору, И двое слуг любимых с ним… Старуха призраком седым Предстала царственному взору. «Я знаю, — царь промолвил ей,— Тебе, на вызов твой, теней Являет темная могила: Внемли же мне и Самуила Из гроба вызови скорей». Ему старуха: «Я не смею: Могильной чарою владею, Но гнева царского страшусь…» И отвечал ей царь: «Клянусь Душой и жизнию моею — Саул простит тебя, жена!» …И — тайным ужасом полна И прорицанья вещим жаром — Старуха приступила к чарам… Но вдруг замедлилась она, Умолкла, вся затрепетала… «Ты — сам Саул! — она сказала.— Зачем меня ты обманул?..» И молви, ей в ответ Саул: «Скажи, пророчица, сначала, Что видишь?» — «Вижу я вдали  Богов, исшедших из земли». — «Кого ты увидала прежде?» — «Кого-то в шелковой одежде, В покрове белом…» — «Но внемли И отвечай, — Саул ей снова.— Лицо ты видишь сквозь покрова?» Старуха: «Вижу: он седой, В кидаре, с длинной бородой…» И царь Саул не молвил слова И в прах главу свою склонил… Тогда Саулу Самуил Вещал: «Зачем ты потревожил Мой дух и дерзостно умножил Грехи пред господом всех сил?» Саул: «Вот… ополчившись к бою, Спросил я господа с мольбою: Предаст ли в руки мне врагов? Но не ответил Саваоф…» — «Зане прогневан он тобою! Зане на смерть обречены И ты и все твои сыны! — Пророк усопший возглашает.— Тобой Израиль погибает И ввержен в ужасы войны. Не ты ль добра личиной лживой Прикрыл свой дух властолюбивый И угнетенья семена В Израиль высеял сполна? Любуйся ж, пахарь, спелой нивой И жни на ней позор и страх… То царство распадется в прах, В пучине зол и бед потонет, Где царь пророков вещих гонит И тщится мысль сковать в цепях!» И поднял он покров над ликом… Саул восстал с безумным криком А утром бой был… а потом Саул пронзил себя мечом,— В урок неистовым владыкам. 2 сентября 1857

ПРИТЧА ПРОРОКА НАФАНА^**

В венце и в порфире, и в ризе виссонной, Внезапно покинув чертог благовонный, Где смирна курилась в кадилах невольников, Где яства дымились пред сонмом состольников И в винах сверкали рубин и янтарь, Где струны псалтирные славили бога,— На кровлю чертога Взошел псалмопевец и царь. Взошел он — пред господом мира и брани Воздеть покаянно могучие длани За кровь, пролитую в борьбе с аммонитами, Взошел примириться молитвой с убитыми — По воле престолодержавной его Стоял еще гибнувший окрест Раббава Весь полк Иоава, А брань началась ни с чего. И к небу возвел он орлиное око И долу склонил: перед взором далёко Стремилася ввысь синева бесконечная, И зрелась в ней Сила и Воля предвечная… Смутился, вниз глянул — и дрогнул… В саду, Вся в огненных брызгах, что змейка речная, Жена молодая, Купаясь, плыла по пруду… Ревниво поднявшись кругом вертограда, Как евнух докучный, стояла ограда; Ревнивей ограды, шатрами зелеными Ливанские кедры срослись с кинамонами; Маслина ветвями склонялася низ; Всё солнцем прогретое, ярко-цветное, Сочилось алоэ, И капал смолой кипарис. Очей от купальщицы царь не отводит; И вот она на берег смело выходит. Тряхнула кудрями, что крыльями черными, И капли посыпались крупными зернами По гибкому стану и смуглым плечам; Дрожат ее перси, как две голубицы; Прильнули ресницы К горячим и влажным щекам. Рабыня ей стелет ковер пурпуровый, Младые красы облекает в покровы, На кудри льет мирра струю благовонную… И царь посылает спросить приближенную: «Кто женщина эта?» И молвит раба: «Она от колена и рода Хеттии, Супруга Урии, Элиама дочь, Бэт-Шэба». И близкие слуги, по царскому слову, Красавицу вводят в ложницу цареву, И только наутро, пред светлой денницею, Еврейка рассталася с пышной ложницею И вышла так тайно, как тайно вошла… Но вскоре царя извещает: «К рабыне Будь милостив ныне: Под сердцем она понесла». И ревностью сердце Давида вскипело; Задумал он злое и темное дело… Урию из стана позвал к себе лестию И встретил дарами, почетом и честию, И два дня Урия в дворце пировал; На третий был снова с израильской ратью: С ним царь, за печатью, Письмо к Иоаву послал. Написано было царем Иоаву: «Приблизься немедля всем станом к Раббаву, Но ближе всех прочих пред силою вражею Пусть станет Урия с немногою стражею — Ты прочь отступи и оставь одного: Пусть будет он смят и задавлен врагами, И пусть под мечами Погибнет и стража его». И вождь Иоав перед силою вражей Поставил Урию с немногою стражей, С мужами, в бою и на брани несмелыми, А сам отступил перед первыми стрелами К наметам и ставкам своим боевым. И вышли из града толпой аммониты, И были убиты Урия и отроки с ним. И горько жена по Урии рыдала, Но вдовьего плача пора миновала, И царь за женой посылает приспешников… Да бог правосудный преследует грешников, Порочное сердце во гневе разит Под самою сенью царева чертога, А господа бога Прогневал собою Давид. И бог вдохновляет Нафана-пророка… Предстал сердцеведец пред царское око И молвил: «Прийми от меня челобитную, Яви мне всю правду свою неумытную И суд изреки мне по правде своей, Да буду наставлен моим господином… Во граде едином Знавал я двух неких мужей. Один был богатый, другой был убогой… И было добра у богатого много, И стад и овец у него было множество, А бедному труд, нищета и убожество Достались на долю, и с нивы гнала Его полуночь, а будила денница, И только ягница Одна у него и была. Купил он ее и берег и лелеял; Для ней и орал он, для ней он и сеял; С его сыновьями росла и питалася, Из чаши семейной его утолялася; Как дочь, засыпала на лоне его; Была ему так же любовна, как дети, И не было в свете Дороже ему ничего… Богатый, что лев пресыщенный в берлоге… Но вот к нему путник заходит с дороги — И жаль богачу уделить ото многого, А силою взял он ягницу убогого, Зарезать велел и подать на обед… Что скажет владыка и как он рассудит?» Давид: «И не будет, И не было казни, и нет Для этого мужа: кровь крови на муже!» Нафан ему: «Царь, поступаешь ты хуже! Похитил у бедного радость единую И пролил предательски кровь неповинную; Урию поставил под вражеский меч И силой жену его взводишь на ложе! О боже мой, боже! Где суд твой, и правда, и речь? На нас и на чадах они, и над нами!.. Царь, бог возвещает моими устами: Твое отроча, беззаконно рожденное, Умрет беззаконно, как всё беззаконное… Тебя охраняя, и чтя, и любя, Погиб от тебя же твой раб и твой воин… Ты смерти достоин. Но сын твой умрет за тебя». И пал псалмопевец, рыдая, на ложе, И к богу воззвал он: «Помилуй мя, боже, Помилуй! Зане я и прах и ничтожество, Зане, милосердый, щедрот твоих множество И милость твоя не скудеет вовек. Суди же раба твоего благосклонно: Зачат беззаконно, Рожден во грехах человек. Предстал перед суд твой всестрашный и правый Твой раб недостойный, убийца лукавый: Воздай мне за зло мое, боже, сторицею, Казни, но наставь вездесущей десницею! Наставь меня, боже, на правом пути, Зерно упованья внедри в маловерце, Очисти мне сердце, Душевную тьму освети!» И долго молил он, рыдая на ложе: «Помилуй мя, боже, помилуй мя, боже!» И сын его умер… С тоской несказанною Давид преклонился главою венчанною, Но бог псалмопевца — царя и раба — Простил, осенив его царское лоно… Простил: Соломона Царю родила Бэт-Шэба. 27 апреля 1858

ЕВРЕЙСКИЕ ПЕСНИ^**

1

Поцелуй же меня, выпей душу до дна… Сладки перси твои и хмельнее вина; Запах черных кудрей чище мирры стократ, Скажут имя твое — пролитой аромат! Оттого — отроковица — Полюбила я тебя… Царь мой, где твоя ложница? Я сгорела, полюбя… Милый мой, возлюбленный, желанный, Где, скажи, твой одр благоуханный?.. 25 июля 1856

2

Хороша я и смугла, Дочери Шалима! Не корите, что была Солнцем я палима, Не найдете вы стройней Пальмы на Энгадде: Дети матери моей За меня в разладе. Я за братьев вертоград Ночью сторожила, Да девичий виноград Свой не сохранила… Добрый мой, душевный мой, Что ты не бываешь? Где пасешь в полдневный зной? Где опочиваешь? Я найду, я сослежу Друга в полдень жгучий И на перси положу Смирною пахучей. По опушке леса гнал Он козлят, я — тоже, И тенистый лес постлал Нам двойное ложе — Кровлей лиственной навис, Темный, скромный, щедрый; Наши звенья — кипарис, А стропила — кедры. 3 августа 1856

3

«Я — цветок полевой, я — лилея долин». — «Голубица моя белолонная Между юных подруг — словно в тернии крин». — «Словно яблонь в цвету благовонная Посредине бесплодных деревьев лесных, Милый мой — меж друзей молодых; Я под тень его сесть восхотела — и села, И плоды его сладкие ела. Проведите меня в дом вина и пиров, Одарите любовною властию, Положите на одр из душистых цветов: Я больна, я уязвлена страстию. Вот рука его здесь, под моей головой; Он меня обнимает другой… Заклинаю вас, юные девы Шалима, Я должна, я хочу быть любима!» 18 июля 1856

4

Голос милого — уж день! Вот с пригорка на пригорок Скачет милый, легок, зорок, Словно серна иль олень, Гор Вефильских однолеток. Вот за нашею стеной Он стоит, избранник мой, Вот — он, сквозь оконных сеток, Увидал меня, глядит, На привет мой говорит: «Встань, сойди! давно денница, И давно тебя жду я — Встань от ложа, голубица, Совершенная моя! Солнце зиму с поля гонит, Дождь прошел себе, прошел, И росистый луг зацвел… Чу! и горлица уж стонет, И смоковница в цвету — Завязала плод и семя, И обрезания время Запыхалось на лету. Веет тонким ароматом Недозрелый виноград… Выходи, сестра, и с братом Обойди зеленый сад. Высока твоя светлица И за каменной стеной… Покажись же, голубица, Дай услышать голос твой: Для того что взор твой ясен, Голос сладок, образ красен». «Изловите лисенят, Чтобы гроздий не губили И созрел наш виноград». Мы пасли стада меж лилий… Утомленный, он заснул… Мы пасли… Но день дохнул, Но задвигалися тени — Он умчался, легок, скор, Словно серны иль олени На высях Вефильских гор. 20 июля 1856

5

Сплю, но сердце мое чуткое не спит… За дверями голос милого звучит: «Отвори, моя невеста, отвори! Догорело пламя алое зари; Над лугами над шелковыми Бродит белая роса И слезинками перловыми Мне смочила волоса; Сходит с неба ночь прохладная — Отвори мне, ненаглядная!» «Я одежды легкотканые сняла, Я омыла мои ноги и легла, Я на ложе цепенею и горю — Как я встану, как я двери отворю?» Милый в дверь мою кедровую Стукнул смелою рукой: Всколыхнуло грудь пуховую Перекатною волной, И, полна желанья знойного, Встала с ложа я покойного. С смуглых плеч моих покров ночной скользит; Жжет нога моя холодный мрамор плит; С черных кос моих струится аромат; На руках запястья ценные бренчат. Отперла я дверь докучную: Статный юноша вошел И со мною сладкозвучную Потихоньку речь повел — И слилась я с речью нежною Всей душой моей мятежною. <1849>