Стихотворения

Мей Лев Александрович

«Не верю, господи, чтоб ты меня забыл…» ^**

Не верю, господи, чтоб ты меня забыл, Не верю, господи, чтоб ты меня отринул: Я твой талант в душе лукаво не зарыл, И хищный тать его из недр моих не вынул. Нет! в лоне у тебя, художника-творца, Почиет Красота и ныне, и от века, И Ты простишь грехи раба и человека За песни Красоте свободного певца. <1857>

ТЫ ПЕЧАЛЬНА ^**

Кому-то

Ты печальна, ты тоскуешь, Ты в слезах, моя краса… А слыхала ль в старой песне: «Слезы девичьи — роса»? Поутру на поле пала, А к полудню нет следа… Так и слезы молодые Улетают навсегда, Словно росы полевые, — Знает бог один — куда. Развевает

их и сушит Жарким пламенем в крови Вихорь юности мятежной, Солнце красное любви. 30 июля 1857 С. Кораллово

ЦЕРЕРА ^**

Посвящается графу Григорию Александровичу Кушелеву — Безбородко

Rachette me fecit. [1]

Октябрь… Клубятся в небе облака, Уж утренник осеребрил слегка Поблекшие листы березы и осины, И окораллил кисть поспелую рябины, И притупил иголки по соснам… Пойти к пруду: там воды мертво-сонны, Там в круг сошлись под куполом колонны, И всепечальнице земли воздвигнут храм, Храм миродержице — Церере… Там Я часто по вечерним вечерам, Сидел один на каменной ступени И в высь глядел, и в темной той выси Одна звезда спадала с небеси, Вслед за другой мне прямо в душу… Тени Ложилися на тихий пруд тогда — Так тихо, что не слышала вода. Не слышали и темные аллеи И на воде заснувшие лилеи… Одни лишь сойка с иволгой не спят: Тревожат песней задремавший сад, — И этой песне нет конца и меры… Но вечно нем громадный лик Цереры… На мраморном подножии, в венце Из стен зубчатых, из бойниц и башен, — Стоит под куполом, величественно-страшен, Спокоен, и на бронзовом лице Небесная гроза не изменит улыбки… А очертания так женственны и гибки, И так дрожат в руках богини ключ И пук колосьев, что сама природа, А не художник, кажется, дала Ей жизнь и будто смертным предрекла: «Склонитесь перед ней — вот сила и свобода!» Но вот, без мысли, цели и забот, Обходит храм, по праздникам, народ: На изваяние не взглянет ни единый, И разве сторожил, к соседу обратясь, Укажет: «Вон гляди! беседку эту князь Велел построить в честь Екатерины». 19 октября 1857 Безбородкино

1

Рашетт меня сделал (лат.) — Прим. сост.

МАЛИНОВКЕ

Посвящается Варваре Александровне Мей

Да! Ты клетки ненавидишь, Ты с тоской глядишь в окно; Воли просишь… только, видишь, Право, рано: холодно! Пережди снега и вьюгу: Вот олиствятся леса, Вот рассыпется по лугу Влажным бисером роса, Клетку я тогда открою Ранним-рано поутру — И порхай, господь с тобою, В крупноягодном бору. Птичке весело на поле И в лесу, да веселей Жить на воле, петь на воле С красных зорек до ночей… Не тужи: весною веет; Пахнет в воздухе гнездом: Алый гребень так и рдеет Над крикливым петухом; Уж летят твои сестрицы К нам из-за моря сюда: Жди-же, жди весны-царицы, Теплой ночи и гнезда. Я пущу тебя на волю; Но, послушай, заведешь Ты мне песенку, что полю И темным лесам поешь? Знаешь, ту, что полюбили Волны, звезды и цветы, А задумали — сложили Ночи вешние да ты. 1957

ПРИ ПОСЫЛКЕ СТИХОВ (КАТЕ МЕЙ)^**

Года прошли с тех пор обычным чередом, Как, силы юные в семейной лени тратя, С тобою вечера просиживал я, Катя, В глуши Хамовников и на крылечке том, Где дружба и любовь давно порог обила, Откуда смерть сама раздумчиво сходила… Года прошли, но ты, не правда ли, все та? Все так же для тебя любезны те места, Где в праздник, вечером, умчась из пансиона, Ты песню слушала доверчиво мою И знала, что пою — не зная, что пою, Под звучный перелив знакомого нам звона? Возьми же, вот тебе тетрадь моих стихов, На память молодых и прожитых годов… Когда нас Чур стерег, дымилась вечно трубка, И жизнь цвела цветком, как ты, моя голубка! <1857>

СУМЕРКИ^**

Оттепель… Поле чернеет; Кровля на церкви обмокла; Так вот и веет, и веет — Пахнет весною сквозь стекла. С каждою новой ложбинкой Водополь все прибывает, И ограниченной льдинкой Вешняя звездочка тает. Тени в углах шевельнулись, Темные, сонные тени Вдоль по стенам потянулись, На пол ложатся от лени… Сон и меня так и клонит… Тени за тенями — грезы… Дума в неведомом тонет… На сердце — крупные слезы. Ох, если б крылья да крылья, Если бы доля, да доля, Не было б мысли — «бессилья». Не было б слова — «неволя». 22 марта 1858

АРАШКА ^**

Дворовые зовут его Арашкой… Ученые назвали бы ара; Граф не зовет никак, а дачники милашкой И попенькой… Бывало, я с утра Росистою дорожкою по саду Пойду гулять, — он, на одной ноге, Стоит на крыше и кричит: «Эге! Bonjour!» [2] Потом хохочет до упаду, За клюв схватившись лапою кривой И красною качает головой. Никто не помнит, как, когда, откуда Явился в дом Арашка?.. Говорят, Что будто с коробля какого-то, как чудо, Добыл его сиятельный… Навряд! Мне кажется, Арашку подарили — Или визирь, или pospolita rada [3] , или — не знаю кто? Быть может, что сама Державина бессмертная Фелица?.. Положим — так… А попугай — все птица… Он не забыл Америки своей, — И пальмовых лесов, лиановых сетей И солнца жаркого, и паутины хочет, И над березами и соснами хохочет. Не знаю, почему припомнилось… Читал Когда-то я индийское преданье О племени… Забыл теперь названье, Но только был героем попугай… Вот видите… в Америке есть край, На берегах — пожалуй — Ориноко. Там ток воды прорыл свой путь глубоко Сквозь кручу скал… И брызжут, и гремят, И в прорезь рвутся волны… Водопад… Сюда-то в незапамятное время, Укрылося войной встревоженное племя, Затем, чтоб, с трубкой мира, отдохнуть, В тени утесов и пещер прибрежных От дней, вигвамам тяжких и мятежных; Пришло сюда и кончило свой путь… И спит теперь от мала до велика В пещере: всех горячка унесла… Но нет, не всех: осталася улика, Что был народ какой-то, что была Когда-то жизнь и здесь… Над водопадом, На выступе гранитных скал, сидит Седой ара и с потускневшим взглядом На языке утраченном кричит Какие-то слова… И наотмашку Гребет веслом испуганный дикарь; Всё — мертвецы, а были люди встарь… 25 мая 1858 г.

2

Здравствуйте! (фр.) — Прим. сост.

3

Государственный совет (пол.) — Прим. сост.

ОДУВАНЧИКИ

Посвящается всем барышням

Расточительно-щедра, Сыплет вас, за грудой груду, Наземь вешняя пора, Сыплет вас она повсюду; Где хоть горсточка земли, — Вы уж, верно, расцвели. Ваши листья так росисты, И цветки так золотисты! Надломи вас хоть легко, — Так и брызнет молоко… Вы всегда в рою веселом Перелетных мотыльков, Вы в расцвет — под ореолом Серебристых лепестков, Хороши вы в день венчальный; Но… подует ветерок, И останется печальный, Обнаженный стебелек… Он цветка, конечно, спорей: Можно выделать цикорий! 30 мая 1858 г.

КАНАРЕЙКА

Говорит султанша канарейке: «Птичка! Лучше в тереме высоком Щебетать и песни петь Зюлейке, Чем порхать на Западе далеком? Спой же мне про за-море, певичка, Спой же мне про Запад, непоседка! Есть ли у тебя такое небо, птичка, Есть ли там такой гарем и клетка? У кого там столько роз бывало? У кого из шахов есть Зюлейка — И поднять ли так ей покрывало?» Ей в ответ щебечет канарейка: «Не проси с меня заморских песен, Не буди тоски моей без нужды: Твой гарем по разным песням тесен, И слова их одалыкам чужды… Ты в ленивой дреме расцветала, Как и вся кругом твоя природа, И не знаешь — даже не слыхала, Что у песни есть сестра — свобода». <1859>

«Он весел, он поет, и песня так вольна…»

Он весел, он поет, и песня так вольна, Так брызжет звуками как вешняя волна, И все в ней радостью восторженною дышит, И всякий верит ей, кто песню сердцем слышит; Но только женщина и будущая мать Душою чудною способна угадать, В священные часы своей великой муки, Как тяжки иногда певцу веселья звуки. <1859>