Стихотворения

Бедный Демьян

1919

Братские могилы. Мемориальная доска

На Красной площади, у древних стен Кремля, Мы — стражи вечные твои, товарищ милый. Здесь кровью полита земля, Здесь наши братские могилы. Бойцы, сраженные в бою, Мы в вечность отошли. Но ты — еще в строю, Исполненный огня и пролетарской силы. Так стой же до конца за власть и честь свою. За пролетарскую великую семью, За наши братские могилы!

1919

Танька-Ванька

Красноармейцы Петроградского фронта называют танки — «таньками».

Фронтовая песня

Танька козырем ходила, Пыль по улице мела, Страх на Ваньку наводила, Форсовитая была! «Ванька, глянь-ка: танька, танька!.. Подступиться — думать брось!» Расхрабрился как-то Ванька, — Танька, глядь, копыта врозь! Уж как Ванька размолодчик, Он прицел берет на глаз. Нынче красный он наводчик В артиллерии у нас. «Ванька, глянь-ка: танька, танька!..» «Эх ты, дуй ее наскрозь!» Как пальнет по таньке Ванька, — Танька, глядь, колеса врозь! В Красной Армии воякой Ванька стал за первый сорт, В переделке был он всякой, И в бою Ванюха — черт. «Ванька, глянь-ка: танька, танька!..» «Эх ты, дуй ее наскрозь!» Как пальнет по таньке Ванька, — Танька, глядь, колеса врозь! Ежли кто при виде таньки Вдруг начнет ошалевать, Ванька лается: «Без няньки Не привыкли воевать?!» «Ванька, глянь-ка: танька, танька!» «Ну

так что?! Сплошал небось? Эх ты, трус!..» Как ухнет Ванька, Танька, глядь, колеса врозь! Вишь от таньки как подрали Все под Детским-то Селом. Мы ж руками танек брали Под Одессой и Орлом. «Ванька, глянь-ка: танька, танька!» «Ну так что?! Сплошал небось? Эх ты, трус!..» Как ухнет Ванька, Танька, глядь, колеса врозь! «Таньке ходу нет в болоте, Не пойдет она в снегу. С пушкой подступы к пехоте Не один я стерегу». «Ванька, глянь-ка: танька, танька!» «Где она? Собьем небось!..» Как пальнет по таньке Ванька, — Танька, глядь, колеса врозь! «Пусть лишь танька подвернется, Угощу я калачом. Танька к белым не вернется, Не вернется нипочем». «Ванька, глянь-ка: танька, танька!» «Не уйдет от нас небось!» Как пальнет по таньке Ванька, — Танька, глядь, колеса врозь! И у нас теперь умело Стали танек снаряжать. Да не в таньках, братцы, дело: Трус всегда охоч бежать. «Ванька, глянь-ка: танька, танька!». «Ну так что?! Сплошал небось? Эх ты, трус!» Как ухнет Ванька, —  Танька, глядь, колеса врозь! Шкурник вечно в злой тревоге, Смотрит в страшные очки. Все телеги на дороге Для него — броневички. «Ванька! Танька прет с разбега! Защищаться — думать брось!» «Да ведь это же телега. Пронесло б тебя наскрозь!» Жалкий трус от бабьей палки Убежит наверняка. Но бойцы стальной закалки Посильней броневика. «Ванька, глянь-ка: танька, танька!» «Лезет, стерва, на авось!» Как пальнет по таньке Ванька, — Танька, глядь, колеса врозь! Танька тож не без осечек, Таньке люб не всякий грунт — И завзятый человечек Подорвет ее в секунт. «Ванька, глянь-ка: танька, танька!» «Ладно. Справимся небось». Как пальнет по таньке Ванька, — Танька, глядь, колеса врозь! Танька — ценный приз для смелых, Трусу — пугало она. Стоит таньку взять у белых — Белым сразу грош цена. Взвоют белые ребятки, — Тут их малость поднажать, Засверкают только пятки, Как начнут они бежать. На карачках за машиной Лезет белая орда. Таньку сбей — толпой мышиной Все помчат невесть куда: Унести лишь ноги рады. Красный знай-ка напирай, Таньки, пушки и снаряды — Всё у белых забирай! Хоть не в таньках, братцы, дело (Надо смелость уважать!), Но и мы теперь умело Стали таньки снаряжать. Ванька — эвон! — через ниву Прет на таньке молодец. Дует белых в хвост и в гриву! Тут и песенке конец!

1919

Правда-матка

Или — как отличить на фронтах подлинные листовки Демьяна Бедного от белогвардейских подделок под них

Вожу пером, ребятушки, По белому листу. С народом я беседовать Привык начистоту. За словом, сами знаете, Не лезу я в карман, Но не любил я отроду Пускаться на обман. За правду распинаюсь я Уж много-много лет И за словечко каждое Готов держать ответ. Написано — подписано, Читай меня — суди. Любовь и злая ненависть Сплелись в моей груди: Любовь — к народу бедному И ненависть — к панам, К царям, попам, помещикам И всяческим «чинам». За то, что раскрываю я Всю правду бедняку, Меня б дворяне вздернули На первом же суку. Пока же на другой они Пускаются прием: Печатают стишоночки, Набитые враньем. Стишки моею подписью Скрепляют подлецы, Чтоб их вранье за истину Сочли бы простецы. Но с подписью поддельною Уйдешь недалеко. Мои ль стихи иль барские, — Друзья, узнать легко: Одной дороги с Лениным Я с давних пор держусь. Я Красной нашей Армией Гордился и горжусь. Мне дорог каждый искренний И честный большевик. В моем углу два образа: Рабочий и мужик. За строй коммунистический Стоял я и стою. Помещикам, заводчикам — Пощады не даю. Стремясь рассеять знанием Души народной мрак, Я — враг всех бабьих выдумок И всех поповских врак. Как вы, люблю я родину, Но — не рабыню-Русь, Которой помыкала бы Разъевшаяся гнусь. Люблю я Русь народную, Советский вольный край, Где мироедам — места нет, Где труженикам — рай. Еще, друзья, приметою Отмечен я одной: Язык — мое оружие — Он ваш язык родной. Без вывертов, без хитростей, Без вычурных прикрас Всю правду-матку попросту Он скажет в самый раз. Из недр народных мой язык И жизнь и мощь берет. Такой язык не терпит лжи, — Такой язык не врет. У Кривды — голос ласковый, Медовые уста, У Правды — речь укорная, Сурова и проста; У Кривды — сто лазеечек, У Правды — ни одной; У Кривды — путь извилистый, У Правды — путь прямой; В сапожках Кривда в лайковых, А Правда — босиком, — Но за босою Правдою Пойдем мы прямиком!

1919

О чёрте

(Новогоднее)

Среди поэтов — я политик, Среди политиков — поэт. Пусть ужасается эстет И пусть меня подобный критик В прах разнесет, мне горя нет. Я, братцы, знаю то, что знаю. Эстету древний мил Парнас, А для меня (верней, для нас) Милее путь к горе Синаю: Парнас есть миф, Синай — закон, И непреложный и суровый. И на парнасский пустозвон Есть у меня в ответ — готовый Свой поэтический канон. Сам государственник Платон, Мудрец, бежалостный к поэтам (За то, что все поэты врут), Со мной бы не был очень крут, Там, где закон: «Вся власть — Советам» Там не без пользы мой свисток, Там я — сверчок неугомонный, Усевшийся на свой законный Неосуждаемый шесток. Пусть я лишь грубый слух пленяю Простых рабочих, мужиков, Я это в честь себе вменяю, Иных не надо мне венков. Вот я поэт какого сорта, И коль деревня видит черта И склонна верить чудесам, То черта вижу я и сам. С детьми язык мой тоже детский, И я, на черта сев верхом. Хлещу его своим стихом. Но: этот черт уже советский; На нем клеймо не адских сфер, А знак «Эс-Де» или «Эс-Эр», И в этом нет большого дива. Про черта речь моя правдива. Где суеверная толпа Покорна голосу попа, Там черт пойдет в попы, в монахи, И я слыхал такие страхи, Как некий черт везде сновал, Вооружась крестом нагрудным, И, промышляя делом блудным, В лесу обитель основал, Вошел в великую известность И, соблазнивши всю окрестность, Потом (для виду) опочил И чин святого получил; С мощами дьявольскими рака, По слухам, и до наших дней, Для душ, не вышедших из мрака, Святыней служит, и пред ней, Под звон призывно колокольный, Народ толпится богомольный. Черт современный поумней. От показного благочестия Его поступки далеки: Он от строки и до строки Прочтет советские «Известия», Все обмозгует, обсосет И, случай выбравши удобный, — Советской власти критик злобный. Иль меньшевистскую несет, Иль чушь эсеровскую порет, А черта черт ли переспорит?! Черт на вранье большой мастак, В речах он красочен и пылок. «Ну ж, дьявол, так его растак!» Его наслушавшись, простак Скребет растерянно затылок: «Куда он только это гнет? Порядки царские клянет, Но и советских знать не хочет. Про всенародные права, Про учредиловку лопочет, А суть выходит такова, Что о буржуях он хлопочет. Кружится просто голова!» И закружится поневоле. Черт — он учен в хорошей школе И не скупится на слова. У черта правило такое: Слова — одно, дела — другое, Но речь про чертовы дела Я отложу ужо на святки. Хоть вероятность и мала, Что речь продолжу я, ребятки. Бумага всех нас подвела: Большие с нею недохватки; В газетах нынче завели Такие строгие порядки, Что я, как рыба на мели, Глотаю воздух и чумею, Теряю сотни острых тем И скоро, кажется, совсем. Чертям на радость, онемею. Пишу сие не наобум. Не дай погибнуть мне, главбум, И заработай полным ходом, — На том кончаю. С Новым годом!

1920

День прозрения

В руках мозолистых — икона, Блестящий крест — в руке попа. Вкруг вероломного Гапона Хоругвеносная толпа. Толпа, привыкшая дорогу Топтать к Христову алтарю, С мольбою шла к земному богу, К самодержавному царю. Она ждала, молила чуда. Стон обездоленного люда Услыша, добрый царь-отец Положит мукам всем конец. Царь услыхал, и царь ответил: Толпу молящуюся встретил Его губительный свинец. Великий, страшный день печали, — Его мы скорбью отмечали. Но — крепкий плод его дозрел. Так пусть же песни наши грянут! Победным гимном пусть помянут День этот все, кто был обманут И кто, обманутый, прозрел!

Гулимджан [9]

Чхеидзе и Церетели обратились к Антанте с просьбой о помощи против большевиков.

Из газет

В Александровском садам

Музыкам игрался

И т. д.

Известная песенка

Национальный гимн социал-духанщиков

Ми садился на ишак И в Париж гулялся. Клеманса, такой чудак, Очень нам смеялся. Гулимджан! Гулимджан! Знаим свае дело: Весь Кавказ мы за ляржан [10] Продаем умело. «Тьфу! — смеялся Клеманса, — Не было печали!» Ми ему в два галаса Гулимджан кричали: Гулимджан! Гулимджан! Знаим свае дело: Честь и совесть за ляржан Продаем мы смело! Ллойд-Джорджданья дверь открыл В кабинет случайно, Ми с Чхеидзем гаварыл: «Рады чрезвычайно!» Гулимджан! Гулимджан! Знаим свае дело: Мы Баку вам за ляржан Уступаем смело! Закричали ми: «Ай-ай! — С невеселым физий. — Ради бога, присылай Поскорей дивизий!» Гулимджан! Гулимджан! Знаим свае дело: Продадим вам за ляржан Душу мы и тело! Ленин сжарит шашлыку С наших демократий, Он имеет на Баку Преболшой симпатий! Гулимджан! Гулимджан! Знаим свае дело: Наш Тифлис — один духан! Покупайте смело! Ллойд-Джорджданья атвечал: «Тронут вашим горем. Наш английский флот помчал Нашим Черным морем!» Гулимджан! Гулимджан! Нам какое дело? Нас коварство англичан Вовсе не задело. «Мени тенкс!» — «Мерси боку!» «Можем обещаться, Что английский наш Баку Будет защищаться!» Гулимджан! Гулимджан! Знаим свае дело: Мы Баку вам за ляржан Уступаем смело! Независимый Тифлис Тут нам объявлялся. Ми кричали: браво! бис! И назад гулялся! Гулимджан! Гулимджан! Знаим свае дело: Весь Кавказ мы за ляржан Продаем умело!

9

По радио одной из наших армий в феврале 1920 года это стихотворение было передано в Тифлис, тогда еще меньшевистский.

Радиотелеграфисты Грузии были столь к нам расположены, что приняли «радиостихотворение» и ответили: «Ура!! Привет Демьяну Бедному!

Завтра выпьем за его здоровье!»

10

Французские денежки.

Исполнили: Церетели и Чхеидзе. Записал Демьян Бедный.

1920

Оценка

На предложение, сделанное русскими эмигрантами — дать швейцарским банкам в обеспечение свои имения и дома в России, представитель швейцарских интересов заявил: 1) что предложенный залог — миф, никаких гарантий не дающий, 2) что русские должны обеспечить заем реальными гарантиями, как-то: драгоценностями, имениями где-либо за границей или в Польше.

«Последние новости»

Персоной будучи в кругах известных видной, Потомственный буржуй с осанкою солидной (При случае его я назову) Зашел в Париже в банк и сразу: «Вуле-ву? На редкость выгодная сделка. Мне банк даст золота, я банку — векселя Под обеспеченье!..» «Какое?» «Есть земля… Вполне исправное громадное именье, При нем завод — мое почтенье! Железный путь совсем вблизи, Большая пристань тут же рядом…» Какой же банк таким побрезгует закладом? В минуту дело на мази. Но… вмиг всю сделку погубило Словцо, всего одно словцо. Директор банковский, смеявшийся так мило. Вдруг скорчил кислое лицо: «А как — пардон, мусью! — как велика оценка Именья вашего?» «Мильон». «Мерси, мерси!.. А где ж, мусью, оно?» «Где? — побелев, как стенка. Забормотал буржуй. — В России!.. Ан Рюсси!..» «Ах, ан Рюсси!» — вздохнул в ответ директор банка И дал российскому мусью… на чай полфранка!

1920

Печаль

Дрожит вагон. Стучат колеса. Мелькают серые столбы. Вагон, сожженный у откоса, Один, другой… Следы борьбы. Остановились. Полустанок. Какой? Не все ли мне равно. На двух оборванных цыганок Гляжу сквозь мокрое окно. Одна — вот эта, что моложе, — Так хороша, в глазах — огонь. Красноармеец — рваный тоже — Пред нею вытянул ладонь. Гадалки речь вперед знакома: Письмо, известье, дальний путь… А парень грустен. Где-то дома Остался, верно, кто-нибудь. Колеса снова застучали. Куда-то дальше я качу. Моей несказанной печали Делить ни с кем я не хочу. К чему? Я сросся с бодрой маской. И прав, кто скажет мне в укор, Что я сплошною красной краской Пишу и небо и забор. Души неясная тревога И скорбных мыслей смутный рой… В окраске их моя дорога Мне жуткой кажется порой! О, если б я в такую пору, Отдавшись власти черных дум, В стихи оправил без разбору Все, что идет тогда на ум! Какой восторг, какие ласки Мне расточал бы вражий стан, Все, кто исполнен злой опаски, В чьем сердце — траурные краски, Кому все светлое — обман! Не избалован я судьбою. Жизнь жестоко меня трясла. Все ж не умножил я собою Печальных нытиков числа. Но — полустанок захолустный… Гадалки эти… ложь и тьма… Красноармеец этот грустный Все у меня нейдет с ума! Дождем осенним плачут окна. Дрожит расхлябанный вагон. Свинцово-серых туч волокна Застлали серый небосклон. Сквозь тучи солнце светит скудно. Уходит лес в глухую даль. И так на этот раз мне трудно Укрыть от всех мою печаль!

1920

Манифест барона фон Врангеля

Ихь фанге ан [11] . Я нашинаю.

Эс ист [12] для всех советских мест,

Для русский люд из краю в краю

Баронский унзер [13] манифест.

Вам мой фамилий всем известный:

Ихь бин [14] фон Врангель, repp барон.

Я самый лючший, самый шестный

11

Пояснение немецких слов: Я начинаю.

12

Это есть.

13

Наш.

14

Я есмь.