Стихотворения

Браун Николай Леопольдович

1940

Железная дорога

Она меня манила с детских лет. Зарей, бывало, затаив дыханье, Я вслушивался в голос паровозный. Он долетал загадочный, зовущий — То в нем печаль неясная звучала, То вырастала смутная тревога, А то — призыв… Куда? В какие дали, В какие земли, страны, города? Я выходил в поля. С холма я видел, Как вдалеке, над легкой синью леса, Взлетал порой дымок белесоватый, Клубился, плыл и таял в синеве. Я так любил рассказы о дороге! И все слова — чугунка, паровозы, Вагоны, рельсы и названья станций — Входили в игры, оживали в снах. И вот она! Как близко, мне казалось. Издалека маячит водокачка, Как медленно мы приближались к ней! И, наконец, тяжелый, полосатый Передо мной шлагбаум вознесен. И вот они — влекущие, стальные, Манящие в неведомую даль, Змеятся рельсы. Вот они — вагоны, То бешено летящие, цветные, То хмурые товарные составы, Звонки, платформы, суета посадок, Лязг буферов, колесный гул в полях, И вот они — сигнальные ночные Зеленые и красные огни! Я помню дни: тянулись эшелоны На горькую германскую войну. Я помню тихий пыльный полустанок. Стоял июль. Клонился день к закату, Тянуло мирно с поля спелой рожью, И

заунывно перепел свистал. Состав остановился. Брали воду. Теплушек двери настежь отворив, Гуторили солдаты, затихая. И вдруг, задорно по ладам пройдясь, Гармоника заплакала. Сначала Откуда-то совсем издалека Поплыли, робко вздрагивая, звуки — Казалось, чья-то горькая душа Сама с собой в раздумье говорила, Как будто языка не находя. Но вот лады окрепли и пошли, Пошли, старинной песней разливаясь, — Не в этих ли рожденные полях? О чем они? О той ли тяжкой доле, О силе той, в груди народа скрытой, О воле той, о родине? Солдаты Притихли вдруг, притих и полустанок, Заслушался. И далеко в поля Зарей рвалась, неслась, летела песня. Но вот залязгал, заскрипел состав И тронулся, а песня все звенела И поплыла туда, во мглу, на запад. На горькую германскую войну. Как я запомнил год, когда, бушуя, Потоком с фронта, прихватив оружье, Штыков не примыкая, все уставы Перечеркнув, рванулись по домам Солдаты, поезда переполняя, Гурьбой веселой разместясь на крышах, На буферах скрипучих укрепясь, И как опять росла и разливалась На сто ладов совсем иная песня — То легкая, привольная, со свистом, То грозная, скликающая в бой. И вновь пошли, загрохали составы К иным боям, иные видя дали, — Красногвардейцев первые отряды, Красноармейцев первые полки. Они пошли, чтоб отплатить сурово За всю тоску отцов о вольной воле, За всю печаль старинных рабских песен, За черный труд, за горький хлеб земли. А впереди — влекущие, стальные, Манящие в неведомые дали, Бежали рельсы. Не о тех ли далях Мне в детстве пел таинственный, зовущий В ночах гудок протяжный паровоза, Не этих дней ли грозная тревога Звучала в нем? Навек я полюбил Гудки, вагоны, рельсы, полустанки, Тревожную, неведомую даль!

Февраль 1941

«Пастух кору надрезал у березы…»

Пастух кору надрезал у березы. Склоняясь, тянет сладковатый сок. За каплей капля падает в песок Березы кровь прозрачная, как слезы. А над землей — дыхание весны, И все деревья с корня до листочков, Едва раскрывшихся, напоены Железной силой, рвущей створки почек. Так ясен день! Так небосвод глубок! Так журавли курлычут, пролетая! И в этот миг березе невдомек, Что, может быть, смертельна рана злая, Что, может быть, от муки холодея, Она увянет к будущей весне: Иссохнет ствол, и ветви онемеют, И помертвеют корни в глубине. Но этот черный день еще далек, И долго будет кровь еще струиться, Над нею станут бабочки кружиться И пчелы пить густой пахучий сок. Покуда ж все, как прежде: зеленеет Наряд ветвей, и зелень так свежа! И пьет пастух. И на коре желтеет Глубокий след пастушьего ножа.

Январь 1941

«Осенний лист упал на колею…»

Осенний лист упал на колею, В сырую грязь, набрякшую дождями. Все лето — в зной, в грозу — между ветвями Оберегал он красоту свою. Он зеленел и наливался влагой, Мужал, темнел под солнечным лучом И, непонятной одержим отвагой, Вдруг сам, как солнце, заиграл огнем. И не было ни боли, ни страданья, Ни горечи в последней вспышке той. Он и не знал, что это увяданье Пылает в нем прощальной красотой. Он будет смят проезжим колесом, Его огонь померкнет в луже грязной, А он лежит — недрогнувший, прекрасный, С открытым перед гибелью лицом.

Январь 1941

«Ты была моим дыханьем…»

Ты была моим дыханьем, Чистым утренним лучом, Полдня жарким полыханьем, Тихой ивой над ручьем. Ты меня дорогой счастья Рядом, за руку, вела, Ты была моею властью, Пленницей моей была. Но войны слепая сила Мирный день грозой сожгла, Наши руки разлучила, Наши судьбы развела. Я прошел дорог немало, День за днем я жил войной, Гибель грудь мою искала, Смерть летала надо мной. Ты не раз меня спасала Тем, что в сердце ты была, Ты мне голос подавала, К воле, к мужеству звала. Через вражеские мины, Сквозь огонь в морском бою, Будто чудом, из пучины Выносила жизнь мою. Ты навек вошла мне в душу, Без тебя же, все равно Как без воздуха, мне душно, Как без света, мне темно.

1941

«Зима заметает дороги…»

Зима заметает дороги, Поземкой по насту звеня. Опять ты проснулась в тревоге, Опять вспоминаешь меня. Я вижу твой быт немудрящий. Деревня. Уют избяной. Грустят непроглядные чащи, Хрипят петухи за стеной. Хозяйка встает, громыхая Дровами, заслонкой в печи. Бегут огоньки, полыхая, Синеют рассвета лучи. Ты ждешь пробуждения сына. Все ярче заря за стеклом, Морозная стынет равнина, Россия лежит за окном. Россия! Холодные дали. Под снегом родные поля. Какой неизбывной печалью Исполнилась нынче земля! Россия! Помяты, побиты Посевов твоих зеленя. Их топчут стальные копыта, Скрежещущих танков броня. Но крепнет былинная сила Твоих золотых сыновей. Она им пути преградила Сыновнею грудью своей. Все двинулось в гневном походе, Взывает о мести врагу… Ты за руку сына выводишь, Он видит деревню в снегу. Он топает, розовый, быстрый, В глазах его — небо и снег, И в воздух, по-зимнему чистый, Взлетает мальчишеский смех. Пускай ему солнце сияет Лучами победного дня!.. А снег все метет, заметает, Поземкой по насту звеня.

1942

Военная весна

Опять весна

шумит над кораблями, Опять лучами даль озарена. По всем дорогам к западу с боями Идет в поход военная весна. И город весь, как бивуак походный, Оберегая выход на залив, Как знаменосец доблести народной, Стоит, лицо на запад обратив. Подъяты к тучам хоботы зениток, И ястребки обходят небосвод, И счет врагов расстрелянных, подбитых, День ото дня умноженный, растет. Для внуков станут сказкой наши были, Войдут в преданья гордые дела. Зима прошла. Ее мы пережили. Нам не забыть, какой она была. Зверел мороз. Дома, как люди, зябли. Свет не горел. Пошли лучины в ход. И, отзвенев скупой последней каплей, Отбормотав, застыл водопровод. С утра хозяйки за водой студеной К Неве, тропинки протоптав, брели. Гремели ведра, чайники, бидоны, Везли на санках и в руках несли. Порой снаряды, воя, пролетали, И обагрялся кровью снег зимы, Но не сдавались, бились, воевали — И выдержали, выстояли мы. Пускай у нас чуть-чуть погнулись плечи И в волосах чуть больше седины — Мы, как бойцы, идем боям навстречу, Как воины, мы слышим клич весны. «В поход, в поход!» — поет весенний ветер. «В моря, в моря!» — курлычут журавли. «Вперед, вперед!» — все, как один, ответят Герои моря, неба и земли. И наша сила вражью силу скосит, И снова город станет молодым, И, серый пепел с купола отбросив, Опять Исакий будет золотым. И, вновь напомнив пушкинское имя, Адмиралтейства славная игла Навеки свой чехол защитный снимет И станет новой славою светла. И Всадник Медный, бережно укрытый Рукой достойных правнуков своих, Подъяв коня тяжелые копыта, Взлетит, «победы новыя вкусих». Залечит раны победитель-город И пыль боев с могучих плеч стряхнет, И площадей притихшие просторы Опять поток веселья захлестнет. Настанет день: отцы вернутся к детям, И цветом яблонь зацветут сады. Шуми, весна! Труби, походный ветер! Плывите в море, ладожские льды!

1942

Сине море

Сине море, сине море, Белый парус, ярый шквал! С детских лет про сине море Только в сказках я слыхал. В тульском поле, на равнине, В тихих лиственных лесах Я мечтал об этой сини, О заморских чудесах. Если утром луг в тумане Будто волнами кипит, Это в море-океане Чудо-юдо, рыба-кит. Улетали птицы клином В край далекий, за моря, И вставали из пучины Тридцать три богатыря. В том краю не знают горя, В том краю не видят зла. Пел я песню, как по морю Лебедь белая плыла. Сине море, сине море, Неизвестные края! За родную землю споря, В сине море вышел я. Мне не в сказке волны пели, Ты теперь не только сон — Я в морской твоей купели Боевым огнем крещен. Надо мной вставал железный Шквал смертельного огня, Подо мной кипела бездна, Синей влагой леденя. Я подумал: «Нет, не сгину! Ярость мне дана не зря, — Выходили ж из пучины Тридцать три богатыря!» За родную землю споря, Я родным тебя назвал, Сине море, сине море, Белый парус, ярый шквал!

1943

Ярославна

Догорела заря-заряница, Во полуночи див прокричал. Ярославне ночами не спится — Улететь бы на дальний Каял. Долететь бы до княжьего стана, Приподнять бы палатки края: «Где ты, Игорь мой, князь мой желанный. Трижды светлая лада моя? Кабы мне обернуться зегзицей, Куковала бы я над тобой, Стерегла бы твой сон до денницы, Перед войском летела бы в бой. Я простерла бы крылья, как руки, К тайным силам небес и земли, Чтобы Велеса добрые внуки В поле ратном тебя берегли. Чтобы стрелы не сохли в колчане, Чтоб копье не тупилось в бою, Чтоб стрелой не пробил половчанин Сердце Игоря, ладу мою!» И, слезой обжигаясь горячей, Одержима горючей слезой, Причитает княгиня и плачет До зари на стене городской. Будто видит: ковыль серебрится, Реют стяги, как слава чисты, Рыщут волки, и брешут лисицы, На червленые брешут щиты. «Где ты, Игорь мой, воин мой? Жив ли?» Предрассветные дали молчат. Над бревенчатым тихим Путивлем Петушиные крылья стучат.

1943

Медаль

Пройдя сквозь долгий грохот боя, На слиток бронзовый легла, Как символ города-героя, Адмиралтейская игла. Взгляни — заговорит без слова Металла трепетный язык. И воздух города морского, И над Невой подъятый штык — Вся бронза дышит, как живая, В граните плещется река, И ветер ленты развевает На бескозырке моряка. И даль пылает золотая, И синью светят небеса. И вдруг, до слуха долетая, Встают из бронзы голоса: «Мы так за город наш стояли, Так эту землю берегли, Что нынче музыкою стали, Из боя в песню перешли. Мы слиты из такого сплава, Через такой прошли нагрев, Что стала бронзой наша слава, Навек в металле затвердев». Слова уходят, затихая, В металл, в бессмертье, в немоту, — И снова, бронзой полыхая, Игла пронзает высоту.

1944

Грачи

Я радуюсь весенним ручейкам, Подснежникам, но мне весна дороже, Когда над всем стоит грачиный гам, Веселый хор, на песню не похожий. Услышишь «карр!» — и воздух свеж и чист. Услышишь «карр!» — таким дохнет простором; Зазеленеет первый клейкий лист, И лютики взбегают на пригорок. Повеет полем, первой бороздой, Пахнет землей — грачи идут за плугом И кланяются… Голубеет зной, И теплый ветер наплывает с юга. Когда ж в полях осенний синь-простор, Когда прохладен и прозрачен воздух, Услышишь на заре прощальный хор — И опустеют брошенные гнезда. И вдруг войдет такая тишина, Такая грусть, что все опять приснится: Ручей, подснежник, детство, и весна, И это «карр!» веселой русской птицы.