Стиль модерн
Шрифт:
Она покраснела.
— Ты очень красива. Так же красива, как она, — настаивал Вентру. — Но ты податливее.
— Не уверена.
— Я разбираюсь в женщинах.
— Хотите сказать, в молодых кобылах?
Казалось, это его все больше забавляло.
— Правильно. И в кобылах, и в бронированных поездах. Еще в автомобилях, в танго. Но особенно в женщинах.
Вентру приблизился к ней, снял шляпку, запустил, как и Стеллио, руку в ее волосы, растрепал их. Но насколько же крепче были его руки! Несколько мгновений он изучающе рассматривал Лиану, которая, стоя напротив него, с трудом переводила дыхание.
— Ты на нее похожа! Только ты ее ненавидишь. Как и я. Она портит нам жизнь.
Граммофон затих, только игла продолжала скрежетать в пустоте.
— Поезжай вместе с ней в Довиль. Но до этого…
Вентру аккуратно приподнял юбку ее костюма, добрался до нижнего белья. Она не только позволила ему это, но даже и помогала, подхватывая подбородком ткань. Вскоре перед ним осталась лишь одна преграда — прозрачные панталоны. Он неожиданно разорвал их надвое и прижался губами к потоку хлынувшего шелка.
— Ты почти рыжая, — прошептал он, поднявшись, и легким движением колена заставил ее рухнуть на диван.
Глава шестнадцатая
К концу июля, почти в то же время, когда в газетах сообщили о приговоре Мата Хари, Стив и Макс устали от Форе. Их взаимная привязанность не угасла, но музыкальная дружба была истощена. Обоим захотелось кутить, совершать безумства.
Они приехали в Довиль, оделись в белые свитера, брюки из светлой фланели, оставили автомобиль на вилле и пошли к пляжу. Время близилось к вечеру, вечеру летнего дня — glorious day, без устали повторял Стив. Море едко зеленело напротив кремового фасада «Нормандии». Решив выпить, они устроились в теннисном клубе и заказали джин. Как по волшебству, все тогда были зачарованы Америкой. Каким-то непонятным образом гарсоны распознали, что Стив относится к доблестному племени Сэмми, и чуть не передрались за честь обслужить его. Вначале это развлекло Стива, потом — под действием алкоголя — он забыл о предстоящем отплытии из Франции и стал рассматривать корты.
Теннисистки, затянув волосы шелковыми повязками, мелькали за сетками. Вокруг полей были расположены столики с дымящимися чайниками для заварки, а юные воины, часто со свежими шрамами на лице, наслаждались краткой передышкой отпуска, загорая в креслах-качалках. Место было тихое, если не обращать внимания на глухие стуки мячей, скольжение сандалий на веревочной подошве, монотонное объявление баллов — thirty-all, deuce [64] , advantage [65]— и время от времени сдержанные аплодисменты. Небольшие группки образовались вокруг нескольких смеющихся женщин: по новому капризу моды они были одеты в сдержанные тона — грязно-белый, бежевый, коричневый, цвет глазированных каштанов, красной глины. Как это все было непохоже на Довиль прежних: лет, расцвеченный в желтое и красное, и даже на прошлогоднее весеннее парижское безумство на восточный манер! Война была далеко. Два или три раза прогромыхали пушки на полигоне в Гавре, где тренировались союзные войска, — никто не обратил на это внимания. Все объяснялось своеобразным обаянием самого теннисного клуба — его успокаивающей геометрией, утонченными правилами игры, столь чуждыми варварству окопов, — и нежностью этого дня, освещающего и без того светлые одежды игроков и белые разделительные линии, растворяющиеся в лучах солнца. На центральном корте, видимо, разыгрывалась интересная партия — об этом можно было судить по восклицаниям болельщиков, сидящих за большим столом.
Стив заказал еще два джина, заметив, что Макс заинтересовался игрой на центральном корте, затем откинулся в шезлонге, подставил лицо солнцу и закрыл глаза. Понемногу поднимался ветер, и все эти легкие шумы доносились теперь до него вместе с запахом лаванды. Однако громкие крики вывели его из дремоты. Он приоткрыл глаза и заметил мячик, прыгающий в двух шагах от кресла. Макс поймал его на лету и, будто только этого и ждал, побежал, размахивая им с триумфальным видом, к центральному корту. Стив снова закрыл глаза, предавшись блаженству солнечных лучей, успокаивающему теплу от джина.
Макс не возвращался. Стив потер веки, выпил еще рюмку и стал искать глазами друга. И тут он понял, куда неотрывно смотрел Макс, начиная с их прибытия на корты. Среди сидящих за большим столом блестела солнечная точка — второй такой не существовало. С тяжелой копной волос, колыхавшейся на солнце, громко смеющаяся женщина наклонилась к одному из игроков, обняла его, отбросила назад шарф, поигрывая зонтиком, — и вдруг, как это делала она одна, застыла, вглядываясь во что-то.
Этим что-то был Макс. Макс, который протягивал ей дрожащую руку, неуверенным жестом сжимая в кулаке мячик. Женщина схватила его, небрежно кинула одному из теннисистов, сказала Максу несколько слов и улыбнулась. Стив угадывал ямочки, образовавшиеся у нее в уголках губ, предвидел трепет ресниц, перед тем как она откроет убийственное зеленое сияние своего взгляда. Макс стоял перед нею с восторженным видом, присущим исключительно ее жертвам.
— Файя! — выдохнул Стив подавленным голосом мечтателя, очнувшегося от кошмара, и выпил залпом остаток джина.
Не двигаться с места. Или нет: сразу же прыгнуть в первое попавшееся такси, погрузить чемоданы, уже упакованные для трансатлантического рейса. Ночью переплыть Ла-Манш. Закрыться в каюте, не трезветь до Нью-Йорка. Только там наконец можно будет вздохнуть полной грудью.
Он встал. Надо было остановить друга. Но поздно: Макс уже склонился над рукой Файи, поцеловал ее.
— С тех пор как я увидел ваши фотографии… «Минарет»…
Файя еще шире улыбнулась. Она была в легком батистовом платье, а сверху надела маленький свитер из бледной шерсти, весь украшенный золотыми блестками.
Там, где Стив остановился бы, Макс как настоящий француз продолжил галантно:
— В жизни вы еще лучше! Этот белый цвет вам потрясающе к лицу.
Стив замер на полпути, будто собирался сбежать. Возможно, так бы и случилось, если бы не восклицание:
— Господи! Американец!
Все подняли головы. Лиана поставила чашку на стол и бросилась к Стиву:
— Вы! Американец!
Она сияла. На ней был такой же наряд, как на Файе.
— Да, это я. Я не умер, как видите.
— Почему же вы должны были умереть, мой друг? — Это был д’Эспрэ. — Какое счастье снова с вами встретиться спустя столько времени, мой дорогой О’Нил. Подобные радости случаются только в Довиле!
Он оторвался от своего кресла-качалки и пожал Стиву руку с удивительной горячностью. Вслед за ним поднялась и вся свита: сначала Стеллио, потом изголодавшийся художник, встреченный на Монпарнасе, — теперь внезапно окрепший, причесанный, ухоженный; наконец, два тщедушных молодых изможденных игрока, наверное, братья.
Файя, отпустив Макса, повернулась спиной к Стиву и вернулась к столу.
— Макс Лафитт! — воскликнул д’Эспрэ, когда ему представили молодого человека. — Так вы сын той замечательной мадам Лафитт, с которой я был когда-то знаком? Какой у нее был блестящий салон! Как она поживает? Собираетесь ли вы так же неистово броситься в политику, как ваш отец? Вы, без сомнения, великолепный солдат! После войны, мой дорогой, вам будут открыты все пути…
Макс его не слушал. Рассеянно пожимая руки, он следил взглядом за Файей. Безразличная ко всему, она наливала себе чай. Потом села и пригласила Макса сесть рядом с собой. Они закурили. Как бы объятые странной стыдливостью, все остальные, за исключением Лианы, отвернулись.