Стилист
Шрифт:
Мода – наиболее часто втречающееся значение.
Медиана – значение, которое делит совокупность значений пополам.
Темп роста – 100 + Х
Темп прироста – (100 +Х) – 100
Норм. распред. – около 65–70% значений попадают в поле «средняя плюс-минус две сигмы».
– Ну-ка взгляни. – Настя протянула листочки Соловьеву. – Откуда это у тебя?
Владимир Александрович с недоумением пробежал глазами записи.
– В первый раз вижу. Что это?
– А это я у тебя
– Ни одного. Представить не могу, как это ко мне попало.
– А если напрячься? – насмешливо предложила Настя. – Вспомни, например, тот период, когда ты делал свои записи по сквозным персонажам.
– Ну, это было давно, – отмахнулся Соловьев.
– Насколько давно?
– Несколько лет назад. Разве я могу сейчас вспомнить в деталях, где был и что делал? И потом, неужели ты всерьез полагаешь, что в моем доме искали именно эти шпаргалки? Это же смешно.
– Да? Тебе смешно? А мне – нет. Если ты такой смешливый, дружок, то иди заниматься обедом, я без тебя справлюсь.
«Несколько лет назад» ее совсем не устраивало. Понятно, что произошло это давно, но хотелось бы знать конкретнее. Все-таки странно: откуда в бумагах Соловьева могла появиться эта «шпора», если он утверждает, что студентов-юристов среди его знакомых нет.
Настя примерно представляла себе, где и как искать ответ на свой вопрос, но при этом понимала, что времени понадобится уйма. Что ж, если дражайший Владимир Александрович не желает проникнуться серьезностью ситуации, придется действовать самостоятельно.
Она разложила перед собой на полу заметки Соловьева по сквозным персонажам и внимательно их прочла. Хорошо, что Владимир – человек пунктуальный и аккуратный, рядом с каждым описанием стояло указание на роман, в котором оно использовано. Настя включила компьютер и посмотрела на даты, когда делались переводы. Те романы, о которых шла речь в записках, были переведены Соловьевым в период с марта 1990-го по ноябрь 1993 года. В мае 1994 года он взялся за перевод «Детей тьмы», но это произведение в записках уже не упоминалось. Стало быть, сами записи были сделаны в интервале между ноябрем 1993-го и маем 1994-го. Не такой уж большой промежуток времени…
– Володя! – крикнула она погромче, чтобы находящийся на кухне Соловьев ее услышал. – Ты в этом году как Новый год встречал?
– А что? – раздался с кухни его голос.
– Ничего, просто интересно.
– Здесь был.
– Один?
– Один, конечно.
– Даже сын не приезжал?
– Нет. У него своя компания.
– А в прошлом году?
– То же самое. Я ведь бирюком стал. Мне никто не нужен.
– А в позапрошлом? Ты ведь тогда еще жил в городской квартире, разве нет? Тоже один сидел или с гостями?
– В позапрошлом году я в это время лежал в больнице. Почему
– Просто так. Перерыв сделала. Задаю вопросы, чтобы отвлечься. Скоро обедать будем? А то есть хочется.
– Минут через пятнадцать.
Очень интересно. Выходит, в декабре 1993-го – январе 1994 года Соловьев лежал в больнице. Уж не потому ли, что его избили? И где-то в этот промежуток времени к нему попала неопознанная шпаргалка. Или, может быть, чуть позже. Но не раньше. Ну конечно, соседи по палате!
– Эй! – снова крикнула она. – А ты не помнишь, случайно среди твоих соседей по палате в больнице не было студентов или аспирантов?
– У меня не было соседей, – донесся его голос. – Я лежал в одноместной палате.
– И долго ты был в больнице?
– Три месяца. Я не понимаю смысла твоих вопросов. У тебя любопытство так своеобразно проявляется?
– Можно считать и так, – вздохнула Настя. – А с чем ты лежал в больнице?
– С ногами, я же тебе говорил. У меня ноги отнялись.
– Отчего? Почему они у тебя стали отниматься?
– Заболел. Ты долго будешь меня допрашивать?
– Чем заболел?
Соловьев не ответил. Через пару минут Настя услышала, как катится его кресло.
– Твое любопытство переходит все допустимые границы деликатности, – сухо произнес он. – По-моему, я ясно дал тебе понять, что эта тема мне неприятна. Я не хочу ее обсуждать. В конце концов, я мужчина и говорить о своих болезнях с женщиной, которая мне нравится, не намерен.
– А женщина тебе действительно нравится? – улыбнулась Настя.
Он подъехал ближе и протянул ей руку. Настя коснулась его теплой сухой ладони, наткнулась глазами на его теплый ласковый взгляд и снова почувствовала на себе силу его обаяния, сопротивляться которой она когда-то не могла, как ни старалась.
– Больше чем нравится, – тихо сказал Соловьев. – Эта женщина мне очень дорога.
– А как же Марина? У вас ведь был роман.
– Ты прекрасно понимаешь, что Марина ничего для меня не значила. Она была влюблена в меня, а я просто пошел ей навстречу. Думал же я все это время только о тебе.
– Соловьев, ты неисправим! – засмеялась Настя. – Она влюбилась, а ты пошел навстречу. Точно так же было и со мной. Ты всю жизнь так живешь? Тебе проще пойти навстречу, чем отстаивать свое мнение, да?
Лицо Владимира приобрело замкнутое, сердитое выражение.
– Ты не права, – только и сказал он, выпустив ее руку. – Через несколько минут приходи на кухню, обед будет готов.
Конечно, не права, задумчиво сказала себе Настя. Мое любопытство в вопросе его болезни достаточно настойчиво, но здесь Владимир Александрович не желает пойти мне навстречу, хотя куда проще было бы один раз рассказать мне все и избавиться от моих назойливых приставаний. Неужели действительно сын?