Стирающие грани
Шрифт:
И только один человек на свете – сам Дурог знал точно, что Судьба здесь абсолютно ни при чем…
Уже - один.
Теперь, по прошествии стольких месяцев, он был почти уверен в этом.
Но пока оставалась хотя бы слабая возможность иного развития событий, он должен держать ситуацию под контролем – чтобы не упустить свой единственный, хотя и призрачный, шанс на спасение.
Всего один раз он упустил свою удачу…
– Ты обманула меня, но обмануть смерть тебе не удастся, дорогая, - прошептал он в пустоту, невидящим взглядом глядя в окно.
– Даже тебе это не под силу
Как обычно, я поднялся рано утром и пошел кормить скот. Натаскал воды из колодца и тут только вспомнил, что сегодня праздник Призыва Судьбы – один из самых значимых праздников в году.
Ох уж мне эти праздники! Это опять многоголосый вой (ритуальное пение, тобишь), толпа одетых в чистое поселян и длинные-предлинные благодарствия Всевидящей Судьбе перед тем, как сесть за обильно накрытый стол…
Если б не это последнее, то тащиться на праздник вообще было бы невыносимо.
– Но ведь ничего страшного не случиться, если я приду попозже? – сказал я сам себе. В конце концов, в праздничный день не мешало бы помыться особенно тщательно и переодеться в чистое и мне тоже.
С самыми лучшими намерениями я взял чистую рубашку и потопал к воде.
На этот раз на берегу небольшой речушки не было никого; все поголовно готовятся к празднику, так что я спокойно мог раздеться и вдоволь поплескаться в холодной воде. Подумав немного, я решил и одежу заодно постирать. А пока штаны (они у меня одни – ткани идет многовато) подсохнут на ветках, со спокойной совестью можно и отдохнуть…
– Так уж и со спокойной? – включился вдруг в голове внутренний голос. Уж не знаю, был ли он всегда, или достался мне в виде подарка после того ранения, забравшего мою память, но этот въедливый, ироничный голос, звучащий у меня в голове и все поддающий сомнению, появлялся всегда не вовремя.
– А что ж мне, в мокрых штанах на праздник идти, детям на смех? – возразил я ему почти сердито.
– Ну, дети или не дети, а злючка Линсей наверняка издеваться будет, - неожиданно согласился он.
Мы оба замолчали.
– Чужой я здесь, - вдруг неожиданно сказал я, обращаясь то ли к внутреннему голосу, то ли просто к старому дереву, что распростерло надо мной свои ветви.
Дерево, наверное, согласилось, потому что тонкие веточки закачались, как бы кивая.
Но лазурное небо, что простерло свои крылья от холма до холма над моей головою, светилось такой беззаботной радостью, словно хотело сказать: «Ну какие твои заботы, Шрам? Наслаждайся жизнью, а там видно будет».
И, вглядываясь в его ясную высоту, я неожиданно задремал…
Когда я проснулся, желтый мячик солнца уже перебежал полуденную черту.
– Мрак меня покрой! – крикнул я, мигом подхватившись и уже стягивая с ветки полностью сухие штаны. Ничего себе, отдохнул! Эт же опять скажут, что Шрам нарочно не пришел на молитву, еще и отступником, чего доброго, назовут.
И, понимая, что моя поспешность уже все равно ничего не исправит, тем не менее я понесся к деревне, как только мог.
«Наверное, они уже за столами. Может, моего отсутствия и не заметят? Или соврать, что у меня рана разболелась? Все равно не поверят…» - с такими мыслями я наконец спустился с холма, подходя к главному месту в деревеньке – к Храму Судьбы – небольшой деревянной постройке с широкой площадью возле нее, которая сейчас, по случаю праздника, была уставлена скамьями и длинными узкими столами с угощением.
Вся деревня, конечно же, была здесь. Но не успев еще толком приблизиться, я понял, что что-то не так.
Еда стояла нетронутой, и люди, кажется, совсем забыли о ней – все почему-то сбились в кучки и что-то живо обговаривали. И даже неугомонные дети в большинстве стояли почти молча рядом со своими семьями, словно их и не было. Но самое главное – молчала музыка – обязательный атрибут любого празднества. Правда, звуки, издаваемые двумя несчастными, давно пережившими свою молодость инструментами назвать музыкой было бы большой для них честью, но -теперь и они лежали в сторонке без дела, а музыканты – два бородатых брата-пастуха, такие же древние, как и их инструменты, тоже увлеченно размахивали руками, участвуя в общей беседе.
И уже подойдя совсем близко, я заметил растерянность и слезы на лицах у нескольких человек – и не все они были женщинами.
– Нельзя плакать… Таковы дороги Судьбы, и не нам судить о них…
Я не смог отыскать в толпе учителя, и потому подошел к Малике – розовощекой девчонке, одной из учениц нашей школы.
– Малика, что здесь стряслось? Я пропустил что-то интересное?
– Как, ты не знаешь?
– Ну, я там немного задержался…
Но она меня даже не дослушала:
– Линсей – ведьма! Приехали служители Храма из Семиглавца и забрали ее с собой!
– Длиннорясые забрали Линсей? Эт что, шутка такая? – заморгал глазами я, ничего не понимая.
– Никакая она не ведьма! – Лив, бледный, со сжатыми кулаками, подскочил к Малике, едва сдерживаясь, чтоб не ударить ее, словно она была виновата во всем, что случилось.
– Это ошибка! Они поймут это и отпустят Линсей домой!
Малика втянула голову в плечи и шмыгнула прочь от разъяренного парня, который едва сдерживал злые слёзы.
Мне стало жаль его – даже я не мог не замечать раньше, как он смотрел на Линсей во время уроков…
– Так что на самом деле произошло? – обратился я уже к нему.
– Не знаю… - Лив вдруг поник, словно с него сдули весь воздух.
– Приехали служители Храма, когда мы все молились. Сказали, что ищут опасную ведьму, которая сбежала из тюрьмы, и велели всем молодым женщинам и девушкам стать отдельно. Они посмотрели на них, а потом выбрали Линсей. Сказали, что она похожа на ту, которую они ищут, и забрали ее в город.
– И что, никто не попробовал за нее заступиться? Ведь она же выросла здесь, все ее знают… Как она может быть сбежавшей ведьмой? Даже ты, Лив, молчал?