Стирающие грани
Шрифт:
Огонь уже опал, и я бросил сверху на угли горсть кореньев. Бодрящий, пряный аромат сразу же распространился во все стороны.
– Они решили, что Линсей – какая-то беглая узница, или ведьма, я так полностью и не понял. И они забрали ее, наверно, в тюрьму.
– А она на самом деле…
– Да о чем ты говоришь? – даже такая мысль вызвала у меня возмущение.
– Все время, которое я тут прожил, она вертелась у меня перед носом. Дразнить и издеваться – эт да, эт – сколько хочешь, у нее язык - как осиное жало. Но чтоб ведьма… Она местная, родилась и выросла тут, ее родители живут на холме, у нее куча родственников. И не могла она сбежать ниоткуда, потому что никуда не уезжала из этой своей деревни. Как они могли так перепутать? И какая из Линсей ведьма? Она же тупая, как топорище. Все ее мысли прямо на мордашке написаны. Разве что мордашка эта самая симпатичная, и все…
– А жители деревни что? Засомневались в ней?
– Да какое засомневались! Все как один уверены, что это чья-то дурацкая ошибка.
– Так почему же тогда за нее никто не заступился?
Я вздохнул и вытащил из костерка первый корень – этот одуряющий запах съестного уже невозможно было терпеть. Желудок отозвался нетерпеливым ворчанием, когда я с удовольствием вонзил зубы в мягкую терпковатую массу.
– Спроси чего попроще, парень. Этого я и сам не понимаю. Они просто стояли и смотрели, как стадо баранов, как ее запихивают в арбу и увозят.
– Даже ее родители?
– А еще братья и сестры, и вся деревня в придачу. Жрецы явились как раз во время богослужения. И все деревенские просто стояли и смотрели.
– А где был ты?
– Я немного опоздал… Ну, проспал я.… Может, потому что мне жутко не хотелось туда идти. Все эти песни-завывания, гимны-восхваляния… Да и петь я сосем не умею. А когда узнал, то было уже поздно.
– И ты бросился за ними в погоню? И тебя отпустили из деревни?
– Угу, и благословили в придачу… Просто сам взял и ушел.
– Ты ее, наверное, очень любишь…
От таких слов глаза у меня полезли на лоб, и я едва не подавился недожеваным корнем.
– С чего это ты решил, что я ее люблю? Да я терпеть ее не могу! Скорее даже ненавижу. Она вечно прыгала перед глазами, как надоедливая мошка, стараясь побольнее укусить. Вот уж за кем бы я не плакал, окажись она и вправду какой-то там отступницей.
– Тогда зачем ты идешь за ней? Зачем ты идешь ее спасать, рискуешь, самовольно уходя из деревни. Ты же даже толком не знаешь, где искать ее. Зачем она тебе?
– Зачем… - Я вздохнул. – Понимаешь, если бы ее отец или ее братья, или там возлюбленный какой-нибудь отправился ее искать – я бы только помахал им ручкой и пожелал доброго пути. Но никто этого не сделал. Получается, девчонку там запытают до смерти, или просто в яму бросят ни за что – ни про что, и никому до этого дела нет! «Ничему не противься, ничего не отвергай. Судьба сама позаботиться о тебе наилучшим образом» - вот их основное правило. И если Линсей забрали, то это не потому, что какой-то дурак чего-то там напутал, а такова судьба! А дороги Судьбы непонятны смертным, и остается только принять все, как есть.
– Судьба! Это значит, что если я лягу тут в лесу под деревом, вместо пытаться раздобыть что-нибудь съедобное, то оно само прибежит мне в рот, потому что Судьба обо мне заботится? Или если сюда прибегут волки, то я не должен хотя бы попытаться влезть на дерево, чтобы спасти свою шкуру, а должен позволить им меня съесть – ведь если волки прибежали именно ко мне, то такова моя судьба – быть съеденным волками? Да это же бред! Любой здравомыслящий житель этой земли, каким бы религиозным он ни был, попытается спастись, если на него нападут, а уже потом – начнет просить прощения у Судьбы, что сошел с ее пути… Но перед этим при встрече с волком он проткнет его рапирой или хотя бы затащит свою задницу на дерево!
Симон вдруг засмеялся – так громко и заливисто, что я невольно и сам улыбнулся. Подступившая было злость начала таять.
– Чего ты смеешься? Бери лопай, пока горячие – горячие вкуснее. Да и когда застынут, не очень ты их укусишь…
– Просто ты так красочно описал вероотступничество… Чего доброго, тебя самого в яму засунут, если кто-нибудь услышит.
– А за что меня в яму? Я никому жить не мешаю, ничего плохого не делаю. А чего я там себе думаю, то эт мое дело. Я ведь вообще ущербный, непомнящий – чего с меня взять?
Я вздохнул.
– Но девчонку надо найти и вызволить. Потому что больше никто этого не сделает. Убеждения у них такие… Да мрак с ними, с этими убеждениями, а когда твою дочь или сестру увозят какие-то закутанные… Вот мать ее – просто стоит и плачет. А когда я сказал, что иду за Линсей, то все на меня смотрели, как на сумасшедшего, и она тоже. Правда, когда я уже собрал котомку и пошел, она подбежала и шепотом, чтобы никто не слышал, сказала что будет молить Судьбу обо мне… Благодарен очень. Лучше бы она вместо этого кусок хлеба дала мне в дорогу… Как был, так и ушел голодным, топор вот только прихватил. Хотел бы я посмотреть на того, кто запретил бы мне его взять, - добавил я слегка самодовольно.
Симон наконец решился попробовать мое блюдо и осторожно откусил кусочек. Но, распробовав, стал без стеснения набивать себе рот горячими кореньями, и поток вопросов с его стороны на время прекратился.
– Да не спеши ты так, а то еще подавишься. А меня обвинят в том, что я захотел тебя зажарить на обед, и тогда точно бросят в яму.
– Не шмешно… - пробормотал Симон с набитым ртом. – Я шлишком худой, штобы интересовать тебя как еда…
– Эт уж точно…
Я только покачал головой, наблюдая, с какой жадностью мальчишка набивает себе рот.
– Ты ел когда в последний раз?
– Не помню… Позавчера, кажется… немного. А ты научишь меня искать эти коренья?
– Научу… Ты пока ешь, а я пройдусь наберу еще веток.
Когда я вернулся с огромной охапкой – чтоб на дольше хватило – веток, Симон уже свернулся в клубочек на траве возле самого костра с самым что ни на есть блаженным видом.
– И давно уже ты странствуешь? – спросил я, бросая немного веток на съедение огню. Тот принял подношение с удовольствием и тут же поднялся вверх, окутывая наши тела приятным теплом.