Стивен Эриксон Падение Света
Шрифт:
– Драконус понимает достаточно, чтобы держаться вне битвы.
Сильхас привлек внимание Аномандера.
– Ты говорил с ним? Случились трагедии, которые я должен разделить с ним, ибо...
– Брат, - сказал Сильхас безразлично, - Драконус готовится к бегству.
Боль и смущение исказили лицо Аномандера. И еще, шепнули тихие голоса в голове Вренека, разочарование.
– Айвис и его отряд в твоем распоряжении. Может быть, брат, Айвис поедет с нами к Тарну?
Аномандер закрыл глаза рукой и
– Позволь, я сам доставлю приглашение, - сказал Сильхас, хватая поводья и посылая коня в движение. Вренек сказал Сыну Тьмы: - Милорд, я должен идти в Цитадель.
– Неужели?
– Поговорю кое с кем.
– Действуй от моего имени. У ворот передай, что я скачу с братом к Тарну, и лишь от нетерпения Урусандера зависит, вернусь ли я в Цитадель перед битвой.
– Он на миг всмотрелся во Вренека и снял серебряный обруч с левой руки.
– На нем мой знак, но даже это может оказаться сомнительной помощью - город переполнен, настроение толпы переменчиво. Прячь мой подарок, Вренек, проходя по улицам.
Вренек подошел взять обруч.
– Не станешь ждать заложницу Друкорлат и остальных?
– Нет, сир. Хочу идти сейчас же.
– Завидую твоему зрению, столь чистым глазам и столь острому желанию.
Вренек оглянулся на призраков, заполонивших ров, потом туда, где Айвис разбил лагерь - и увидел там много иных духов. Их было едва ли не больше, чем деревьев.
– Милорд, - ответил он, - я не всегда вижу то, чего желаю. Иногда вижу слишком многое, но не понимаю ничего.
– Значит, ты покинул время детства. Когда будешь печалиться скучному течению лет, вспомни сей миг.
"Вспомню, хочется или нет". – Благодарю, милорд, за спасение жизни. После Цитадели я пойду к Тарну, с копьем в руке, и стану сражаться за вас.
Обещание должно было польстить лорду, но лицо Аномандера казалось запавшим, будто он стремился скрыться от обещания, сулящего горе, не гордость. Вренек вытянулся.
– Вы мстите, милорд, как буду мстить я.
– Тогда, отозвался воин, - как могу я отвергнуть тебя? До встречи, Вренек.
Кивнув, Вренек согнулся в поклоне. Забросил копье на плечо и ступил на мощеный тракт Харкенаса.
Духи следили за ним, но молчали, как и все скопище призраков-богов.
"Может, это и есть смерть. Место, в котором ты понимаешь, что сказать нечего".
– У зависти много зубов, - говорил Празек, скача рядом с Датенаром во главе колонны.
– Для мужчин вроде нас с тобой любовь сулит пухлые щечки, мягкие губки и лоно невыразимого восторга, или, совсем наоборот, небритый подбородок и мужественную нежность... гмм, если таковая бывает.
– Он замолчал, обдумывая.
– Удивляться ли, что другие глядят на нас, ощущая угрызения и укусы злости? Короче, зависть.
– Я изучил, дражайший Празек, множество искусных описаний любви по сочинениям самых бездарных поэтов
– Стрепала из Южной Форки. Угадай этого: "Так погружаюсь я в любовь, как ты в свиную кровь!"
– Веск, умер сто лет назад.
– Но до сих пор славен среди посредственностей, не меркнет стих, шум не утих, в болоте нет путей прямых...
– Кроме твоей тропки, Празек.
– Нет, я сдался, затер следы и уже не требую держать строй.
– Вспомни этого. Поэт был так безутешен, что потратил четыре года и сотню бутылок чернил, оправдывая самоубийство. А сам сломал шею, поскользнувшись на куске мыла.
– Щелок, зола, гибель пришла, скользко пятно, шуток не слышно давно.
– "Будь проклята, любовь! Язык
Коснулся лишь на краткий миг
Червя, что выделяет слизь
Но яды в жилах разлились
Пляшу как крыса на плите
Она ж, невинна в красоте
Сияя пухлыми губами
Сильнее разжигает в печи пламя, пламя, пламя!"
– Есть тонкость в этом отчаянии, и я невольно восторгаюсь.
– Талант до ужаса случайный. Но все ж талант.
– Переплавлять горе в гений. Да, редкий талант. Страдание по сути своей окрашено страстью, избыток боли подобен смоле или манящему нектару на устах цветка - нас тянет и тянет внутрь и ... э, вглубь.
– И еще дальше, - закивал Датенар.
– Я смутил тебя?
– Ни на миг. Я на плодородной почве, и нужно лишь заточить плуг. Это была Лифтера?
– С Острова? Нет. Ее метания были такими горькими, что бутон лишь безнадежно сжал бы лепестки.
– Тероз?
– Тот уличный бродяжка? Ты оскорбляешь имя случайного самоубийства. Еще попытка, или я вынужден объявить себя торжествующим победителем.
– Звучит так знакомо...
– Может быть.
Перед ними простерлась южная стена города - местами осыпавшаяся и всюду невысокая; здания за стеной темные, словно закопченные. У распахнутых ворот не видно стражи.
– Четыре года метаний?
– А потом мыло на скользком полу.
– Ирония смерти должна была сделать его знаменитым.
– Собрание сочинений помешало.
– Процитируй еще пару строчек!
– "О, как темна заря! Как холоден закат! Как мрачен день, как звездна злая ночь!"
– Какой жалкий дурак. Не видел хорошего ни в чем.
– Склонный к самоубийству. Четыре года длилось его поприще, он излил все, что копилось внутри, в разбитом сердце... разбитое, сказал я? Пустое сердце, слишком одержимое ловушками отрицаний, чтобы сфокусировать слепой взор на предмете чувства. Она сказала "нет", но прежде чем слово слетело с губ, эпические видения полнили его голову, мучения манили отвергнутого любовника. Внимательно слушай добровольных мучеников, но не спускай внимательного глаза с их содроганий - это игра, ведущаяся до кровавого конца, и слушатели - важнейшая ее часть.