Стоход
Шрифт:
— Полбанки автолу влили, — ответил только теперь замеченный партизанами боец, сидевший на дрезине.
— Вот на эту дрезину поставим то, что мы привезли. Приладим и тронемся дальше, — распорядился Антон.
Туман сел, и над лесом разлилось зарево медленно восходящей луны.
— Чего нам не хватало, так это луны! Черт бы ее побрал, — выругался кто-то из бойцов.
— Да уж лучше бы дождь проливной, — поддержал его другой голос.
— Дождь подоспеет вовремя, — успокоил Миссюра, — крэпкий польет, как раз какой нужно.
Бойцы замолчали.
К железной дороге пошли автоматчики, чтобы бесшумно снять немецкий патруль. Следом по лесной просеке партизаны, как бурлаки, потащили тяжелое сооружение к железной дороге, освещенной недавно взошедшей луной. Луна выглядывала из-за деревьев и предательски освещала медленно продвигавшийся отряд. Поднялся сильный, порывистый ветер и пригнал огромные лохматые тучи. Они скрыли яркую, как осветительная ракета, луну. Потом тучи стали гуще и ниже и, на радость партизанам, на землю полился густой дождь.
— Родная природа за нас! — прошептал комиссар в ухо Миссюре.
— Ат! Небу надоело, что они коптят его пожарами, — ответил тот и вдруг поднял руку: в сотне метрах показались чуть поблескивающие рельсы…
Немецкий часовой, стоявший возле будки стрелочника, прислонился к деревянной стенке, спрятался от дождя. В будку входить нельзя. Надо все время смотреть на дорогу, чтоб не подкрались партизаны. Позавидуешь стрелочнику. Лежит себе на боку, ждет телефонного звонка. Позвонят, дадут команду перевести стрелку. Он покряхтит, выползет, переведет стрелку — и опять на бок.
Немец шагнул от стены, и в тот же момент из-за угла метнулась тень. Часовой, не издав ни звука, грузно упал лицом вниз.
На условный стук в дверь из будки тут же вышел стрелочник.
— Дядя Митя, на какой путь? — спросил его шепотом человек в немецкой форме, ставший на место часового.
— На третий, сей момент все сполню! — старик резво побежал по шпалам.
Со стороны леса на железнодорожном пути раздался какой-то тяжелый, быстро нарастающий гул мотора. Приближаясь, этот гул перерос в густой рев, похожий на рев бомбардировщика. На станции послышались тревожные крики фашистов, отрывистые команды. И тотчас откуда-то из-за будки ударил пулемет. Пулемет строчил по путям наперерез. Стрелочник, услышав над собой посвисты пуль, прижался к партизану в немецкой шинели, все так же неподвижно стоявшему возле будки.
— Не бойсь, дядя Митя. Нас-то они не заденут. Наоборот, они отрезают немцам путь к будке.
— Бежим? — нетерпеливо спросил стрелочник. — Марфа моя изомлелась…
— Еще чуточку, дядя Митя. А то вдруг догадаются, переведут стрелку, и промчится наша техника мимо!
Вот техника выскочила из дождевой мглы и, мелькнув мимо будки, тотчас скрылась с глаз. Пулемет умолк. Дядя Митя и «часовой» бросились прочь.
От взрыва дрогнула земля и воздух сжался до боли в легких. Дядю Митю бросило на землю. Партизан тут же подхватил его под руку и поволок дальше. Но стрелочник
Все, что было на станции горючего и взрывчатого, казалось, разом поднялось с земли и кружилось, кипело в небе клубами огня и дыма, грохота и треска.
На опушке остановились. Партизан, державший стрелочника за руку, тихо свистнул, и тотчас послышались приближающиеся шаги тоже запыхавшегося человека.
Дядя Митя, глядя на рокочущее пожарище, истово перекрестился:
— Господи! Это ж сколько наших людей погибло б на фронте от этой силищи!
На берегу речки, около лодок, партизаны качали своего командира-изобретателя.
Миссюра неловко взмахивал руками, но молчал, он не мог даже просить отпустить его на землю, так как сам приказал в эту ночь «быть немыми как рыба».
И когда он наконец оказался на своих ногах, Моцак обнял его и тихо проговорил:
— Это твое самое лучшее изобретение. Налет получился действительно массированный.
Каждый раз, когда Гриша сообщал Анне Вацлавовне какую-нибудь важную для партизан новость, ему приходили на память предсмертные слова комиссара Зайцева:
«Еще одного!»
И всегда казалось, что комиссар одобрительно улыбается и где-то себе записывает еще одно дело, совершенное музыкантом Григорием Круком для победы.
Сегодня Гриша предполагал, что вечером он узнает что-то особо важное. С утра еще хозяин предупредил: будет офицерский бал, на который придет и шеф гестапо Крафф. Оркестр увеличили до десяти человек. Не было лишь пианиста.
Грише впервые предстояло играть в таком большом оркестре. Он волновался: если что не так, сразу выгонят.
Только начали сыгрываться, вошел хозяин в сопровождении большого, крепко сложенного человека. Гриша сначала не обратил внимания на него. Но, увидев курившуюся трубку, узнал Ивана Петровича Волгина и еле сдержался, чтобы не окликнуть его. Перед мысленным взором Гриши промелькнула черная немецкая машина, увозившая Ивана Петровича. Грузовик с автоматчиками…
Вчера Анна Вацлавовна сообщила, что к ним придет на помощь Иван Петрович Волгин. Гриша был в недоумении от этой вести. Ждал этой встречи с нетерпением. Но ни за что бы не подумал, что Иван Петрович вот так запросто заявится с хозяином ресторана.
Курносый (так музыканты между собой звали хозяина) подошел к сцене и, кивнув на Волгина, сказал:
— Вот вам пианист. К восемнадцати ноль-ноль чтобы сыгрались.
Новичок поклонился. Не говоря ни слова, сел за рояль, моментально подстроился под оркестр и увлеченно заиграл.
«Откуда он? Как вырвался из лап фашистов? Почему пришел в самое пекло, где можно снова попасться?» — эти вопросы мучили Гришу так, что он часто сбивался.
Лишь в полдень хозяин разрешил сделать перерыв. Волгин тотчас вышел из помещения и не спеша направился в сквер. Гриша на почтительном расстоянии последовал за ним.