Стоход
Шрифт:
А от Ефремова перед самым уходом отряда на запасную базу пришло сообщение, что исчез и Синцов.
В доме Крысолова партизаны никого не обнаружили. Не нашли они и радиопередатчика.
Олеся сидела на пеньке и, расшифровывая радиограмму, вслух читала ее Анне Вацлавовне:
«Крысолов предатель. Немедленно возвращайтесь в отряд. На белом озере вас будет ждать лодка. Миссюра».
Олеся и Анна Вацлавовна долго, без единого слова смотрели на маленькую,
В середине дня на лагерь отряда «Смерть фашизму!» налетел бомбардировщик и тремя заходами разбомбил все, что верой и правдой служило партизанам больше года.
А партизаны в это время натягивали палатки в новом лагере. И когда после восьмого взрыва наступила длительная тишина, Миссюра сказал:
— От теперь доложит: «Смешал партизан с грязью».
— Товарищ командир! — подбежал к Миссюре Ермаков. — Разрешите пойти на место бомбежки. Одна бомба не взорвалась. Заберем взрывчатку.
— Кто тебе об этом доложил? — спросил Миссюра.
— Простая арифметика: в каждом заходе он бросал по три бомбы, чтобы кучней ложились. Но третий раз был перерыв между двумя взрывами. Значит, одна цела.
— Да я боюсь, чтоб не нарвались вы на такую бомбу, что и самих разнесет, — ответил Миссюра.
— И я считаю, товарищи, что на этот раз ваша затея пустая, — заметил Моцак. — Земля-то там сплошное болото. Копали, знаете.
— Ну и что ж? — удивился Ермаков.
— Да то, что ушла ваша бомба в землю так, что не докопаетесь.
— Пр-а-вда, — сразу сник Ермаков.
И только он это сказал, начались взрывы бомб совсем в другой стороне.
— «Буревестника» бомбят, — кивнул Моцак. — Но и там им не повезло… Зато мы теперь знаем, кто такие Крысолов и его «приблудные».
А Бергер, бледный, злой на всех и на себя, сидел в это время в Берлине перед шефом.
— Что же с вами делать? — пристукнув по столу, сказал Краузе. — Вы и без меня знаете, что старыми заслугами не проживешь. У вас же они многолетней давности. А с новым делом вы провалились бесславно!
— Я не раз говорил вам, что я разведчик, а не мелкий шпик! — парировал Бергер.
— В этой войне не приходится считаться со склонностями. Делать надо то, что требует фюрер.
— Дайте мне другое задание, и вы убедитесь…
— Что ж, остается одно посильное вам задание — фронт!
Возвращаясь домой, чтобы собраться в дальний путь, Бергер вспомнил, как Краузе произнес слово «фронт». Оно прозвучало как смертный приговор.
Как же они, эти тыловые крысы, боятся этого слова!
Подходя к дому, Бергер перестал об этом думать: кто знает, может, стены умеют не только слышать, но и мысли читают? Все может быть в этой автоматизированной стране. Все может быть…
Для Бергера самым страшным был не фронт, а дорога к нему. В пути он подружился с начальником эшелона и стал консультировать, как
«О, если бы можно было вернуться к партизанскому делу, — мечтал теперь Бергер, — я бы навел порядок. Я все сделал бы черной зоной, где не было бы места ничему живому!» — И он так зажал в кулак свою неразлучную трубку, что она хрустнула и разломилась пополам.
Бергер с огорчением взглянул на две черные половинки, похожие теперь на угольки. Дерево, оказывается, давно истлело и держалось только лакировкой.
Жаль стало трубки, как чего-то очень дорогого. Он смотрел на нее, словно прощался с чем-то, что долго было частью его самого. Эту трубку он взял у отца, отправляясь на долгие годы в неведомую Польшу. Она была единственной вещью из родного дома. И все годы он пронес ее как некий талисман. И вот больше нет его.
Этот случай наводил Бергера на очень грустные мысли…
Ветер, который внезапно среди холодной осени принес большую оттепель, дул с юга, от Черного моря. Но мужики говорили:
— Сталинградский ветерок!
Всходило солнце, люди кивали на восток:
— А в Сталинграде уже день!
Когда в партизанский отряд приходил доброволец, командир сердито спрашивал: «Не подул бы сталинградский ветерок, сколько б еще сидел на печи?» И посылал в хозяйственную роту или в обоз.
Немцы, понурив голову, ходили с широкими черными повязками на рукавах и вполголоса говорили о Сталинграде.
Полицаи шептались о том же и, почесывая грешные затылки, украдкой посматривали на лес.
Крестьяне поняли, что наступил перелом в ходе войны, и начали втихомолку готовиться к весеннему севу.
А партизаны, оставив лесные землянки, расположились в глухих, отдаленных от магистральных путей селах, на хуторах. И впервые за войну устроили себе выходной. Вывесили на домах красные флаги, лозунги с кратким, но вразумительным текстом: «Смерть немецким оккупантам!» Плясали под балалайки и гармошки. Пели песни. На ходу сочиняли частушки о Сталинграде.
Все: и люди, и природа, и сам воздух — казалось наполненным звонким победоносным — Сталинград.
В отряде «Смерть фашизму!» теперь было около двухсот человек. Расположившись в селе Вулька и на окружавших его хуторах, партизаны готовились к крупным диверсиям на железной дороге.
На улицах села снег растаял, несмотря на глубокую осень, дома украсились красными полотнищами и венками из еловых веток. Казалось, что село празднует Первое мая. Не хватает только зеленой травы да цветов.